Глава 2

– Мои извинения, не подскажете время? – Алешка учтиво приподнял на два пальца фуражку, останавливая прохожего.

Дородный толстяк с золотым перстнем на указательном пальце шумно засопел и, гремя брелоками золотой цепочки, вынул из жилетного кармана часы.

– А сколь тебе надо? – хитро улыбнулся он и щелкнул узорчатой крышкой.

– Сколько есть. – Кречетов нетерпеливо сунул руку в карман.

– Полдень… без пяти. – Толстяк вновь хлопнул крышкой и спрятал хронометр.

– Надо же, – усмехнулся Алексей. – Часы на цепочке, а время все же убегает. Благодарю.

Юноша свернул в проулок, сбавил шаг: «Черт, как ни тянул, а опять раньше сроку прибыл. Вот и дом ее». Алексей приложил козырьком ладонь ко лбу, прикрывая глаза от яркой синевы неба, посмотрел на окна. На них плясали солнечные блики. Перевел взгляд на круглый балкончик, потом снова на окна. Рядом с решетчатым палисадником были сооружены веревочные качели, Алешка присел на одну из них и начал вдохновенно мечтать. Ему вдруг представилось, как одна из высоких стеклянных дверей отворилась и на балкон вышла Она – стройная, гордая, с перчинкой надменности во взоре. Свежее дуновение мая беспокойно треплет легкую ткань ее платья, играет бледным золотом кудрей…

Кречетов счастливо улыбнулся. С колоколенки часовни бултыхнулся камнем сизокрылый голубь и бесшумным благовестом пролетел над его головой. И тут… створка балконных дверей дернулась пару раз, упрямо не желая открываться, а чуть погодя к резным перильцам подошла Бася. Не замечая сидевшего на качеле Кречетова, она достала из-за пояса зеркальце и посмотрелась в него; затем окинула улицу ищущим взглядом, засобиралась уйти, как то ли тягучий скрип качели, то ли пристальный взор Алексея заставил ее посмотреть в его сторону. Он увидел неподдельное удивление на лице любимой, после чего она сделала нетерпеливый знак рукой, приглашая его зайти.

* * *

Алешка живо прошел через мощеный брусчаткой двор и собирался дернуть шнурок звонка, когда двери прихожей открылись.

– Мое почтение… – Он склонил голову.

Ее глаза оценивающе скользнули по его фигуре. Алешка почувствовал от этого взгляда в руках покалывание, ровно на него смотрела не пара глаз, а стоглазый зал городского театра.

– Счастлив вновь видеть вас.

Она улыбнулась и перебила его с веселым смехом:

– Что же вы стоите за порогом, проходите… И перестаньте так смотреть на меня… Я смущаюсь…

Барбара оттолкнула ногой огромного серого кота. Упитанный котище с длинными пучками усов, нисколько не смутившись, опять упорно принялся пробираться к открытой двери.

– Проходите быстрее и закрывайте дверь, а то Антон выскочит!

Кречетов поторопился исполнить просьбу, затем снял фуражку, положил на предложенную полку. Дымчатый жирняк нервно дрогнул пушистым хвостом, досадуя на постигшую его неудачу. В отупевшей нерешительности он стоял с брезгливо поджатой бархатной лапой; возможно, гадал, идти ему в разделочную на кухню полдничать или завалиться спать на диване… С ленивым презрением кот посмотрел на гостя и здесь же, сам не зная, чего ему надо, капризно мявкнул и валихнулся подушкой на бок.

– Ваши родители?… – Кречетов замялся, оглядывая широкий, затянутый гобеленом холл, картины на стенах и дубовую лестницу, ведущую на второй этаж.

– Да, да… они третьего дня отбыли в Польшу навестить дедушку Богуслава из Тщаковичей… он теперь проживает под Краковом. А потом заедут в Варшаву, к друзьям. А вы такой же любопытный, как моя Агнешка? – Она вновь светло улыбнулась и указала пальчиком на лестницу. – Поднимайтесь наверх. Вторая дверь направо… Я скажу служанке, чтобы нам поставили чай.

Слегка покачивая бедрами, Варенька уверенно пошла по длинному коридору.

Поднявшись по лестнице, Алексей нашел нужную дверь, нажал на холодную бронзу ручки и вошел в комнату. Багряные портьеры, украшенные затейливыми переплетениями фантастических цветов, были плотно сдвинуты, отчего внушительных размеров гостиную наполнял розовый полумрак. Через оставленную между портьерами узкую щель, рассекая сумеречность, проникал солнечный свет. Подобно мирской суете, в световом потоке хаотично мельтешили, кружились, вращались бесчисленные крохотные пылинки.

Кречетов залюбовался этим зрелищем. Затаив дыхание, он протянул руку, осторожно коснулся сей красоты, и она, не потревоженная, ответила: по-царски покрыв его пальцы невесомой золотой пыльцой.

За этим «диалогом» его застала Барбара.

– Что с вами? – остановившись в дверях и пропуская вперед себя горничную с подносом, поинтересовалась она.

– Так… ничего особенного, – сбивчиво откликнулся Алексей, помогая поставить на стол чайный сервиз.

За время их предыдущих встреч Кречетов успел приглядеться и поближе познакомиться с характером Снежинской. Для себя он сделал кое-какие выводы: Варенька нетерпима к критике в свой адрес; Варенька горда и самолюбива до грани; весьма падка на чрезмерное внимание и комплименты, особенно если они оригинальны и не лишены известного шарма; и последнее – ее рациональный взгляд в полевых невзрачных цветах видел только полевые невзрачные цветы.

И если в потешке на репетиции у Сергея Борисовича Козакова Алешка мог легко обыгрывать любую заданную ситуацию, иронизировать над житейскими пороками, тупостью, зазнайством, рифмоплетством,… да заодно подтрунивать над собой, лихо владея ремеслом версификатора, то здесь – один на один со своей возлюбленной – он откровенно пасовал и «складывал крылья».

«…Я – сам черт по дарованью,

Страшен в прозе и стихах,

И в прошеньях ко взысканью,

И в куплетных остротах…»

сами собой пришли на ум строчки весельчака Жовиаля, роль которого ему приходилось играть в водевиле «Стряпчий под столом». Увы, сейчас в гостиной Снежинских от его искрометного и находчивого бодряка Жовиаля остались «рожки да ножки».

И дело было не в том, что Алексей уверился в бесплодности попыток пробиться сквозь непонимание высокомерной души; нет, он просто стеснялся в очередной раз обнажаться в своих чувствах, в своем «странном» ви́дении в обыкновенном необыкновенного. Испытывая неуверенность в силах, в способности раскрыть и донести свои ощущения мира, а пуще страшась мысли, что откровение порвет драгоценную нить связи между ним и Варенькой, он не пытался делать подобных шагов. Кречетов просто брал себя в руки и гнал зудевшую страсть прямодушия, рвавшуюся наружу. «Да, невесело быть между двух огней… А что делать?». Принцип «Я есть Мы» – для него был антитезой. Бич Кречетова – он с простодушием ребенка всякий раз идеализировал женскую красоту.

Воспевание абстрактной любви, кроме восторженного поклонения и медоточивых разглагольствований о ней, ничего не предоставляет человеку… Идеализация конкретного увлечения – это всегда и боль, и переживание, и терзания.

…Алексей, не найдя ничего более уместного, поторопился сказать:

– Изволите приказать, быть чем-то полезным? Я лишь хотел…

– И неправда все… Будьте естественны, mon cher. Wash your hands, the breakfast is ready.³ У меня сегодня для вас plum pudding.⁴ Ах, ах… Отчего в глазах печаль? – Она старательно закрыла за горничной дверь, щелкнула ключом. – Еще скажите, что прожитые дни без меня были ужасно суровы к вам, что ни час, да? Давайте я поухаживаю за вами. Только уговор: не молчите, любезный Алеша. Развлекайте меня, иначе я буду вынуждена вам отказать в следующем рандеву. Вы принимаете условия?

Алешка с неловкой расторопностью влюбленного поспешно кивнул.

Снежинская упругой поступью прошла к столу, аккуратно расставила чашки. Колыхнувшийся воздух от ее движения вверг в смятение золотые пылинки. Они метались с немым криком, летели кто куда, падали и исчезали… «Жаль, с ними было веселее…».

– Пейте, пейте чай, а то остынет. Пожалуйста, варенье, берите пудинг… Вы любите сладкое, Алеша?

Он благодарно кивнул головой и со смиренной учтивостью подхватил серебряной лопаткой предложенное угощение.

Чай был душистым, пудинг, пропитанный сиропом, таял во рту. Но Кречетов, похоже, ничего этого не замечал. Раздумье его карих глаз тонуло в коньячном цвете чая, тщетно силясь пересчитать четыре чаинки, которые черными жучками вяло ползали по белому дну фарфора.

– Но так нечестно, mon ami. Что это за «Les soupirs de Nicolas»⁵? Мы так и будем общаться через соломинку наших мыслей? – Барбара иронично дрогнула уголком верхней губки и зачерпнула десертной ложечкой вишневого варенья без косточек.

Алешка не нашелся с ответом, брякнул второпях:

– Я полагаю…

– Вы полагаете, или?…

Она насмешливо и разочарованно посмотрела ему в глаза, словно говорила: «Я нахожусь в вашем обществе третью минуту, а уж страшно устала и со скуки хочу спать».

– Алеша… милый Алешенька, – прерывая его задумчивость, вдруг с тихой сердечностью обратилась она. – Что-то не так? Я хотела, чтобы ты сегодня был весел. – Барбара, как и в прошлый раз, незаметно перешла на доверительное «ты». – Я так старалась. Так готовилась и ждала…

Она говорила все тише, затем смолкла и с настороженным любопытством заглянула ему в лицо.

– Видишь ли. – Алексей открыто посмотрел в ее глаза. – В этой странной жизни человек только предполагает… Я, право, не знаю… можно ли мне сказать…

– Тебе можно. – Она коснулась пальцами его руки.

– Мне хотелось бы верить… очень хотелось… что мы встретились не зря, – произнес он с нежной грустью. – Хотелось бы надеяться, что не расстанемся… Что ты предназначена мне судьбой… Что когда-нибудь это так и случится. Прости, что говорю комом, – слова давались ему с трудом, – но, ей-Богу, Варенька, тяжело вот так раздеться душой, когда не знаешь, что будет завтра, когда не можешь хоть одним глазом заглянуть в будущее.

Алексей нахмурился, между бровей залегла морщинка. Он вздохнул, опуская взявшиеся печалью глаза долу:

– Ведь я не знаю, куда ляжет твой путь, но почему-то вещает мне сердце – ты отсюда уедешь… и далеко.

– Алеша…

– Я это точно знаю. И мне хочется, Варенька, чтобы там тебе было счастливо и надежно. А еще хотелось бы верить, что ты не забудешь меня, пусть пройдет много лет, хоть вся жизнь.

– Алеша?! – Она изумленно повела бровью.

Ему вдруг с отчаянной силой захотелось крикнуть: «Я люблю тебя! Я люблю!! С того самого дня, как мы встретились в Липках, как ты обронила муфточку… Ты прекрасна! Ты – лучше всех! И я хочу, чтобы ты это знала! Как знала и то, что я не жду от тебя ответного чувства. Я понимаю… Ты не обязана любить меня… Похоже, я тебе даже не нравлюсь. Но что ж с того? Мне довольно и твоего присутствия. Лишь бы иногда слышать тебя и лицезреть…»

Однако на поверку он лишь накрыл ее руку своей.

Барбара напряглась, но тут же вновь стала хозяйкой положения и, слегка пожав плечами, насмешливо улыбнулась.

Кречетов внутренне собрался от этой улыбки и скорее интуитивно понял: между ними произошло нечто неожиданное и несвоевременное, но при этом большое и важное. Он осознал это сразу, еще не услышав ее ответа, при первых же звуках столь незнакомого и одновременно знакомого голоса, понял тем наивным чутьем юности, которое еще не затерла жизнь, которое составляло для него особое, чуткое к фальши и правде чувство.

«Qu’est ce qu’il dit, qu’est ce qu’il dit?» ⁶– Снежинская нервно передвинула блюдце с чашкой, вспыхнула румянцем и начала процеживать карий янтарь заварки через серебрёное ситечко, похожее на женскую грудь.

– Вы столь волнительно говорите, Алеша, точно это не вы. Не скрою, мне лестно слышать такие слова. Что делать, я люблю, когда меня хвалят, когда признаются в любви. И потом, – в ее глазах вспыхнул кокетливый огонек, – мне кажется: в душе ли, в памяти, в сердце застревает лишь то, к чему есть интерес, что желанно, что хочется понять и познать. Разве нет? А тот, кто не пытается, кто вечно понятен и ясен, – тот просто скучен. Но все это к слову, быть может, умно, но глупо… Однако ежели вы меня обманываете, Алешенька… это дурно. Впрочем, чувство, которое мы испытываем друг к другу, французы называют «amitié amoureuse».⁷ Ведь так? Увы, сами французы… давным-давно это чувство опошлили, часто придавая ему неестественную остроту. Но наши чувства, полагаю, чисты настолько, что мы и сами не отдаем в них отчета?

Барбара подлила в чашку Алексея свежей заварки. На изящном чайничке красовались выпуклые алые розы.

– Прошу понять меня, Алеша. Я разумею не пошлую влюбленность в смысле стремления к обладанию мужчиной женщины… Я разумею лишь то вдохновенное чувство восхищения, кое доступно разве чистой душе поэта. А вы, мне кажется, такой и есть? Мой папенька убежден, что для такого восхищения образ дамы является лишь оболочкой, которую влюбленный сам облекает в волшебные ризы, наделяет ее чертами и красками из сокровищницы своей души. «Мечта бесплотна, и только пока она бесплотна – она очаровательна и прекрасна. Прикоснись к мечте – и на исчезнет»⁸. Так дивный сон исчезает в одно мгновение, когда мы пробуждаемся. Согласны со мной? – Носок ее маленькой туфельки скользнул под защиту пышного подъюбника, словно приглашая к дальнейшей игре словесами. – Ну, признайтесь, признайтесь, Алеша, вы же больны тем же грехом, что и я. Вы насквозь романтик. Тсс! – Она, томно щурясь, приложила пальчик к губам. – Так вот, мой верный паж, я презентую вам без fausse honte⁹ одну подсказку: в каждой стене есть брешь… ее только надобно сыскать. Не спорьте! Вы же мните себя в душе рыцарем, верно? Говорили прежде, что вам в театре дают уроки фехтования… я и сама имела честь лицезреть, как сталь покорно покоряется вашей умелой руке… О, это было très beau!¹⁰ А посему вам просто необходимы скитания, тем паче, если вы ужалены столь сладким жалом, имя которому Любовь. Я же, со своей стороны, обещаю дать вам на память для странствий мой платок. Он будет знаменем вашего сердца.

С этими помпезными словами она протянула ему крохотный кружевной платочек и рассмеялась над его печально-влюбленным взглядом.

Алешка вскинул голову, точно почуял подвох. Подался было к Вареньке, но она остановила его, повелительно подняв руку, и вручила платок.

– У вас чай остыл, Алеша. Нет, не уважаете вы моих стараний.

Кречетов залпом опустошил чашку. Он устал от бессмысленной болтовни, где за ширмой расхожих фраз скрывалось самое обычное кокетство. Он хотел было поставить чашку на стол, но так и замер с нею в руке.