– Для тебя возможно. – Неволина залпом допила свою кружку. Самообладание оставляло ее. – Но знай, все твои планы о диком богатстве зависти у меня не вызывают.

– А ты хотела бы стать светом мира и солью жизни, как полоумная монашка? – едко хохотнул Ферт и, придвинувшись ближе к своей компаньонке, серьезно спросил: – Ты что ж, Мария Ивановна, совсем не веришь в фартовый исход?

– Совсем… Тяжело лгать, Сереженька, чтобы только поднять тебе настроение… Веришь, все существо бунтует мое. Погорим мы на этой затее.

– Ты греби, да не загребай! Раскаркалась тут… – Он сунул руки в карманы брюк, нервно прошелся по каюте со зло рассмешившей его мыслью: «И общая кухня иногда разобщает». – Ладно, милая, в горящем доме занавесок не меняют. Мы здесь, на пароходе пыхтим, черт возьми, и, стало быть, должны исходить из данности. Давай еще раз подобьем бабки. Твои минусы?

– Да пойми ты, он даже в нужник без охраны не ходит! Ты видел его быков?

– Что дальше? – Ферт, в черных брюках и белой рубахе, улегся на кровать.

– При нем Барыкин… Это чудо, что он еще не увидел меня. Прознает – шуму не оберешься. Поднимет кипеж: как и почему я здесь? Знает ли о сем Корнеев? Легавым след бросит, уж я знаю эту шкуру. Иваныч редкая сволочь, за ведро дерьма мать родную продаст.

– Так, что еще? – Он ловким кошачьим движением руки поймал жужжавшую муху и принялся не спеша обдирать ей крылышки.

– Этого мало? – Марьюшку трясло. Она продолжала сжимать в пальцах розовую пудреницу. Ее бросало то в жар, то в холод от возможного сценария действий.

– Ну, и что из всего этого следует? – Алдонин выбросил обезглавленную муху и с любовью посмотрел на свои ухоженные ногти. – Ты же кидаешь меня, Мария Ивановна? Мне встать и уйти?

– Уходи, мне нечем тебя удержать.

– Ах, цыганская почта… ты такая же верная, как любовь. Будь по-твоему, кудрявая, я пошел.

Ферт легко поднялся с принайтовленной к полу болтами кровати и стал надевать лакированные штиблеты.

– Сережа-а! Умоляю! – Неволина трясущимися руками сунула пудреницу в сумочку, щелкнула металлической застежкой. Ей казалось, что пол, покрытый ковром, ходит под ними ходуном. – Сереженька! Ты не сделаешь этого! Я не переживу!

– Тише, дура! Не стервеней! – Алдонин холодно улыбнулся. – Это порожний жест.

– Может, и так, но это не просто жест. – Мария сверлила взглядом любимого. – Если я откажусь, Серж… мне некуда больше идти. Пусть будет как будет. Я с тобой.

– Браво, Мария Ивановна, браво! – Ферт, застегнув последнюю верхнюю пуговицу жилета, захлопал в ладоши.

Марьюшка смотрела на его руки, ловкие длинные пальцы, – в них были изящество и сила. Эти руки одновременно влекли ее и отталкивали. Она вдруг поймала себя на мысли, что влечение и отвращение идут бок о бок и грань между ними условна. Открытие неприятно поразило ее, и она невольно опустила глаза.

Голос Ферта вывел ее из оцепенения:

– Опять упадок сил? Муки совести?

– Хватит паясничать! И перестань хлопать в ладоши. Мозоли на руках бывают не только у работающих, но и у аплодирующих им. Лучше скажи свои доводы и плюсы.

– Вот это дело, изволь.

Алдонин, не скрывая удовольствия, качнулся с пятки на носок, прошел к столу, оседлал стул и щелкнул пальцами, как факир.

– Не ошибается только тот, дорогая, кто ничего не делает. Но и ничего не делать, заметь, ошибка. Знаешь, почему фараоны никогда не увозили меня в казенный дом? Конечно, кроме той запары, когда я засыпался из-за твоей жадности к камешкам… Ладно, ладно… кто старое помянет, тому глаз вон. Так вот, потому что я никогда не заглатывал то, что могут вырвать у меня из глотки вместе с кишками.

– Но теперь ты решил заглотить…

– Заткнись, дай закончить. – Ферт хрустнул пальцами и продолжил: – Да, нынешний переплет не из лучших, но игра стоит свеч. Ты знаешь, я рисковал шеей не раз и не два. Ищейки многих городов гнались за мной по пятам, пули застревали в моих волосах, ну так что с того? Я хитер и, как видишь, жив. Не им ловить Ферта. У меня опыт. Угу… До сего дня я фартовал на «мельницах» и «кузницах»… Но когда стрижешь без размаха, много не свяжешь.

– Хочешь сказать… – Неволина прищурила красивые глаза.

– Хотел бы – сказал! Я же предупреждал, не ссы поперек, ляжки сырые будут! – Алдонин зло отбросил с бледного лба длинную прядь и хищно улыбнулся. – Трусишь?

– А ты? – Она провела языком по пересохшим губам.

– Нет, просто никогда не лезу в герои, пока не позовут. Но сегодня нас с тобой, похоже, позвали.

Ферт поманил ее пальцем поближе к себе, воровато оглянувшись на дверь.

– Подвинься сюда, сподручней калякать. Знаешь, милка… я на каторге многое повидал. При мне людей кончали, но такая уж судьба жиганская – рисковая и азартная, как игра со смертью.

– Что ты все нервы мне треплешь? – Взгляд певички сделался каменным. – Тебе мало согласия? Хочешь душу мою взять, как дьявол?

– На кой она мне? – Он криво усмехнулся. – Я что, ее на кон поставлю? Нет, Мария Ивановна, опять мимо. Темная ты у меня, как дупло. Просто хочу убедить тебя войти в дело и помогать мне не за страх, а за совесть. Ведь и башмаки ходят парами, чуешь?

Ферт внезапно схватил ее за руку, притянул к своему стулу.

– Ты уж будь со мной, моя девочка… мне без тебя – вилы.

Мария промакнула ажурным рукавом платья глаза и, выдержав паузу, согласно кивнула. Ее вдруг охватило безотчетное сознание вины, словно она была ему чем-то кровным обязана и сейчас выслушивала вполне заслуженные упреки. Неволина, к своему удивлению, даже покраснела, и хотя в каюте в этот час было сумеречно и он не мог сего видеть, ей стало неловко, отчего чувство вины усилилось.

Она взяла его руку, прижала к своей груди:

– Глупый, бедненький мой, ты так и не понял женщин.

– Ну, куда уж мне… – съязвил он, высвободил ладонь, бросил в рот новую папиросу и чиркнул спичкой. – Я с великим трудом разобрался с лошадьми, а ты говоришь…

– Ты неисправим, Серж… – Неволина грустно усмехнулась. – Как всегда, верен себе. Опять изменил мне. Не можешь уступить даме даже в малом… Только гляди, не протри колени до дыр, когда ко мне на поклон поползешь. Впрочем, забудем… это никчемная лирика. Так каков твой план? Что я должна буду делать?

Алдонин поднялся со стула, скрестил на груди руки, посмотрел на напарницу сверху вниз.

– Охрану отвлечешь ты…

– Но…

– Не спорь, я сказал! Зов женщины сильнее приказа командира. Знаю я этих козлов со свистками… Они мало чем отличаются от армейских сапог. «Напра», «нале», «кругом арш» и равнение на бабу. Эти погонники смотрят на кирпич, а думают о п… Уверен, ты справишься. Теперь Барыкин. Этот уксус, как только вступил на трап, с бутылкой не расстается. Крепко сидит на стакане дядя, да я ему еще забубенного собутыльника подогнал. Он теперь до Нижнего света белого не увидит. Короче, он не в счет.

– Они все вооружены, Серж…

– Ничего… пуля на пулю, баш на баш. – Взгляд Алдонина замер, глаза мстительно сузились.

– Угости пахитоской…

Мария судорожно запалила спичку, жадно, через кашель, затянулась, затем еще и еще. «Господи, что он задумал? Это же кровь… Пожизненная каторга… Но он прежде клялся, что ни разу не убил человека. И я… верю ему… Пока верю». Плечи Неволиной передернуло. Она тщетно старалась сама себе доказать невиновность своего любовника. Ей это вдруг стало крайне необходимо и жизненно важно.

– Но это кровь… – глядя ему в глаза, уже вслух повторила она. – Ты же сам говорил мне…

– Откуда ты знаешь, как было на каторге? Свечку держала?

– Так… ты решился? – Марьюшка впилась в него глазами.

– За такие деньжищи… и поп в Боге усомнится. Но ты не думай, я не какой-нибудь конченый «хам» или «глот», который за занюханую пайку «плесом бьет»²⁴ барачному куму. И кровушки я не жажду. Мне лишние «заворожки» не нужны… Что я, «волынщик», дешевую бучу затирать? Ну так ведь карты… могут наискось лечь.

– Если все будет чики-чики, где сойдем?

– В Петушках, перед Нижним. Там его хватятся, а мы уж и слиняли. Сразу билет в обратку и – как с гуся вода.

– Ну, а если он тебя застучит? Злакоманов мужик силищи редкой. Говорят, он подковы рвет.

– Я тоже бью только раз. – На пальцах Ферта зловеще блеснул шипастый кастет испанской работы. – Кто-то из пудреных умников, может, и скажет, что я делаю большую ошибку. Но я не считаю ошибкой давить таких куркулей. К их сытым рожам больше всего кирпич подходит. Не бойся, Marie, ежели что… завалим твоего секача.

– Он не мой! – обиженно подчеркнула Неволина.

– Не цепляйся, это я так… к слову.

Помолчали. С нижней палубы неслось самозабвенное и хмельное:

Вниз по матушке по Во…

По Волге,

По широкому раздолью,

По широкому раздолью… раздолью

Поднималась непогода.

Ферт в раздумье снова прошелся по каюте и остановился у распахнутого иллюминатора. Упрямство и твердость читались в его костистых скулах и узких губах.

Мария нахмурила черные брови, избегая его взгляда. Для успеха дела необходимы были небывалое мастерство, хладнокровие, решительность и… удача. Первые три качества у Ферта имелись в избытке, но вот последнее условие… Певичка скептически усмехнулась. При всей энергии и ловкости, внушавшей многим уважение и страх, хватит ли у него ума и тонкости четко, без сбоя сыграть по предложенным нотам? «А может, я глупа и недооцениваю его природного дара?» Мария искала иного ответа и не могла найти. Она еще раз украдкой посмотрела на гибкую, стройную фигуру, на хищный большой нос, жесткий, точно отлитый из бронзы подбородок, и нехотя призналась себе, что стала его еще больше уважать, хотя и крепче бояться – тоже.

– Как собираешься попасть в его каюту? – Сцепив напряженно пальцы, она подняла их к ярко накрашенному рту и замерла в ожидании.

В эту минуту ей почему-то вспомнилось то далекое время из юности, когда она в таком же напряжении стояла в церкви и ожидала своей очереди на исповедь. Батюшка был строг и грозен. Ей стало страшно, и она в нарастающем беспокойстве бессознательно грызла ногти. Священник сделал ей замечание и исповедовал. А позже, уже на улице, какой-то господин в черной велюровой шляпе, окликнув ее, с теплой улыбкой сказал: «Простите, я был в церкви и стал невольным свидетелем… Знаете, что означает, когда девушка грызет ногти? – Мария промолчала, потупив взор. Краска заливала юные щеки, а солнце играло в ее косах. Смутившись, она собиралась уйти, когда господин, в усах которого серебрилась седина, заметил: – Нет, это не грех… Это значит, что человек еще не расстался с детством и живет иллюзиями».

– Над чем опять гадаешь? – Ферт строго, совсем как тот священник, смотрел на нее.

Мария вздрогнула от неожиданности, но быстро нашлась и повторила вопрос:

– Как ты собираешься попасть в его каюту?

– Это мои проблемы.

– Пусть так. – Она оскорбленно пожала плечами, а сама подумала: «Господь все видит, Господь все знает, Господь все рассудит… – помолчала и горячо попросила: – Господи, прости… не оставь нас!»

Он вновь внимательно и строго оглядел ее с ног до головы, молча достал из коробки новую папиросу.

– Что-то не так? – Мария неуютно поежилась и бегло осмотрела себя. – Прости, если б я знала, что все так получится… река, пароход, бешеная спешка, кто б мог предположить? Я бы оделась получше.

– Не бери в голову, на это никто не обратит внимания. На тебе и так атлас и золото.

– Самоварное. – Неволина иронично скривила губы.

– Брось, кто об этом догадывается?

– Да такую дешевку сразу видно. Вполглаза…

– Я сказал, хватит! Будешь тут ломать благородную. Остановись в суете. О другом думать надо.

– Может, стоить изменить внешность, Серж? Волосы? У меня есть ножницы…

– Не глупи. Оставь волосы в покое.

– Тебе нравится? – Она нервно и высоко рассмеялась.

– Не будь дурой. Я не слепой. И настройся, в конце концов, на путевый лад. Чем у тебя башка забита? С ума сошла, хочешь опять засыпать нас? Дрянь, бить тебя надо!

Он замахнулся рукой, чтобы дать пощечину, но в это время раздались сразу три пароходных свистка. Ферт быстро щелкнул серебряной крышкой часов и, забыв про Марию, глубокомысленно покачал головой, что-то прикидывая и намечая.

– Будь здесь. Жди моего условного. Похоже, все начинается.