Глава вторая. Партизаны 68-го

Тимур, как мы уже писали, вырос без отца. И именно это – тоска по отцу, не вернувшемуся с войны, – во многом определило его характер.

Аркадий Петрович Гайдар погиб в 1941 году, оставшись за линией фронта, после того как наши войска сдали Киев. Он был пулеметчиком в партизанском отряде. И это знали буквально все советские дети с первого или, может быть, с третьего класса.

Однако многое в гибели отца было Тимуру тогда непонятно.

Это была во многом неразгаданная тайна, и до конца она так и осталась неразгаданной.

Где он воевал? С кем был в отряде? Кто видел его смерть? Как именно он погиб? Что случилось в день его гибели?

Понадобились годы и десятилетия, чтобы все это хотя бы приблизительно установить. Понадобились сотни интервью, тысячи писем. Один из биографов Гайдара, Борис Камов, написал об этом несколько книг – и все-таки в любом случае это была лишь реконструкция. Хорошая, честная, но реконструкция.

В книге Тимура Гайдара есть такая фотография – «С сыном Егором на могиле отца и деда. Канев, 1987 год». Два человека, один как всегда в морской форме, другой с застенчивой улыбкой молодого парня, возлагают венок к памятнику. Черкасская область, Украинская ССР.

Эта могила Аркадия Гайдара появилась в Каневе в 1947 году, лишь через два года после войны, и до сих пор в интернете всплывают «разоблачительные» статьи о том, что прах, извлеченный из братской могилы партизанами, на самом деле – не его прах.

Партизаны, конечно же, помнили, где похоронили своего геройского пулеметчика. Однако могилы этой при советской власти действительно не могло не быть. Такая могила была советской власти насущно необходима.

С конца 1940-х годов начинается сакрализация Аркадия Гайдара. Из очень сложного, яркого, талантливого, трагического человека начинают лепить советскую икону. Икону благостную и, в общем, несколько фальшивую в этой благостности.

Писать свою книгу об отце Тимуру было трудно. Причины понятны. Написать полную правду – сыну об отце – это вообще не так-то просто.

У сына всегда есть своя, совершенно особая правда.

Понимая это, Тимур писал в предисловии: «Про Аркадия Гайдара написаны книги. Хорошие – и мне самому кое-что объяснили… Другие рождали желание оградить образ отца от упрощения, лакировки, от неловких домыслов, даже если авторы руководствовались самыми добрыми намерениями».

Но есть и другая задача у книги Тимура, может быть, даже не до конца понятая самим автором.

Тимур, когда писал книгу об Аркадии Петровиче, еще не знал, кем же станет его любимый сын Егор. Но, вероятно, подспудно чувствуя значительность и масштаб его характера – искал те родовые, фамильные линии, которые этот масштаб потом смогут объяснить.

После чистопольского интерната Тимур поступает в школу юнг. Служит на Северном флоте, где, по воспоминаниям Ариадны Павловны (то есть по его собственным рассказам), очищает море от немецких мин. Море кишмя кишело неразорвавшимся железом. Здесь только что ходили боевые корабли. Здесь шла морская война.

На тральщиках и других судах, рискуя, как и вся команда, жизнью среди серых холодных волн, Тимур вместе с другими младшими офицерами и матросами чистил воду, вынимал мины, делал море мирным и думал: а вот этот мир – он надолго ли?

Конечно, никто тогда этого не знал.

Уже в 1947-м начался конфликт вокруг Западного Берлина, грозивший перерасти в новую войну между бывшими союзниками.

В 1949-м и 1950-м китайцы и наши отправили военных советников, офицеров и технику в Северную Корею, чтобы напрямую воевать с американцами.

В 1949-м, благодаря разведке, вскрывшей «манхэттенский проект», и благодаря своим великим ученым (Гинзбургу, Курчатову, Тамму, Сахарову и другим), СССР провел первое ядерное испытание. И ядерная бомбардировка советской территории стала невозможной – есть или нет у Советов система быстрой доставки бомбы, никто не знал (а ее, кстати, еще не было), но ситуация «безответного удара», как с Японией, перестала быть актуальной. И тем не менее ядерные удары планировались, обсчитывались, отрабатывались, испытания проводились.

…В общем, гайку могло сорвать в любом месте.

Тимур Гайдар после первого, Ленинградского военно-морского училища окончил еще одно училище – военно-политическое, факультет журналистики, и начал новый этап своей службы – в военной прессе. Своя газета была в каждом военном округе, на каждом флоте. На Северном, где Тимур продолжал служить, это была газета «Советский флот».

В 1955 году (ему было около тридцати) вышла первая книжечка Тимура «Поход “Невы” вокруг Европы». Официально издательство называлось «Военное издательство Министерства обороны Союза ССР», в дальнейшем просто – Воениздат.

Сегодня эта тоненькая брошюрка стала библиографической редкостью. Крошечный формат, пожелтевшие листы газетной бумаги. Наивный рисунок на обложке – морские волны, подлодка, какой-то крейсер с пушками, рыбаки смотрят на военный корабль (наверное, с ужасом), в левом верхнем углу синенький логотип «Библиотечка журнала “Советский воин”». То есть издание подписное и в обязательном порядке поступало на стол командному составу.

В этой самой первой книжечке уже обозначился фирменный стиль Тимура – сквозь жесткую военную терминологию, устав и секретность, сквозь советский приподнятый (хотя и очень лаконичный, крепко сделанный) литературный язык – ярко проступает то, что ему ближе всего, – сильная человеческая эмоция, вольный дух открытия, а главное – восторг первопроходца.

Откуда он взялся, этот восторг первопроходца, понять несложно – на военном корабле военный журналист мог посетить страны, абсолютно недоступные простому советскому гражданину.

«Босфор узок. В древности римлянин Плиний Старший писал: “С одного берега на другой доносится пение птиц, лай собак и разговор людей. Здесь между двумя частями света можно поддерживать беседу, если только ветер не уносит слова”».

«Стамбул начинается длинным белым зданием, в архитектуре которого довольно причудливо и забавно переплелись и перепутались самые различные стили: и мавританский, и барокко… Это дворец Долма-Бахче – последняя резиденция султана. А за дворцом, на северной стороне бухты Золотой Рог, глубоко врезавшейся в сушу, расположились два района Стамбула: Пера и Галата».

Ах, как тяжело, как сладко ложатся на язык эти незнакомые слова, эти названия.

Турция, Греция, Средиземное море. Поход «учебного корабля» (а на самом деле, вполне боевого) вдруг оборачивается цветной кинопленкой, бездной деталей, вовсе не знакомых обычному советскому человеку, который, может быть, и в Москве-то бывал пару раз, да и то, если повезет.

Конкретной и прагматичной военной тематике, причем довольно суровой, Тимур сумел придать не то чтобы какой-то флер, а именно непонятно откуда взявшуюся радость, эмоциональную приподнятость.

Радость от узнавания другой, неведомой нам жизни. И это сыграло свою роль, возможно, когда редакция газеты выбирала, кого именно ей посылать на Кубу.

Между выходом первой книжки в Воениздате и первой длительной командировкой на Кубу – лежит дистанция в шесть лет. За эти шесть лет Тимур успел стать внештатным, а потом и собственным корреспондентом газеты «Правда».

Этот эпизод стал ключевым в его биографии, да и в целом в биографии всей семьи.

Официально его должность называлась так: «собственный корреспондент газеты “Правда” по странам Латинской Америки». Корпункт находился в Гаване: это был номер в недавно построенном прибрежном отеле (отнятом у американцев), с рабочим кабинетом.

Ариадна Павловна, жена Тимура и мама Егора, работала секретарем корпункта, то есть у нее были свои обязанности – она проверяла корреспонденцию, читала газеты, делала обзоры.

Были у секретаря корпункта и другие, не менее важные обязанности – Тимур имел широчайший круг общения, он должен был контактировать со множеством людей. Встречи, приемы, домашние ужины, «идем в гости, приглашаем гостей» – все это имело для «собственного корреспондента» и для его работы важное политическое значение.

Ариадна Павловна вспоминает в документальном фильме «Долгое время» забавный эпизод – друзья Тимура (а это были, на секундочку, Рауль Кастро и его жена Вильна Эспан) пришли к ним в гости. В кубинском магазине нельзя было купить ничего мясного: мясные и молочные изделия на Кубе если и были, то уже тогда по скуднейшим карточкам.

Зато в Гаване была рыба: морская, свежайшая и вкуснейшая, и ее было много. «Секретарь корпункта» принял важное решение: готовить рыбный стол – тунец в маринаде, рыбный пирог, плюс овощи и фрукты. В Москве бы позавидовали…

Однако красивая женщина, жена Рауля, есть рыбу наотрез отказалась. Аллергия на рыбу, бывает же такое.

Возникла легкая паника.

В гостинице жили и другие советские люди. Ариадна вихрем помчалась по соседям, у кого-то нашлось граммов триста московской колбасы, у кого-то московские конфеты, кто-то выдал несколько соленых огурцов.

Ну в общем, все как-то обошлось.

Прелести кубинского социализма людям, пережившим войну и послевоенные годы в СССР – с их карточной системой, хлебом из отрубей, постоянным недоеданием, – не казались чем-то из ряда вон выходящим.

Запомнились, конечно, Гайдарам вовсе не отсутствие тех или иных продуктов в магазинах, а яркое синее небо, океанский горизонт в окне, серый песок на пляже, бесконечной полосой уходящий куда-то вдаль; запомнились мраморные полы в номере отеля, где они жили (колониальная архитектура!), узкие незастекленные ниши в стене, поразившие Ариадну Павловну: слышать и чувствовать океан можно было постоянно, ведь это был отель, построенный для отпускников, в основном из Штатов; запомнились долетавшие во время шторма даже до отеля брызги пены; запомнились гигантские океанские рыбы на рынке, мелкие противные крокодилы в болотах, стадами окружавшие холмики и мостики, на которых стояли люди, хохочущие и визжащие от страха и восторга.

Кстати, есть домашнее видео, снятое на восьмимиллиметровую кинокамеру: фильм о путешествии двумя семьями на джипе английского друга – английского коммуниста Брайана Поллита. Ехали сквозь самые непроходимые кубинские места в далекую сельскую глубинку (хотелось поговорить с крестьянами, узнать их настроения насчет колхозов – ну и заодно пережить приключение). И на этой домашней пленке и мужчины, и женщины выглядят удивительно модно: бриджи, косынки, черные очки, соломенные корзинки в руках, белые ковбойки, ослепительные улыбки, всё изящно, легко, радостно, красиво, действительно как в кино; они смеются и полны счастья, молодого счастья, предчувствия чего-то хорошего, несмотря на тревожность ситуации, несмотря на грядущий Карибский кризис, на нехватку продовольствия на Кубе, даже несмотря на этих мелких противных крокодилов. Несмотря ни на что!

…Вообще казалось, что эта нехватка продовольствия – временное явление. Во-первых, поможет, чем может, великий Советский Союз. Во-вторых, на Кубе полно ресурсов – тростниковый сахар, мощное сельское хозяйство, тот же табак, стоит только развернуть молодые силы социализма. В-третьих, эти самые нехватки объяснялись торговой блокадой со стороны враждебных США.

Но прошли годы, и выяснилось, что «нехватки» объясняются совсем другим: самой природой социализма, неспособного к гибкому мобильному ответу на экономические проблемы, отсутствием частного интереса у мелких торговцев и крестьян, отсутствием инвестиций в инфраструктуру. Ну и блокадой, конечно, тоже.

Книга Тимура «Из Гаваны по телефону», выпущенная в издательстве «Молодая гвардия» в 1967 году, конечно, не дает ответа на вопрос: чем плох или чем хорош кубинский социализм? У нее, как сказали бы сейчас, другой контекст.

Это была документальная повесть, изданная большим тиражом. Повесть довольно популярная в те годы, когда всё кубинское было окружено в СССР особым ореолом. Она написана прекрасно, легко, в ней множество ярких, замечательных картинок, и в общем, совершенно понятно, чем кубинская революция очаровала Тимура – это была все та же романтика путешествия, помноженная на величие исторических событий. Ну и, наконец, впервые Тимур увидел здесь вместо советских бюрократов, вместо скучных тяжеловесных чиновников, карьерных циников – людей, которые совершенно свято и по-детски верили во все эти слова: мировая революция, рабочий класс, трудящиеся массы, решения съезда партии.

Даже сами эти слова, такие знакомые и уже приевшиеся, звучали на испанском как-то по-другому: весело, бодро и, главное, искренне. А уж фон, на котором они звучали, и вовсе завораживал:

«…Ночью я сидел в баре “Эль-Рокко” на набережной недалеко от дома, в котором поселился. В подвальчике было темно. Два официанта, светя карманными электрическими фонарями, носили к столикам ром, кока-колу и кастрюльки с искристыми кубиками льда. Иногда луч неосторожно выхватывал из темноты целующуюся парочку. Нет, в Гаване не было объявлено затемнение. Просто в полутьме удобней, интимнее. Здесь такие бары называют “куэвас” – пещеры…

Я зашел сюда с митинга.

Я чувствовал себя чертовски усталым. Теперь я знал, что такое кубинский митинг.

Люди сначала идут молча. Кто-то запевает, кто-то начинает скандировать и смолкает, заглушенный шарканьем ног, побежденный ритмом безмолвного движения.

Людей становится больше. Они сходят с тротуаров, заполняют узкие улицы. На перекрестках, если затормозилось движение, появляется оратор-доброволец. Он залезает на решетку, на каменный столбик, а то и на крышу машины и говорит, яростно жестикулируя, пока колонна не двинется дальше. Его слушают молча…

Мальчишки в форме, размахивая автоматами, заворачивают автобусы и машины. Такие же мальчишки, без формы и без автоматов, карабкаются на фонари. Трибуна на верхней площадке гранитной лестницы перед рядом гробов, покрытых кубинскими флагами. Ораторы, поднимающие флаги Бразилии, Чили, Перу, Мексики…»

Казалось, что мечта его отца, Аркадия Гайдара, о мировой революции каким-то чудом ожила. Что мир поверил в эту старую утопию, что мир проснулся и теперь, очищенный от сталинизма, от ужаса репрессий, шагнет в этот обновленный социализм весело, твердо, что это будет по-настоящему. У Тимура не было даже тени сомнений, кто тут на правильной стороне, – американцы, безусловно, были на неправильной. Советские – да, на правильной. Ну а как могло быть иначе?

«Улыбающийся парень в форме, отутюженной так, что она кажется скроенной из жести, протягивает бумажный фунтик (Тимур описывает свой первый визит в редакцию газеты кубинской народно-социалистической партии «Нотисиас де Ой». – А. К., Б. М.), наливает в него глоток густого, как ликер, кофе, и я еще не знаю, что мы станем друзьями, что буду плясать у него на свадьбе, а потом по кубинскому обычаю подарю его новорожденной дочке серьги – две золотые капельки. Не знаю, что с другим, вот тем худощавым, нахмуренным, мы будем лежать на обочине шоссе под бомбежкой, а одного из присутствующих убьют бандиты, когда он поедет с кинопередвижкой в матансасскую деревню. Что вот с теми ребятами мы не раз будем бродить по ночной Гаване и спорить о моральном факторе и материальной заинтересованности, о культе личности, о нэпе, о том, что такое социализм. Мы еще ничего не знаем друг о друге. Просто рады встрече, рады тому, что революция!»

Родовой, фамильный романтизм упал на благодатную почву – казалось, что он здесь со всех сторон окружен романтиками революции. И как ему было не влюбиться в эту страну?

Но, конечно, главный эпизод, описанный в книге, – это встреча с Фиделем. «Фидель был фантастическим оратором, – вспоминала Ариадна Павловна после. – Его можно было слушать часами». (Это при том, что испанский они знали очень приблизительно: и она, и Тимур.) «Только через полтора часа поймал себя на том, что слушаю с острым интересом, ничего не понимая» – это пишет Тимур в книге «Из Гаваны по телефону» о выступлении Фиделя.

А он говорил тогда много, часто, почти каждый день. И каждая речь длилась три, четыре, пять часов. Люди превращались в слух, люди плакали…

Во время атаки на революционную Кубу, когда начались события на Плайя-Хирон, и с помощью американцев там высадился десант «кубинских контрреволюционеров», Тимур по своей собственной воле оказался на передовой.

В книге «Из Гаваны по телефону» он описал все это довольно подробно. Как, услышав об атаке, ринулся на линию фронта. Как, не зная испанского языка, рискуя сойти за американского шпиона и быть расстрелянным, попал в самую гущу событий и, наконец, как, добравшись до штаба, попросил самого Фиделя отправить его на передовую.

«Фидель Кастро положил карандаш, поправил берет, и я решился.

Делаю шаг вперед.

– Товарищ премьер-министр! Скоро атака. Прошу вашего разрешения…

В комнате повисла пауза. Молчит Фидель, хмуро теребит бороду. Все молчат.

– Приготовьте письмо к капитану Фернандесу, – говорит, наконец, Фидель. – Пусть едет.