Одна обученная очень обезьяна,
В которой не было заметного изъяна,
Гуляла с песиком домашним во дворе
По утренней прекраснейшей поре.
Домой она хотела возвращаться,
Но вспомнила, что очень может статься,
Нет в доме хлеба, фруктов, овощей,
И поспешила в магазин скорей.
Пришла, уж собиралась дверь открыть…
С животными, – читает, – не входить -
Написано большое объявление,
Чтоб покупатели не напрягали зренье.
– На улице останешься, мой пес,
Та обезьяна молвила под нос. -
С животными нельзя! Чтоб не наделал дел,
Тебя я привяжу. Чтоб тихо тут сидел!
– Но как же это так: я здесь, а ты – туда?
Смотри, как не случилась бы беда, -
Вдруг песик тявкнул обезьяне той -
Ты тоже дикость – хоть и правишь мной.
– Ах, что ты говоришь! – взорвалась обезьяна. -
Зачем тебя кормлю, такого хулигана!
Скорей уйми, малыш, свой пустобрёх:
Я здесь на двух ногах, а ты на четырёх!
– Прости меня, прости, – тут песик испугался. -
Твой вид среди зверей хоть высоко поднялся, -
Продолжил всё же он, – И вы хоть всех умней,
Животные, как все, и также из зверей!
Тут дико обезьяна закричала:
– Таких дурных собак на свете крайне мало!!!
– Схватила палку, стала вдруг бледна.
– Молчи, а то получишь здесь сполна!
Затрясся песик, струсил, хвост поджал,
Но всё же вновь нечаянно сказал:
– Ты хищна и злобна, как звери все от рода,
Нельзя тебе входить: животным нету входа…
Что дальше у дверей случилось магазина,
Не нужно объяснять, написана картина.
Мораль здесь не прикрыть одеждою никак:
Бывает человек дурнее злых собак.
Такому за дверьми навеки бы остаться,
Так нет – идет вперед, чтоб лаять, и кусаться.
Одна большая лужа отражала…
И отражала лужа та не мало:
Соседние сугробы и березы,
И суеты на тротуарах прозу,
И облака, и небо… – что придется,
Ну и, конечно, кто по ней пройдется, -
Тех тоже эта лужа отражала,
Что мирно возле дома возлежала.
За правоту, за истину болея,
Отстаивала личные идеи:
Могла и грязью выпачкать прохожих,
Что в отраженьях были с ней не схожи.
Шло время, лужи сохнут, безусловно,
И стало вновь спокойно, безгреховно,
Покуда не пролили семена
То ль грозы, то ли снежная весна…
Вот так и в жизни, всяк свое несет…
Из материала, что в себя вберет,
Отстаивает, спорит, раздражается,
Но мир людей никак не изменяется.
Сидели куры на насесте,
Сидели рядом, но не вместе:
Одна – вверху, другая – снизу -
По одному судьбы капризу
Поры ночной и звёздноокой
К режиму жизни крайне строгой.
Однако нижняя шумела:
Она то песни птичьи пела,
А то кудахтала взапой
Во весь свой клюв сама с собой.
Конечно, верхняя соседка
Глаза смыкала очень редко,
А пробудясь от громких звуков,
Помет роняла от испуга,
Конечно, вниз на оперенье
Соседки нижней.
– Нет терпенья,
Сносить твой скверный этикет! -
Вскричала нижняя в ответ.
– Чем возмущаешься соседка? -
Спросила верхняя наседка.
– Ты гадишь нагло на меня
Все оперение черня! -
Раздалось снизу замечанье.
– Откуда же такое знанье? -
Спросила верхняя с насеста.
– Так с твоего ж, соседка, места
Летит безнравственный помет
Который так меня гнетет! -
Вскричала нижняя наседка.
– Что ж – подвела тебя разведка, -
Сказала верхняя в ответ. -
Суда без доказательств нет!
– Так ты хамить! Не признавать!
– Умолкни, птица, дай поспать!…
Тут птица снизу, как взбесилась:
Мгновенно вверх переместилась
Взлетели перья, взмыл скандал,
Псы разошлись, хозяин встал.
Досталось всем – что обсуждать?
Хозяйский сон нельзя смущать!
Мораль знать должен всяк сосед:
Не нарушайте этикет.
Осёл сдружился с паразитом,
При случае давно забытом,
Он хоть и ел, но всё худел,
А паразит полнел и пел:
– Как хорошо живется мне,
В простом ослином пузане!
Он рос, росла его семья…
Не стало у осла житья:
Он сник, расстроился и вот,
Отраву паразиту пьет,
Ему, признаться, не легко,
А результат? Он – далеко…
И у людей бывает так,
Что иждивенец тот мастак,
Всё тянет, пьет, сосет, берёт…,
На просьбы помощи плюёт,
И входит в отношенья яд,
Которому никто не рад,
Но кто-то будет им убит,
Не факт, что тот – кто паразит…
Малыш, найдя фуражку офицера,
Взял взрослых поведенье для примера,
И всласть войдя в игру во власть,
Забылся, что малыш он, а не масть,
Которая над всеми словно туз:
На улицу наш вышел карапуз,
И принялся командовать прохожим,
Что стали на солдатиков похожи…
– Ты как идешь?! Тяни прямее ногу, -
Сказал малыш бабуле хромоногой…
Бабуля испугалась малыша,
Быстрее отошла от глупыша,
А тот воспрянул духом от удачи,
Боятся, значит, грозен, не иначе.
– Держись ровнее, что ты спину выгнул!? -
Малыш на деда ветхого прикрикнул…
Дед обомлел и зашагал быстрей…
Закон гласит, что дети всех важней.
Таких детей в фуражках пруд пруди,
Что, как в игрушки, тешатся с людьми,
Казалось бы: снять платье, да поддать…,
Но взрослые они и власть сумели взять.
Одна змея на зайцев вкусной тризне
Разговорилась вдруг об альтруизме
Среди своих подруг, таких же змей, -
Излюбленного символа врачей.
– Девчонки, разве можно без любви?
Да тут хоть всё здоровье подорви,
Но не найдешь иных сердечных дел,
Как всех любить, кто не окоченел…
– Вы знаете, а я мышей люблю,
Они пищат, когда я их жую,
Приятные в общении создания, -
Змея другая привлекла внимание…
– Лягушек я люблю который год,
Они легко проходят в пищевод,
В контактах с ними никаких проблем,
Лишь счастье на душе, когда их ем, -
Так третий аспид тихо прошипел.
А тут четвертый к слову подоспел:
– Не все любви достойны, ох не все,
Вот заяц, его просто съесть лисе,
А нам с ним сложно, впрямь, договориться,
Пока он там сочтет перевариться. -
Хвостом похлопал змей по животу. -
А мы всё: альтруизм… – на смех коту…
– На смех курям, – поправил пятый змей. -
И с ними сложно, прямо хоть убей,
Кудахчут, прыгают, в гортани когти стрянут,
На альтруистов впрямь они не тянут.
– Неальтруистов надо истреблять,
Печали, чтоб не смели порождать, -
– Шестая прошипела средь подруг. -
А то пригреешься на солнышке, как вдруг
Идет невежа, полошит покой,
Укус прими, друг долгожданный мой!
Тут гад седьмой вполз в милую беседу. -
Но вспомните, кто хуже всех к обеду?!
Мангуст и еж! – семерка змей вскричала. -
Вот, где преступники, таких, уж точно мало!
Жить не дают, грозятся нас поймать,
И многих змей сумели растерзать!
Сплотились змеи, заплелись в клубок,
И мы покинем хладный их мирок…
Чтоб высказать мораль, что финишу милей:
Как человек похож на этих «добрых» змей.
Он любит лишь своих, иль тех, кто отдаётся…
И ненавидит тех, кто спорит и дерётся,
Винит в неальтруизме всех вокруг,
А сам к добру порой душой глух,
Бывает очень плох и крайне ядовит…,
Но обвиняет тех, кто сам не лыком шит.
По суетным делам в дождливый день
Кусочек сахара покинул свою сень,
Но по дороге, чтоб не размочиться,
Он зонт достал, и дал тому раскрыться.
Наш сахар под дождем не долго молча шёл,
С ним разговор намокший зонт завёл:
– Смотри, как я тебя от влаги защищаю!
– Защитник?! Я тебя совсем не замечаю! -
Ответил сахарок и дальше пошагал.
Зонт изумился, и опять сказал:
– Я не даю тебя дождю слизнуть…
– Чем хвалишься? Ведь в этом твоя суть, -
Опять ответил сахар, как отрезал.
Зонт понял, что хранит собою беса:
– Я твой спаситель, крыша над тобой…
– Ты просто вещь. Тут справится любой,
Не сам ты по себе, тебя надо держать,
Из благодарности ты мог бы помолчать.
Тут зонт оторопел: всю жизнь провел в служенье,
Но получил плохое отношенье:
– Так ты бы весь размок и форму потерял…,
– Да я б не вышел в дождь, под крышей бы стоял, -
Ответил сахар вновь, а зонт вскипел обидой:
– Закрыться я могу, расквасишься облитый!
– Ты мыслишь о себе, мой зонт, чрезмерно много,
Ты управляем мной, идешь моей дорогой,
Закрыть тебя, раскрыть – в моей лишь только власти, -
Ответил сахар вновь в жар распаляя страсти.
От нервных передряг внезапно зонт сломался,
Закрылся, сахар сник и под дождем остался,
Старался так и сяк, но зонт не подчинился,
Так сахар в лужу стек, а зонт в грязи забылся.
Мораль уж тут как тут: вся вылезла на сцену,
Зачем нам всем ломить перед друг другом цену?
Кто лучше, кто правей, кто больше, кто умнее…
Так к ссоре лишь верней, да к гибели скорее.
Подружки две: сорока и ворона -
Пройдохи те ещё, пиратского фасона, -
Нашли себе прибежище в саду,
Где обрели и крышу, и еду.
Казалось бы, живи и не тужи…
– Ох найденное – жалкие гроши! -
Сорока горько протрещала вскоре,
Вальяжно восседая на заборе.
– С тобой согласна, милая подруга,
Пока перо не серебрила вьюга,
Должна быть полной наша кладовая, -
Прокаркала ворона, подлетая.
Подружки две: сорока и ворона
На поиски хотя бы миллиона…
Отправились, нашли добротный дом,
На счастье им – окно открыто в нём,
А за окном неисчислимо благ,
Никем не охраняемых никак!
Опять в саду!
– Нашли мы Эльдорадо!
Пожалуй, что нам большего не надо! -
Зашлась восторге стрекота сорока.
– С тобою я согласна, белобока! -
В ответ, ликуя, каркнула ворона. -
Где спит хозяин, слышен храп закона!
И прекратив бессмысленно галдеть,
Подружки стали быстро богатеть:
Ухватят что-то в клюв и – из окна,
И только точка черная видна…
Гнездо оформили на море и в столице,
в Америке, по слухам даже в Ницце,
Чтоб не летать, купили самолеты…,
Но стали уставать от сей работы.
– Работаешь, а куры больше жрут,
Им прямо к дому зерна подают, -
Завистливо сорока протрещала.
– И впрямь, подруга, почитают мало
Наш труд, достойный восхищенья,
Всем тем, кто ниже, больше уваженья!..
Немного после времени минуло,
Окно закрылось и ружье стрельнуло.
– Ах! – треснула сорока, перья взмыли
Те самые, что на сороке были.
Раздался выстрел вновь, теперь ворона
– Ах! – каркнула и стерлась с небосклона.
Сорока и ворона – две подруги
Морали басни сделали услуги:
Довольны будьте люди тем, что есть
В чужой карман, в любой, не надо лезть,
Но, если уж залезли, не хамите,
А то себе, как птицы, навредите.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке