Обернулся Ник, и точно – полностью пожар прекратился, даже дыма нет. Стоит себе картонная «коробка» – цела и невредима, разве что почернела местами. Вырвиглаз уже к ней вплотную подошёл, завхоз ковырялся какой-то палкой в почерневших местах.
– Как же это так? – хрипло выдавил из себя Курчавый, ничего не понимая. – Почему же это? А, Никита?
Ник почесал в затылке и высказал своё предположение:
– Эти западноевропейцы – хитрые до полной невозможности и предусмотрительные до стойкого отвращения. Не иначе, картон этот был пропитан каким-то специальным противопожарным составом: верхняя плёнка обгорела, выгорел весь кислород в гараже – вот, пожар и закончился.
Во двор ворвалась разномастная людская толпа: одна половина в тёмно-синей форме, другая – в штатском. Впереди всех бежал натуральный английский денди: в элегантном костюме, на голове – шляпа фетровая, умопомрачительная, антикварная тросточка в руках.
– Старший лейтенант Ливанов, – доложил денди, тяжело дыша. – Прибыл с вверенным мне личным составом по сигналу тревоги. Жду ваших приказаний.
Подстраховался, выходит, Курчавый. Ждал чего-то или просто так, по привычке?
Капитан тем временем уже полностью пришёл в себя, начал приказы чёткие отдавать:
– Лейтенант, обеспечить охрану объекта! Людей расставить, на крышу послать несколько бойцов!
– Я люк покажу, куда тот, в чёрном плаще, улизнул, – вмешался Ник.
– И это тоже, – согласился Курчавый. – Пусть кто-нибудь проверит, хотя поздно уже. Стопроцентно успел уйти. Кстати, Ливанов, есть ли среди ваших людей мастеровые в прошлом, с железом умеющие работать? Слесари, токари, фрезеровщики?
– Так точно, есть, – браво отрапортовал лейтенант. – Двое с Путиловского завода, слесари высшей квалификации, полгода как мобилизовали по партийной линии.
– Вот, в его распоряжение предоставьте, – капитан на Ника кивнул. – Пусть оборудование разберут, в ящики сложат – чтобы вручную грузить-разгружать можно было. Как закончат, незамедлительно эти ящики на нашу базу доставить, под усиленной охраной. Всё ясно?
– Всё! – заверил лейтенант и уже не так уверенно: – А с трупами что делать? Куда их?
Следом за Курчавым подошли к телам. На трупы красноармейца и Кузнецова капитан только мельком глянул, зато около тела бабы Дуси присел, осмотрел обстоятельно, руку протянул, за патлы сальные дёрнул – волосы у него в руке и остались. Парик, оказывается. А под ним – затылок стриженый, мужской.
– Как я и предполагал, – подытожил. – Не простой враг нам попался. Зверь натуральный, матёрый. Наших товарищей – прямо в сердце уложил, а своему «ряженому» – пять пуль выпустил в лицо, чтобы опознать невозможно было…. Значится так, лейтенант, трупы – в наш морг доставить, там с ними разберутся. Завхоза арестовать – и в наш изолятор. Всё, выполнять!
Резко развернулся и на негнущихся ногах, неуклюже, словно загребая невидимый снег, пошёл к выходу.
Разборка станка на составные части заняла почти сутки, без сна, с редкими перерывами на перекус. Помощники-то Нику толковые попались, с опытом работ, да вот гайки английские – они все в дюймах, не подходят к ним ключи отечественные, хоть убей. Намучились с ними, даже пришлось пару самопальных ключей наспех изготовить, в институтской слесарной мастерской.
Справились, короче говоря. Масло из гидравлической системы слили – целых два бидона молочных получилось, шланги резиновые все сняли, сложили в отдельную коробку. После уже и остальное «железо» разобрали, запаковали в деревянные ящики. Двадцать восемь ящиков получилось. Хотел Ник спать завалиться, устал всё же, ночь на дворе, да не дал Ливанов, мол: «Велено сразу, как закончите, двигать на базу…»
На рассвете загрузились в три полуторки, двинули на родную базу, согласно полученному приказу.
В ворота въехали, Ник спрыгнул возле избы, а машины проследовали дальше, к очередному бараку, на разгрузку.
Вошёл Ник в избу, в спальню заглянул – ни души, а из кухни-столовой доносятся приглушённые голоса. В туалетной комнате быстро освободился от грима, умылся наспех.
В кухне за столом сидели Курчавый и Вырвиглаз, завтракали и лениво переругивались между собой.
Понятно, остальные на утренней зарядке быть изволят, в соответствии с утверждённым распорядком дня.
Доложил всё честь по чести: так, мол, и так, задание выполнено, груз доставлен, по частям составным, как и было велено.
Капитан его похвалил:
– Молодцом, Никита Андреевич. Показал себя с самой наилучшей стороны. Не ошибся я, братец, в тебе. Позавтракай сейчас и спать отправляйся. Освобождаю тебя сегодня от всех занятий.
Налил Ник в большую эмалированную кружку кофе, бутербродов разных наделал. Красную икру на очередной намазывая, поинтересовался:
– У вас что нового, товарищ капитан? Прояснилось что-нибудь?
– Что, собственно, проясниться может? – нахмурился Курчавый. – Нашли на чердаке плащ, шляпу, чёрные очки, карабин с оптическим прицелом. А толку? Ясно, что диверсия. Ясно, что произошла утечка информации. Где, вот, только? Завхоза допросили, причём очень серьёзно, – нет, не здесь. Сейчас в порту наши сотрудники работают – на складском терминале, с таможенниками. А если утечка там произошла? – показал пальцем в потолок. – В Москве? Тогда что делать прикажешь?
Что тут подсказать можно? Промолчал Ник, едой занялся, благо всё произошедшее на его аппетит никак не повлияло.
Через пять минут затопали в сенях, широко распахнулась дверь, недостающие члены группы ввалились в столовую, голые по пояс, полотенцами на ходу вытираясь. Снегом сразу запахло, морозцем лёгким, колодезной водой.
– Ура! – тут же Лёха Сизый заорал и полез к Нику обниматься. – Жив, чудило парашютное! А мы тут совсем заскучали – без твоих песенок-незапомянашек…
С Токаревым и Бочкиным Ник за руку поздоровался. Тут в открытую дверь ещё один человек вошёл – весь потный, дышит тяжело, такой впечатление, что помирать собрался.
Ага, это же Матвей Кусков, он же Ротмистр. Да, видимо после возлияний алкогольных, регулярных притом, тяжело переносить физические нагрузки.
Ротмистр отдышался немного, пот с лица смахнул и удивлённо уставился на Ника, словно хорошего знакомого увидел – в месте совершенно неожиданном.
– Никитон? – спросил неуверенно.
Вглядывался в Ника, вглядывался, потом извинился:
– Ой, я обознался, кажется. Больно уж вы на Никиту Иванова похожи, прям одно лицо. Только у того шрам на левой скуле был, а на макушке – клок волос рыжих с проседью.
– Да нет, всё правильно, – вмешался Курчавый, строго так, в голосе – металл сплошной, металлический. – Это он и есть, Иванов Никита Андреевич. Ваш, Матвей, бывший сокурсник. Так что здоровайтесь без сомнений и давайте завтракать. Времени терять не стоит, график у вас сегодня плотный.
Матвей руку крепко Нику пожал и дисциплинированно принялся за еду – с видом спокойным и невозмутимым. Чего-чего, а самообладания ему, похоже, было не занимать.
Хотел Ник уже спать отправиться, да тут Сизый, чавкая очередным бутербродом, интересный разговор начал:
– Вот вы, Пётр Петрович, говорите, что информация о станке могла через порт уйти, через Горный там, даже через Москву. А через нас что, не могла?
– Поясните, уважаемый, сделайте одолжение, – лениво так Курчавый отреагировал, явно не веря в то, что Лёха может что-нибудь путное поведать.
Сизый, впрочем, и не смутился ничуть.
– В то утро, – лоб наморщил, словно вспоминая о чём-то усиленно, – мы с Токаревым на пробежку отправились, а вы все – к Моисею Абрамычу, на переодевание. А после, вы уже минут двадцать как уехали, видел я, как этот Абрамыч, морда пархатая, к воротом двигался, явно на выход. Может, тут оно всё и зарыто, дерьмецо изменное?
Капитан молча встал и вышел торопливо из столовой: впереди – вид его озабоченный, следом – он сам, непосредственно.
– Как это понимать? – поинтересовался Вырвиглаз. – Вы ведь, Алексей, мне сами рассказывали, что в блатной среде «стучать» не принято. Что, «перекрасились» уже? Извините за грубое слово.
– Ничуть не бывало. – Лёха совсем не обиделся. – Просто этот хрен старый, Моисей Абрамыч то бишь, рассказал мне по секрету, что, мол, Корявых-то не на кичу обратно отправили, а шлёпнули в тот же день. И вид у Абрамыча при этом был – довольный до невозможности, как у обезьяны цирковой, обожравшейся ворованными огурцами.
– Тогда прошу принять мои извинения, – тут же проникся Вырвиглаз. – Это в корне меняет дело. Тогда – так ему и надо. Пусть сам в этой шкуре побывает, может, и поумнеет. Если выживет, конечно…
«Всё, больше не могу», – подумалось Нику. – «Надо к спальне двигать, иначе прямо здесь усну…».
Дальше дни закружились – один за другим, в порядке плановом. Занятий, правда, меньше стало: стрельба, рукопашный бой, из языков только немецкий остался, вместо психологии – взрывное дело, дополнительно – основы шифрования (и дешифрования, соответственно). Все вместе только до обеда занимались, потом уже специализация начиналась. Вырвиглаз в библиотеке заседал, Сизый с Токаревым в тире или в спортивном зале занимались дополнительно, Бочкин и вовсе исчезал в неизвестном направлении, а Ник с Ротмистром сосредоточились на буровом станке.
Сперва полторы недели собирали его – вдумчиво, предназначение и устройство каждого механизма стараясь понять, потом к реальным испытаниям стали готовиться.
Удивительно, но ту свою жизнь Ник почти и не вспоминал. Чего там вспоминать? Суматоха, вечная гонка: то за деньгами, то от кредиторов. И с женой в последние годы совсем не ладилось, как говорится, страстная любовь и бизнес активный – вещи совершенно несовместимые.
Вот, дочка только часто снилась. Славная такая девчушка – добрая, ласковая, кудряшки светлые. Ручонки свои тянет: «Папа, папа, почему ты не приходишь?»
Тоска, хоть на стенку лезь!
А в остальном ему тут даже больше нравилось: делом занят серьёзным, товарищи хорошие рядом – таких тами не было вовсе, так – сплошные жулики и карьеристы…
Занятным пареньком Матвей оказался: с одной стороны – шпана обычная, бестолковая, а с другой – романтик законченный. Мог часами рассказывать о путешественниках знаменитых, о своём желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях.
А ещё было у него какое-то трепетное отношение к временам гусарским, к события Отечественной Войны 1812 года. Всякие байки и анекдоты о гусарах травил безостановочно, вечерами, отобрав у Ника гитару, романсы пел душещипательные – с надрывом, в том числе, и собственного сочинения.
Как-то Ник поинтересовался у Ротмистра происхождением его прозвища, действительно для тех времён небезопасного – на раз-два в контрреволюции могли обвинить.
– Да случайно всё получилось. – Матвей усмехнулся. – В самом начале первого курса дело было. Первая лекция называлась – «введение в специальность». Борис Борисович, заведующий кафедрой, её читал. По-нашему – «Бур Бурыч». Ну вот, забрался он на трибуну и грузит, мол: «Если совсем коротко, то буровики – это гусары нашего славного Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. И в плане – вина, да и в плане дам – также. Кстати, а какие правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?» Я тут же руку вверх поднял. Встаю и отвечаю: «Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам. Во-первых, это «гусар гусару – брат». Во-вторых, «сам пропадай, а товарища – выручай». В-третьих, «гусара триппером не испугать». В-четвёртых…» Ну, короче, ещё пару сентенций славных выдал. Удивился Бур Бурыч, ну, и представиться меня попросил. Я и выдал: «Матвей Кусков, в душе – гусарский ротмистр». Вот, с тех пор оно и пошло, все стали меня «Ротмистром» называть. А, что? По мне, так весьма достойная кликуха…
Ник, в свою очередь, Матвею рассказал свою историю.
Самое удивительное, что тот в неё поверил – сразу и безоговорочно.
О проекте
О подписке