Глава 2

Следующий день начинался, как обычно. Друзья по старой традиции встретились во дворе и вместе пошли в институт, по дороге обсуждая вчерашнее заседание. Они так увлеклись беседой, что даже не заметили, как добрались до института. Первая пара была лекция, но аудиторию ещё не открыли, поэтому в коридоре собралась достаточно большая толпа студентов. Друзья сразу заметили, что вчерашние участники клуба обмениваются впечатлениями с однокурсниками. Некоторые студенты с интересом слушали и задавали вопросы – вчерашняя встреча явно не прошла незамеченной.

Тем временем появилась лаборантка с ключом, двери лекционной аудитории распахнулись – и толпа студентов шумно ввалилась внутрь. Прозвенел звонок, вошёл преподаватель – и началась лекция.

Павел слушал лектора и даже делал пометки в толстой тетради с клеёнчатой обложкой, но мыслями он был далеко.

Его переполняла радость от вчерашнего успеха. Как здорово, что всё получилось! – думал он. На следующее заседание придёт ещё больше людей. Потом можно будет снова вернуться к разговору с Михаилом – может быть, нам всё-таки дадут аудиторию? Что там Михаил говорил об исключении из комсомола? Какая ерунда! Мы ведь не враги Советской власти, наоборот, мы хотим дать социализму новое дыхание.

Так думал Павел и уже представлял себя на месте преподавателя. Лекционная аудитория буквально забита студентами. Здесь не только их однокурсники, но и ребята с других курсов и даже с других факультетов. Все воодушевлены, глаза горят, идёт горячая полемика, а он – дирижёр этого оркестра. Он купается в лучах славы. Все в институте знают и уважают его. Девчонки перешёптываются, когда он идёт по коридору, и бросают в его сторону быстрые кокетливые взгляды. Преподаватели с уважением пожимают ему руку. Все парни хотят с ним дружить, даже старшекурсники.

Поймав себя на этих грёзах, Павел невольно устыдился. Конечно, я затеваю всё не для этого, – убеждал он себя. Но в глубине души понимал, что и для этого тоже. А, может быть, и только для этого.

На второй лекционный час преподаватель чуть-чуть задержался. Он вошёл в аудиторию с недовольной миной на лице, как будто был чем-то расстроен. Он рассеянно оглядел студентов своим близоруким взглядом и тихо спросил:

– Павел Семёнов сегодня присутствует?

– Я здесь, – отозвался Павел и встал с места.

– Вас срочно просят зайти в комитет комсомола.

Миша Рогов показался Павлу каким-то озабоченным и растерянным. Он был в плаще и шляпе и ждал Павла у дверей комитета.

– Что-то срочное? – поинтересовался Павел, пожав ему руку.

– Тебя приглашают в обком партии, – был ответ.

– Зачем?

– Понятия не имею! Пошли быстрее – опаздываем.

До обкома быстрым шагом было минут десять, не больше. Всю дорогу Павел напряжённо размышлял: для чего меня приглашают в обком? Может быть, до них дошли уже сведения о первом заседании клуба, и они заинтересовались этой идеей? А что – помощь обкома была бы очень кстати: нужно решить вопрос с помещением, с размножением материалов, было бы неплохо по итогам заседаний готовить бюллетень и распространять его в комсомольских организациях города. Может быть, благодаря поддержке обкома, клуб получит общегородской статус? Это было бы замечательно!

Одновременно, споря с этими благостными размышлениями, в его сознании звучал другой, скептический голос, он говорил: что за ерунда? Как в обкоме могли так быстро обо всём узнать? А даже если и узнали, им же нужно время, чтобы разобраться. Побывать на заседании. Подготовить решение. Нет, быстро такие дела не делаются!

Так ум Павла мучительно сражался сам с собой, а в глубине души теплилась надежда на чудо: а вдруг сейчас произойдёт что-то настолько значительное, что полностью изменит всю его жизнь?!

На проходной обкома рядом с милицейским постом их уже ждал мужчина лет пятидесяти в тёмном костюме и белоснежной рубашке, туго перехваченной под воротником чёрным галстуком. Мужчина был кряжист и лысоват, на его бледном круглом лице не отражалось никаких чувств, тусклые глаза бутылочного цвета смотрели на мир как-то почти по-рыбьи, спокойно и невозмутимо.

– Привет, Миша! – коротко бросил он, подавая руку Рогову.

Затем он протянул свою широкую короткопалую ладонь Павлу и представился:

– Иван Матвеевич.

От холодных глаз, бесстрастного лица и даже самого рукопожатия нового знакомого веяло какой-то затаённой угрозой.

Павел представился в ответ, и Иван Матвеевич повёл его широкими обкомовскими коридорами с массивными дубовыми дверями по сторонам и красной ковровой дорожкой посередине. Миша Рогов отправился в обратный путь к институту.

То, что произошло потом, Павел воспринимал как кошмарный сон, от которого он хотел, но никак не мог проснуться.

Они зашли в узкую тесную комнату, где из мебели были только обшарпанный письменный стол и три жёстких стула: один за столом, другой напротив и третий сбоку от стола.

За столом в свободной позе сидел улыбчивый человек лет сорока, чем-то неуловимо похожий на Ивана Матвеевича, только с бобриком жёстких волос на голове и более приветливым выражением лица. Одет он был так же, как Иван Матвеевич, в тёмный костюм с белой рубашкой и галстуком.

– Владимир Николаевич, – представился улыбчивый человек и предложил Павлу присесть на стул напротив стола.

– Ладно, вы тут пока беседуйте, – буркнул Иван Матвеевич, – а я на пару минут отойду.

Без Ивана Матвеевича в кабинете стало легче дышать. Доброжелательный облик Владимира Николаевича располагал к себе. Он предложил Павлу закурить, сам тоже закурил и завёл задушевный разговор о семье, учёбе, интересах и друзьях. Павел с удовольствием рассказывал о своих родителях, о летнем стройотряде, о работе в комитете комсомола и любимых преподавателях. Рассказал об Игоре и многочисленных институтских друзьях.

Владимир Николаевич слушал, заинтересованно улыбался, кивал головой, задавал уточняющие вопросы. «Какой хороший человек этот Владимир Николаевич, – думал Павел, – интересно, зачем всё-таки меня позвали? Может быть, узнали, что учится на истфаке такой перспективный парень, как я, и решили познакомиться? Может быть, у них на меня какие-то планы?» Разговор не обещал никаких неприятностей, Павел расслабился, его первоначальное напряжение прошло, и тут, как гром среди ясного неба, прозвучал вопрос:

– Павел, судя по твоему рассказу, ты активный комсомолец и хороший парень, но не было ли в твоей жизни случаев, когда ты шёл против линии партии, против советского государства?

Павел даже не сразу понял сути вопроса, настолько он выбивался из всего тона предыдущей беседы.

– Что вы имеете в виду? – переспросил он.

– Я бы хотел, чтобы ты сам ответил на этот вопрос. Только не торопись, подумай. Очень важно, чтобы ты был предельно искренен. Если ты начнёшь врать и выкручиваться, ты разочаруешь меня. Из нашего разговора я составил о тебе представление, как об очень порядочном и честном человеке. Надеюсь, ты такой и есть на самом деле, – Владимир Николаевич смотрел на Павла как заботливый отец и мягко покачивал головой, как бы по-отечески ему сострадая.

– Но в моей жизни действительно не было таких поступков! – недоумевал Павел.

– Подумай, подумай, не торопись, я дам тебе несколько минут, – Владимир Николаевич поднялся из-за стола, – если захочешь покурить, вот сигареты. Вода – в графине. Я вернусь минут через десять, и ты расскажешь о том, что вспомнил.

Владимир Николаевич ещё раз сочувственно посмотрел в глаза Павлу и вышел за дверь.

Павел остался один, и на него нахлынули панические мысли:

«Всё понятно! – думал он. – Конечно же, они имеют в виду наш дискуссионный клуб! Но что в нём антисоветского? Мы же хотели помочь Советской власти! Кто-то из вчерашних участников их дезинформировал! Но кто? И зачем? И что он наплёл?»

Павел припомнил страшные истории, передаваемые шепотком в коридорах, о том, что кого-то где-то посадили за политический анекдот, кого-то исключили из комсомола, а затем и из института за чтение запрещённых книг. Таких историй он слышал много, но не очень-то им верил – всё-таки на дворе не 37-й год, думал он. Да, есть Сахаров, которого сослали в Горький, есть Солженицын, которого выслали из страны, но ведь это враги, а разве я враг?

Дверь отворилась, но в комнату вошёл не Владимир Николаевич, а Иван Матвеевич. Он был угрюм и излучал злую энергию. Первые слова, которые он произнёс с порога, были:

– Ну что, все свои грешки вспомнил? Чем подробнее ты мне сейчас всё расскажешь, тем лучше для тебя. Чистосердечное признание облегчает наказание. Я слушаю…

Дальше на Павла посыпался поток вопросов: кто придумал идею дискуссионного клуба? Кто из взрослых подсказал Павлу эту идею? Слушает ли Павел западные радиостанции? Читал ли он нелегальную литературу? Какова истинная цель клуба? Какие практические действия планировались членами клуба в будущем? Почему клуб собрался тайком от комсомольской и партийной организации? Откуда он взял идею о тождестве буржуазии и советской номенклатуры? Что не устраивает Павла в «общенародном государстве»? Какими методами он предлагает его менять? Можно ли назвать клуб тайной антисоветской организацией? Какова роль каждого члена этой организации?

Вопросы обрушивались на Павла, как удары хлыста. Он старался отвечать искренне, но Ивана Матвеевича почему-то не устраивали ответы. Он снова и снова возвращался к одним и тем же вопросам, извращённо толковал слова Павла, ловил его на мнимых противоречиях и смотрел при этом осуждающим взглядом, как бы говоря – совсем заврался, щенок!

Выпутываясь из клеветы и силлогизмов, которыми оплетал его Иван Матвеевич, как прочной липкой паутиной, Павел с ужасом осознавал, что выводы, формулируемые Иваном Матвеевичем из их разговора, возникают какие-то странные: идея клуба, оказывается, пришла Павлу в результате прослушивания им вражеских голосов, подлинная цель клуба – идеологическая подготовка свержения Советской власти, Павел, как выяснилось, хотел использовать клуб для внедрения в среду молодёжи своих ревизионистских идей, в последующем планировалось сохранить связь со всеми членами клуба и использовать их для разрушения советских, партийных и комсомольских органов, в которых они будут работать.

– Ну что, парень, – резюмировал разговор Иван Матвеевич, – на семидесятую статью ты здесь уже наговорил. Только ты зря выгораживаешь своих дружков. Если хорошенько напряжёшься, и вспомнишь старших товарищей, которые тебя всему этому научили, может быть, всё ограничится исключением из комсомола и института, а если и дальше будешь упрямиться – поедешь в мордовские лагеря. Подумай о родителях, они у тебя вроде приличные люди – какой для них будет удар!

Допрос длился уже часа два. Павел смертельно устал и вымотался, во рту было горько от выкуренных сигарет, в желудке мутило, голова раскалывалась и плохо соображала, мысли путались.

– Я уже десятый раз вам повторяю, – еле ворочая языком, говорил Павел, – нет никаких старших друзей и не было никогда.

– Хватит корчить из себя партизана на допросе! – зло парировал Иван Матвеевич, – это не геройство – подонков выгораживать.

Павлу показалось, что его слова не доходят до собеседника, а тонут в пустоте, как будто он попал в театр абсурда, где два актёра произносят два не связанных между собой монолога,