На плече у старика болтался мешок, в который временами отправлялась найденная добыча. Предметы для своей коллекции Айцц выбирал со всем тщанием. Не тащил всё подряд, не брал, что приглянётся, а словно бы сверялся с каким-то списком, намертво засевшим у него в голове. Книги его не интересовали, древняя электроника – тоже, а вот в коробках и ящиках он ковырялся тщательно, временами даже сравнивал находки между собой. Из всего хлама, беспорядочно сваленного в зале, Айцц отобрал в свой мешок немного болтов и гвоздей, придирчиво выискав наименее траченные ржавчиной, моток медной проволоки, гремящую плоскую коробку с откидной крышкой, гость деталей – похоже, связанных с электрикой – и почему-то чертёжные инструменты. Потом побродил ещё немного, распотрошил два тюка и добыл отрез синей ткани, причём воспользовался для этого извлечёнными из кармана ножницами. Ур ещё раз попенял себе за учинённый старику «обыск» – судя по всему, разжиться всем необходимым для Айцца было не сложнее, чем бывалому охотнику обустроить шалаш в лесу. Последней в мешок перекочевала пачка пожелтевшей бумаги, аккуратно обёрнутая ещё одним куском ткани.

Заметив разведчика, Айцц помахал рукой и направился к нему, огибая шкафы и ящики. Вместе они вернулись к временному лагерю, и старик ещё раз тщательно осмотрел свои находки. Ур тоже смотрел – ему хотелось найти какую-то закономерность в их ряду, но явной связи не выходило. Ясно было лишь, что часть трофеев имеет отношение к электротехнике, что ещё раз подтверждало гипотезу о таящихся где-то остатках цивилизации. Была, впрочем, и ещё одна странность. Айцц до последнего избегал трогать любые незнакомые вещи руками. Выбирая их там, на складе-библиотеке, он в первую очередь применял свой ломик, да ещё щипцы, которые всё время висели на поясе. Рассматривая подробнее, зачастую переворачивал теми же щипцами, и только потом, с явной неохотой, прикасался к ним пальцами, будто боялся какой-то реальной или даже ритуальной нечистоты.

Потом он поел, причём предложил Уру разделить трапезу – снова обломки сухарей и какие-то сушёные плоды, нарезанные ломтиками. Разведчик, насколько мог вежливо, отказался.

После завтрака продолжились уроки. Проблемы, как всегда, крылись в абстрактных понятиях: не так-то просто перепрыгнуть пропасть между утилитарной лексикой и такими вещами, которые на пальцах не объяснить. Ур старался изо всех сил, коверкая произношение, комбинируя слова, насилуя грамматику и занимаясь отчаянной актёрской игрой в попытке объяснить своему визави понятия добра и зла, правды и лжи, универсальности, полезности и даже божественности. Иногда ему казалось, что Айцц его понимает, иногда – что считает безумцем, и далеко не всякий раз выуженная из памяти старика лексическая единица в самом деле оказывалась искомым. Результат полагалось проверять, но вновь построенные фразы часто вызывали смех или недоумение, и если бы не помощь лингвистической машины, шепчущей на ухо всё новые и новые варианты – на продвижение в приемлемые сроки можно было и не рассчитывать. Вычислитель сам запоминал незнакомые словоформы, сам присваивал им статусы «гипотеза», «рабочий вариант» или «приемлемая точность перевода», а главное – переводил те фразы Айцца, которые умел распознать.

К вечеру диалог стал налаживаться. Когда Ур почувствовал, что накопил достаточный лексический запас, он решил перейти от обучающих фраз к вопросам насущным – но опоздал.

– Ты откуда такой? – без предупреждения спросил Айцц, и когда Ур замешкался с ответом, повторил, стараясь произнести слова почётче: – Откуда, говорю, взялся? Вижу, что человек, а не наш.

– Издалека, – уклончиво ответил разведчик. – Очень издалека.

– С Луны, что ли? Видать, обжились вы там, на каменюке этой?

– Почему с Луны? – только и нашёлся, что сказать, Ур. Местный лишь выглядел недалёким, но сделал вполне логичное и обоснованное предположение, в полном соответствии с известной ему научной парадигмой. Это тоже следовало запомнить.

– Да откуда ж ещё такому, как ты, свалиться? Сразу видно – костюмчик этот твой космический и прочие штуки. Тут такого не встретишь. А раньше – было. Раньше всё старались то на Луну запрыгнуть, то ещё куда, и вот в такую одёжку влазили. Чтобы воздух не пропускала. Так что мне-то не ври, не верю я ни в какие «дальние страны», где житьё, чем у нас, получше.

– Что ж. В каком-то смысле ты прав.

Врать напрямую сейчас не стоило, но и пытаться сходу объяснить своё происхождение – тоже. И ложь, и правда – тонкое оружие, их стоило приберечь для более важных случаев.

– А ты, – рискнул Ур, – откуда? Есть ведь ещё живые люди, кроме тебя?

– Есть, – согласился старик. – Если б не было, что мне тут делать? Помер бы я уже.

– А чем ты здесь занимаешься?

– Сам не видишь, что ли? Мусорщик я.

Решив, наверное, что этим всё сказано, Айцц принялся за кипяток с какими-то порошками, высыпанными в жестяную кружку.

– Я о местном житье ничего не знаю, – объяснил разведчик. – Вообще ничего. Меня для того и отправили – посмотреть, есть ли кто живой. Я не враг.

– Может, и не враг, – снова покивал старик. – Я ведь почему в тебя стрелял? Думал, порченый. Кому ещё тут ходить, как не порченому? А ты нормальный оказался. Почти, то есть, – усмехнулся мусорщик, окидывая взглядом снаряжение Ура. – Ты уж обиды не держи, ладно? Мне теперь вроде как стыдно – ты со слов дело начал, а я с пули. Мог бы тоже в ответ пальнуть – так ведь не пальнул же. И кто из нас настоящий человек после этого?..

Он громко отхлебнул своего напитка и блаженно зажмурился. В этот момент Айцц вовсе не казался безжалостным стрелком, готовым палить в первого попавшегося незнакомца. Модель его поведения никак не хотела склеиваться – если, конечно, в ход не шли откровенное враньё с лицедейством.

– Что такое «порченый»?

– Э, да ты совсем, что ли, бед не знал?!

– Не то, чтобы…

– Ну значит, у вас там беды свои, лунные – а у нас свои, земные. Не бывает человека без бед, так ведь?

Ур подумал и решил, что пожалуй так. Человека без бед действительно не бывает.

– Вот, – правильно оценил его молчание мусорщик. – А у нас вот порча. Только, – тут его лицо потемнело и разом стало суровым, – лишний раз болтать об этом не след. Накликать можно.

– Накликать? Разве так бывает?

– Бывает. Ты слушай, в сундук собирай, будет тебе польза. Не надо о таком болтать, а уж к ночи – тем более.

– Ладно, – покладисто согласился Ур. – А о людях – можно? О том, где ты живёшь?

– Это можно. Только что тут говорить? Со мной пойдёшь – сам увидишь. Правда, не обрадуются тебе.

Эта откровенность уже была из разряда «ты мне почти что свой». Странно. Странно и подозрительно – не должен чужак, с которым вы встретились при сомнительных обстоятельствах, вызывать подобные чувства.

– А ничего, что ты меня приведёшь?

– А чего ж такого? Ты человек и я человек, пусть советники хоть лопнут со своими уставами. Или ты…

Глаза Айцца быстро, почти незаметно, метнулись к лежащему возле разведчика карабину и обратно.

– Говори прямо. Что бы ты ни сказал – я не причиню тебе вред. Я здесь не для вражды.

Айцц вдохнул.

– Про былое у вас как – помнят? Литтерстадт большой, а двоим всё едино не разойтись… Ты, я вижу, не инлунд. Так может, у вас там Федерация, как бы? У нас уже и не вспоминают, но я постарше буду, и ещё кое-кто. Теперь-то вроде значения не имеет, здесь, я хочу сказать, ну а там? – он указал глазами на потолок. – А то мало ли…

– Нет там никакой федерации, – ответил Ур, почти не кривя душой. – Я пришёл найти людей. Всё равно, каких. Найти и поговорить. А что оружие при мне – так мало ли, что найду.

– Это верно. Порой такое найдёшь, что лучше б дома сидел и в огороде ковырялся. Но я с детства беспокойный, вот и выпало мне быть мусорщиком. Само собой получилось.

Темнело. Старик принялся чинить свой плащ, а Ур обдумывал ворох свалившейся на него информации. Лунная программа его не особенно удивила, зато упоминания разных государств, конфликта между ними и какой-то невнятной «порчи» хорошо ложились на текущую рабочую гипотезу. Война, применение биологического оружия и массовое вымирание человеческой популяции – мрачный, но вполне реальный сюжет. Отсюда же – почти суеверное нежелание Айцца притрагиваться руками к незнакомым вещам. Оставался вопрос трупов, но тут могли быть варианты – вплоть до работы команд по утилизации. Скорее всего, применённое оружие имело отложенный эффект или долгий инкубационный период и оставило в психике выживших борозды такой глубины, что само упоминание о нём теперь являлось чем-то вроде табу. Если гипотеза окажется верной, миссию можно будет считать закрытой и неудачной: что ещё найдёшь в мире, уничтоженном глобальной войной? Разве что смертельный возбудитель на свою голову. Уровень обычных технологий был уже вполне ясен и не представлял особого интереса. Конечно, всегда оставались шансы, что выводы ошибочны, а под поверхностью очевидного скрывается нечто невероятное, но Ур по собственному опыту знал, что «невероятное» обычно означает «невероятно паскудное», а ошибиться куда проще в позитивных оценках происходящего. Негативные прогнозы удавались ему отлично.

– Айцц, ты боишься… гм… чего-то конкретного? – поинтересовался Ур, взвешивая в руках карабин. – Часто этой штукой приходится пользоваться?

– Когда как. Иногда приходится, а бывает, что и пуля не помогает. Всякое случается, если по старым местам бродить. Может, пронесёт, – выговаривал старик, глядя на язычки пламени, – а может – не пронесёт. Я давно здесь хожу, пока проносило. А однажды и меня не дождутся. И что? Всё равно от меня каждый шарахается, кроме неё. Ружьё вот жалко – так и сгину с ним вместе. Надо отдать уже, и дело с концом.

– Кому отдать?

– Да внучке моей. Она ведь тоже в меня пошла – на месте не сидит, с Маркутт лается…

«Ружьё, выходит – ценная вещь. А отвечает он всё так же уклончиво… Надо всё же взглянуть на его общину, может быть, что-то интересное почерпну. Времени полно, уровень опасности – незначительный. Но осторожно, никогда не знаешь, в каком качестве ты попадёшь на чужой обед – дорогим гостем или не менее дорогим блюдом.»

В костёр легла новая досточка, и огонь принялся вылизывать угощение. Смеркалось рано, как и положено поздней осенью, а у старика, похоже, никаких источников света с собою не было – вот и сидел он перед костром, задумчиво рассматривая его багровое чрево. Очаг располагался ближе к дверному проёму, будто отгораживая людей от затаившейся тьмы: Айцц регулярно подкармливал его, больше по желанию, чем из нужды, и временами поджигал отдельные щепки, словно ребёнок.

– Любишь смотреть в огонь? – спросил Ур, который и сам любил. – Или он для чего-то нужен?

– Если любишь – значит, он для того и нужен, – философски заметил Айцц. – Но и польза от него есть: с костром человек не пропадёт.

«Интересно, это фигура речи такая, или в самом деле можно пропасть? Знание языка у нас с вычислителем сейчас на уровне идиотов, которым всё, что глубже буквального смысла фразы – недоступное для понимания колдовство. Надо спрашивать.»

– Ты имеешь в виду что-то конкретное? Нам сейчас угрожает опасность?

– Жить – уже опасно, от этого умирают, – усмехнулся старик. – Нет, не конкретное. Просто пока огонь – хорошо. Оно огня боится.

– Да что – оно?

– А кто ж его знает. Словами объяснить трудно, а тебе – так особенно. Ну… вроде как бывает, будто ты что-то чувствуешь, да и всё. Оно – это почему здесь и там ходить нельзя, почему не всё можно делать, почему одно страшно, а другое нет, почему иногда люди пропадают или что-то странное происходит… Как ещё назвать? Оно и есть.

– Некая сила? Явление, может быть?

– Может, сила.

– А может, воля? – забросил удочку Ур.

– Ну что ты пристал? Говорю же – лучше с костром, чем без, да и всё. Сам, что ли, не видишь?

Ур оглядел их комнату с ползущими по стенам тенями и с трепещущим рыжим сердцем в кирпичном ложе. Представил весь огромный завод, погружённый в непроглядную тьму, а рядом – город, который и при свете дня чернее, чем сама ночь. Вспомнил унылую равнину, мёртвый мегаполис на горизонте, железные скелеты вышек и свой бесконечно далёкий дом.

С костром действительно было лучше.