Весной меня посетили коллеги из Куйбышева – Маркин и Солдатов. Оказалось, со дня нашего знакомства они уже несколько раз бывали в Москве, но ввиду занятости так и не смогли встретиться ни с Кузнецовым, ни со мной. Сейчас же они приехали с реальным планом создания универсального оборудования для испытаний пневмогидравлики ракет, который мы обсуждали еще до начала работ по программе «Буран».
– Знаешь, Толя, – сказал Маркин, – Наше КБ сейчас может заказать такое оборудование для центрального блока. А вы сможете применить его для всего «Бурана». Гена уже поработал с нашими конструкторами и привез схемы типовых модулей. Хотелось, чтобы ты посмотрел и дал свою оценку.
– Нет проблем, Саша. Посмотрю с большим интересом.
– И еще… Ближе к лету мы собираемся в Харьков. Наше КБ там заказывает арматуру. Хотим предложить им делать наши модули… Сможешь составить нам компанию?.. С Мазо я договорюсь… Заодно Харьков посмотришь. Бывал там раньше?
– Еще бы! Мой родной город.
– Вот здорово!.. А то ни Гена, ни я в Харькове еще не были, – обрадовался Маркин.
Целую неделю мы с Солдатовым правили схемы и спорили до умопомрачения. К концу недели облик оборудования «нарисовался», и мы расстались, довольные друг другом…
Ближе к майским праздникам позвонил Боря и сообщил неожиданную новость – наша «тетя Клава московская», как мы ее называли, чтобы отличать от тети Клавы Зарецкой, решила навсегда уехать из Москвы. Оказалось, выйдя на пенсию, она все лето и осень прожила в Харькове. И ей настолько понравилось, что за зиму нашла выгодный обмен.
Тетю Клаву московскую я любил с детских лет. Она ассоциировалась у меня с Москвой. Проездом в Кораблино мы всегда останавливались в ее коммунальной квартире в Оболенском переулке. Позже в той квартире остался Боря с семьей, а тете Клаве дали комнату на Фрунзенской улице. Соседей стало меньше, но квартира, как и в Оболенском, была коммунальной. А тетя всю жизнь мечтала об отдельной квартире. Похоже, что только путем обмена ей, наконец, удалось осуществить свою мечту.
А мне стало грустно. Без тети Клавы московской Москва, казалось, станет совсем другим городом. К тому же, где теперь будет останавливаться мама, приезжая в Москву? Как мы обрадовались, когда в начале декабря получили ее телеграмму. А вечером позвонил Боря, и оказалось, мама и тетя Клава едут из Харькова вместе. Мы встретили их и привезли на Фрунзенскую. И вдруг мама заявила, что не поедет ко мне, а останется у тети Клавы. Вскоре приехала тетя Нина из Кораблино, и 9 декабря мама и обе тетушки все-таки приехали поздравить меня с днем рождения. Но остаться у нас категорически отказались. Это было лишь временное перемирие. Военное положение сохранялось…
И вот накануне майских праздников мы с Борисом и Геной проводили тетю Клаву московскую в Харьков. А вскоре мне пришлось навещать Бориса в больнице. Он попал туда с тяжелым приступом, и ему предстояла сложная операция.
Я ехал к нему с камнем на душе, а Боря встретил меня в палате, как всегда, бодро и даже весело. Вокруг стояли капельницы и другие медицинские приборы, а он шутил и смеялся.
– Боря, что с тобой? Действительно так серьезно? – взволнованно спросил я любимого брата.
– Серьезней не бывает, – с улыбкой ответил он, – Легко можно дуба дать… Да не переживай ты так, Толик. Еще погуляем с тобой напоследок.
– Ну, ты даешь, Боря, – поражался его словам, которые никак не вязались с его крепкой фигурой и бодрым состоянием духа, – А может все обойдется? Я вижу, ты-то не унываешь.
– Не обойдется, Толик… А уныние – последнее дело. Попал в дерьмо – не чирикай… Улыбнись, Толик… Еще успеете меня схоронить.
Меня же охватил ужас от одних только его слов. Неужели человек в ожидании близкой смерти действительно видит мир по-иному и может радоваться каждому из немногих оставшихся ему дней? Ведь и Людочку я не видел грустной в ее последние дни. Лишь однажды, да и то ненадолго. А она-то знала свой смертный приговор – «стопроцентный летальный исход».
Недели через две Бориса выписали. Я навестил его уже в Измайлово. Он, как обычно, был занят фотографией. Было впечатление, что все наладилось. Боря ни о чем не рассказывал, а я старался его не тревожить. И так было, о чем поговорить.
– Выпить хочешь? – неожиданно предложил брат.
– Страстного желания не испытываю, – ответил, зная, что Борису нельзя, а я его буду только смущать.
– А я вот испытываю, – вдруг заявил он и откуда-то из-под стола достал бутылку коньяка и лимончик.
– Боря! Тебе же категорически нельзя! – ужаснулся я.
– Мне теперь все можно, Толик, – ответил он, налил рюмку и тут же залпом выпил. Потом налил мне и снова себе, – За полгода не сопьюсь, а сопьюсь, легче помирать будет. Ну, давай… За здоровье, которого нет.
Мы выпили, а Боря, похоже, останавливаться не собирался.
– Хватит, – решительно остановил его.
– Ну, хватит, так хватит, – спрятал он бутылку и снова принялся за дело.
Вскоре мы распрощались. Оказалось, навсегда. Живым я его больше не видел, хотя раза два мы говорили по телефону…
Сразу после праздников меня снова направили в Днепропетровск. В этот раз со мной ехал представитель Службы Главного конструктора Виктор Милованов. В гостинице нас поселили в одну комнату. Казалось, так веселей, но неожиданно Виктор заболел. На заседания пришлось ходить одному, а по вечерам ухаживать за больным. Собрав силы, Милованов на пару дней все-таки вышел на работу. Но после этого ему стало еще хуже. Продержавшись неделю, мы уехали. Уже в Москве выяснилось, что у него было воспаление легких.
Я был расстроен, что так и не удалось выбраться в Харьков. Утешался надеждой на возможную поездку с Маркиным и Солдатовым.
И они не заставили себя ждать. В разгар лета объявились у нас. Пробыв неделю в Москве, они собрались выезжать в Харьков в воскресенье. По договоренности с Бродским, выехал в пятницу с тем, чтобы выходные провести у родителей.
В воскресенье планировал съездить к маме Людочки, чтобы узнать, где теперь могилка любимой. Я даже не надеялся, что удастся попасть к моей святыне в этот приезд, но хотелось хотя бы узнать, где она.
Увы… Мне не удалось даже это. Уже с утра к нам в гости пришли две незнакомые девицы. Думал, что это подруги младшего брата, но его дома не было. Неожиданно засуетилась мама, а меня вдруг стали мучить подозрения – уж ни для меня ли она так расстаралась. Обе девушки молодые, симпатичные. Одна даже чем-то напоминает Валю-Валентину, но в упрощенном исполнении.
– А это и есть ваш знаменитый Толик, тетя Надя? – бойко спросила та, которая похожа, – Ничего… Похож, – тут же выдала она оценку. Ну и ну…
– Он самый и есть, – взял инициативу в свои руки, – И действительно пустое место, да и похож, разумеется, – завершил свое представление с нескрываемой досадой. Девчонки неожиданно звонко рассмеялись.
– Да вы не обижайтесь, – сказала самая бойкая, – Тетя Надя нам все уши прожужжала про Толика… А почему вдруг пустое место? – все еще смеясь, спросила она.
– Потому что «ничего» это и есть пустое место, – сердито ответил ей, раздосадованный нелепой инициативой матери, а вовсе не высказываниями самоуверенных девиц, – Ладно, вы тут пожужжите с тетей Надей, а я пойду по своим делам.
– Куда вы пойдете? Мы же на вас пришли посмотреть, Толик, – подключилась подруга «бойкой», – А вы действительно похожи.
– На кого, интересно? – спросил, все больше раздражаясь бесцеремонностью молодых нахалок.
– На вашу фотографию.
– Это фотография на меня похожа, но никак ни наоборот, – ответил им, собираясь немедленно уйти. Во мне все кипело от негодования. «Ну и мама… Сразу двух вытащила… На выбор… Как на базаре… Бред какой-то», – с досадой размышлял я о сложившейся ситуации, —«Интересно, сообщила ли им, что я женат и у меня ребенок?.. Скорее всего, сообщила… Но для них это, похоже, не преграда. На редкость бойкие девицы. Особенно первая, которая Валю напоминает. Мать, скорее всего, именно ее и выбрала для меня. А вторая, точно – подружка».
– Ну, ладно, – вдруг решилась «бойкая», – Раз вы не хотите нас развлекать, то хоть до дома проводите.
– С удовольствием, – вырвалось у меня. Девчонки опять рассмеялись.
– Ловим на слове, – смеясь, сказала «бойкая», – Меня зовут Таня, а подругу Галя, – представились они, наконец.
– Очень приятно. Значит, в тандеме работаете? – кивнул я, – Что ж, пойдемте, – предложил подругам. Они же снова рассмеялись, чуть ни до коликов. Я же сурово молчал.
– Ну, уж нет, – отсмеявшись, сказала Таня, – Нам еще с тетей Надей поговорить надо. Так что ждите, Толик, раз слово дали, – снова рассмеялась она, и подруги действительно ушли к матери. «Ну, теперь все косточки промоют, шустрые девицы… Интересно, долго мне их ждать?.. Вот сдуру согласился их проводить… Так я к Людочкиной маме могу не попасть», – размышлял, досадуя, что зазря только теряю столько времени.
Прошел час, пошел второй. Я уже понял, что мои планы сорваны окончательно. Наконец они появились.
– Мы готовы, Толик, – объявила Таня. Я встал, демонстрируя готовность проводить нежданных гостий.
– Ну и где вы живете? – спросил, пытаясь оценить, сколько еще времени отнимут вынужденные проводы.
– На Салтовке. Надеюсь, знаешь, где это? – непринужденно перешла на «ты» Таня. Что ж, поддержу. Надоели эти китайские церемонии невесть с кем.
– Надейся… А поближе не могли устроиться?.. Давайте так. Ловим такси, я оплачиваю проезд и отправляю вас с ветерком. Идет?
– Не идет… Едем общественным транспортом. По дороге хоть пообщаемся… Сегодня, Толик, ты просто так от нас не избавишься, – уверенно заявила бойкая Таня. «Вот влип», – подумал я…
Ох уж эти новые районы. Во всех городах они, как близнецы. Даже проблемы те же. И главная из них – транспортная. По пути с множеством пересадок из одного переполненного автобуса в другой было не до разговоров. Наконец за час мы все же добрались до типовой девятиэтажки, где проживала Таня.
– Нет, Толик. Мы тебя без угощения не отпустим, – объявила свое решение Таня, едва попытался распрощаться, – К тому же у меня к тебе серьезное дело.
– Странно. Какие у нас с тобой могут быть дела? – с досады схамил я.
– Могут. Да еще какие, – улыбаясь, многозначительно сказала Таня. «Ну и ну», – единственное, что пришло в голову от такой неслыханной дерзости молоденькой девушки.
Типовая девятиэтажка, типовая мебель. Глазу зацепиться не за что. Нет. Все-таки оказалось нечто нетиповое – пишущая машинка.
– Кто печатает? – спросил Таню, кивнув в сторону машинки.
– Никто… Она неисправна. Отец откуда-то притащил.
– А что с ней? Можно посмотреть?
– Сколько угодно, пока ужин сготовлю.
Спорить не стал. Все. Воскресенье потеряно для моих дел. И я занялся машинкой. Агрегат оказался в полном порядке. Лишь в нескольких местах соскочили пружинки.
– Отвертка есть? – спросил Таню.
– Нет, – весело ответила она, – У нас инструмент не водится. Мужиков в доме нет.
– А отец? – удивился я.
– Он не по этой части.
– Давай тогда консервный нож.
– Тоже нет.
– Тогда обычный, – попросил я.
Вскоре машинка застрекотала, как новенькая.
– Работает? – удивилась Таня.
– А то! – с гордостью ответил ей, – Бумага хоть есть?
Я вставил лист и машинально напечатал первое, что пришло в голову:
Что со мной случилось?
То смеюсь, то плачу.
Может быть и правда
Потерял удачу?
Может быть и верно —
Моя карта бита?
И мечта святая
Саваном покрыта?
Много ли мне надо,
Что не успокоюсь?
Или мне не хватит
Гробовой доски?
Но весенним садом
Проходя порою,
Я, смеясь над жизнью,
Плачу от тоски.
– Чьи это стихи? – вдруг спросила Галя, тихо стоявшая позади меня.
– Есенина, – не задумываясь, ответил ей, чтобы отвязаться.
– У Есенина нет таких стихов.
– Надо же! Откуда ты знаешь?.. Это из неопубликованных.
– А откуда ты знаешь, если оно не опубликовано?
– Мне его прочел «Клюев, ладожский дьячок».
– «Его стихи, как телогрейка?» – рассмеялась Галя, – Толик, ты, конечно, шутник, а я, между прочим, филолог… Раскалывайся, твои стихи?
Я кивнул. Галя тут же выкрутила листок из машинки и убежала с ним на кухню к Тане. А я сидел, пораженный тем, что произошло…
Я впервые увидел свое стихотворение в отпечатанном виде. Пусть даже на машинке. Ведь все, что было до сих пор – это мои рукописные тетрадки, которые исчезли в архивах спецслужбы училища. Еще два стихотворения пылятся где-то в делах психиатрического отделения, да в письме, которое отправил оттуда Дудееву. И это все… Все остальное лишь кружится в моей голове… До сих пор… То возникнет под настроение, то пропадет… А сколько их уже пропало навсегда? Особенно тех, которые так и оставил в памяти, не записывая ни разу… Десять лет пролетели, как один день. Десять лет без Людочки…
Неожиданно навалилась тоска. Причем такая, что захотелось плакать. Я сидел перед машинкой, не в силах сдвинуться с места. Сколько так просидел, даже не представляю, потому что очнулся, когда почувствовал, что в комнате стало совсем темно.
Внезапно зажегся свет, и удивленная Галя спросила:
– А почему ты сидишь в темноте? Мы с Таней не хотели тебе мешать. Думали, машинку ремонтируешь.
– Да она уже давно готова. Так, задумался слегка.
Меня пригласили на ужин. Девушки расстарались. А после бутылки ликера захотелось подурачиться. Рассмешив девушек парой анекдотов, поймал себя на мысли, что нестерпимо хочется вновь сесть за печатную машинку.
– Толик, а у тебя есть еще стихи, или то единственное? – очень вовремя спросила Галя.
– Почему единственное? Просто они нигде не записаны.
– Как так? – удивилась Галя.
– Большинство помню наизусть. Много уже забыл. Но все это было, прошло и никому уже не надо.
– Почему не надо? Стихи хорошие. Напечатай еще, пожалуйста, – попросила она.
Я с радостью сел за машинку и потерял ощущение времени. Я печатал, а девушки читали. Мне кажется, напечатал тогда не меньше ста стихотворений, потому что очнулся, когда кончилась бумага. Глянув на часы, ужаснулся. Было уже десять вечера…
Мы проводили Галю, и подошли с Таней к автобусной остановке.
О проекте
О подписке
Другие проекты