6

– Населяя материки живностью, безбрачия Создатель отнюдь не планировал. Каждой твари по паре, и хорошо! Быку – корова, козлу – козлуха, Адаму – дева, овце – баран!.. – глаголил Моряк около затухающего костра. – Женатыми делаются! В двадцать лет холост, веселись, это нормально, – оборотился говорун к Винчестеру. – Не обрёл подругу к тридцати, уже подозрительно! – Моряк с циничным прищуром вызверился на Махрова. – Не женился в сорок, и в пятьдесят бобыль – трагедийно! Вяло искал либо не там, или потенцией хезнул! – Возле костра стояло пятеро, но облачённый в унылую ветошь Моряк нагло уставился на геолога.

– Когда вижу яловую, в сыпи угрей, жертву демографической неправильности, меня подмывает сказать ей: «Глупая и бесталанная! Пока молода и тугие чресла не одрябли, езжай на Север, где заждались тебя великолепные самцы!.. – Моряк скептически оглядел аудиторию и заметил шедшего Мазая, в обледенелой окладистой бороде которого зеленели сосульки из собственных соплей. – Косматые гиперборейцы, пропахшие дымами чадящих костров и направленных взрывов, сивушным и табачным перегаром! Им наскучили ночные поллюции и отрада безжённых онанизм, за который по школьному стыдно! Ищи, неверная, на Хатыннахе свою половинку! Едва сойдёшь по трапу, гурьбой набегут поклонники. Конфузливо улыбнёшься, а шестеро архаровцев тебя повели!.. Здесь озолотят и старую сварливую каргу. Истинно, истинно говорю? – обернулся ритор к безропотному Мазаю, жадно хлебавшему чай. – До утра будут семеро едина плоть.

Кого раз оседлают, тем потом и помыкают. Мазай смолчал, наломал сушняку, и дух огня, именуемый греческим словом «саламандра», ожил, взметнулся по-над углями. Ни вопросом, ни замечанием не прервали витию, и он продолжил пространный монолог.

– Мужчина без семьи смешон, одинокую женщину искренне жаль. Абсурдно устроен мужской организм: чего нет, того нестерпимо и жаждет! Сейчас бы, говорит, жбан тёплой водки и жирную потную бабу!.. Время не ждёт, дуроплясина! Поспешай без задержки в уральные края. Не возгордись от избытка мужского внимания, не возомни себя царицей, не то пойдёшь по рукам, как последняя сигаретка!

Моряк глубоко вдохнул и кречетом взвился до патетичного тона:

– Такая филиппика сходит с посинелых озябших губ, как вспомню сиротливую ткачиху, ударника коммунистического труда! Тогда как он, таёжный пролаза экстракласса, Джеймс Фенимор Купер, зверобой и следопыт, – Моряк беспардонно встряхнул за шиворот присевшего Мазая, – не изведав кислотных уз Гименея и сладостных корч оргазма, торит нехоженую тропу в дебрях бескрайнего Севера!.. Золотко, святая простота, довольно заниматься суходрочкой. Завтра же едем в Иваново. В первый день повенчаю на смазливой матрёшке с пухлыми ляжками! Она там свесила длинные титьки за подоконник, и в голос рыдает по тебе!..

За фразёрство Моряка ценили, за склонность к рисовке и прочие отличия сильно недолюбливали. Выделялся оригинал надёжным семейным тылом и расчётливой скупостью, контрастом интеллекта и облика. Страховитый зимний Моряк напугал бы ивановскую ткачиху до визга! Из кокона наслоённых одежд, разношёрстных и драных, алмазами сверкали глубоко запавшие, ледяные волчьи глаза. Многие всерьёз опасались щедрого на гадкий экспромт злоехидного языка. Говори всякий о каждом начистоту всё что думает, народонаселение непримиримо бы враждовало.

Из прошлой жизни Моряка было известно, как под псевдонимом «Толпа» он дважды прирабатывал горняком на Чукотке. Во время оно пятнадцать лет ходил матросом на торговом судне: «Размер диспача равен половине ставки демереджа». Был списан на сушу за опоздание на борт в канадском порту: застрял в автомобильной пробке на машине знакомого эмигранта.

– Слушай, Моряк! Какие иностранки тебе больше всего нравились? – однажды в вахтовке спросили его. – Американки?

– Американки рвань! – презрительно сморщился Моряк.

– Англичанки?..

– Хрен редьки не слаще! – Моряк перекосил физиономию гримасой отвращения. – Дрянь!.. Лица постные, груди прыщиком.

– А негритянки? Хах-ха!

– Толпа!.. Чёрное дерево!

– Ну, а как кубинские женщины? – настырно допрашивали заморского странника.

– О-ля-ля!.. Эротическое открытие Латинской Америки! Сладкий плод манго, наливной мясистый персик! – Моряк любострастно зацокал языком. – В особенности эти прелестные мулатки! Непосредственны и глупы как ручные обезьяны, телом справны и эластичны. Могут часами вольготно млеть в кресле-качалке и по-ка-чи-вать-ся, ни бельмеса не держа в руках. Бездумная томная нега, и абсолютная раскованность в постели. Наша замороченная ударница затейливо удовлетворить мужчину неспособна.

– Так говоришь, на первом месте любовь, на обратном работа.

– Влияние экватора и тропической жары, дармовой нашей помощи, так думаю, – присовокупил Папа Коля.

– Круглый год им заедать молоко свежими огурцами! На якутском морозе гузно не оголишь. Хах-ха!.. – до ушей осклабился грубиян Корытов.

7

Другим бзиком Моряка было презрительное небрежение к табаку, алкоголю и к женщинам; судачил о них охотно, но никогда не уподоблялся большинству. Выдайся редкая возможность, все мужики поголовно выпивали, добавляя беспокойств Баркенову, не сокрушаясь о расходах, хотя до попойки были ой как бережливы. Пьяные бичи искательно либо с нотками угрозы в голосе изводили начальника: «Леван Родионович, выдай последнюю бутылочку!.. Мы точно знаем, Полина на складе спрятала…» Моряк же – вражина! уник! – никогда не выкупал полагаемой доли. Дефицитное спиртное поровну делилось на всех. Предстоящий завоз и дни пьяной безработицы всегда порождали нездоровый ажиотаж. Закупать алкоголь начальник уезжал молчком, но отрадный слух с быстротой поветрия обегал и лихорадил участок, неведомо от кого зародясь. Злостные выпивалы начинали энергично отлавливать единственного трезвенника. Первым настигший Моряка счастливец имел двойную дозу пользительной дури: рома, спирта либо английского виски, дающего отрыжку вятским можжевельником. Настойки и дешёвые вина зимой не завозили; русская горькая водка густела при перевозке, звонко разрывая бутылку. Леденец в форме лопнувшего сосуда не пропадал, употреблялся по назначению.

Начальник авторитарно олицетворял правовые органы, отчитывался за происходящее на Хатыннахе; должность незавидная. Баркенов бороды не растил, но скулы и подбородок всегда чернели небритой щетиной. В аварийные дни спадёт с голоса и лица, недоспит, но деятельным участием ни один ремонт не минует, по обыкновению, дотошно вникнет в каждый. При необходимости сядет за руль или рычаги трактора, в крайне лютый мороз за Куропатку на разведочных линиях управится. Руководить действие тяжёлое, сладко быть женой крупного начальника. В дни редких и шумных, обособленных попоек безотлагательно встанет из-за стола, негромко скажет: «Если пьянку нельзя предотвратить, её следует возглавить. Пойду бичиков проведаю!..» Подбористый, пепельного окраса Бим по пятам ускользал за хозяином. Возвращался с поизбного обхода шаткий от угощений; лестно бичам выпить с Леваном Родионовичем. Да кто себя не жалеет, тот других не щадит; любимчиков не было, равно требовал армейского послушания и старанья в работе. Шоферов менял как при регулах женщина мокрые прокладки, чтоб не ерепенились.

Из транспорта имелись два трактора и новая автомашина с крытым кузовом. Вахтовку обслуживал водитель Родимчиков, мужчина сдобно упитанный, и оттого весёлый. Хитрые завидущие глазки оживляли одутловатое лицо; был он четвёртым за недолгую бытность Хатыннахского отряда. Машину не глушили неделями; иначе сливай антифриз и заливай с утра в радиатор горячим. Моторное масло загустеет так, что после прогрева картера паяльной лампой все жильцы дома горных мастеров ворочают заводную рукоятку: сам Родимчиков, брат Саня, Винчестер и Тимофеич, и пасмурный начальник. Мороз он железо рвёт и вспугнутую полетевшую птицу убивает. Сильно вредила хладноломкость металла, а в стужу ремонтировать пытка невыносимая. Шофера роптали. Пребывая в тепле кабины да избы, требовали дополнительной оплаты. Водитель спал чутким сном кормящей матери; на холостых оборотах заглохнет двигатель, и отъездились. Баркенов закрывал им сверхурочные наряды, однако недовольство копилось, и конфликт разрешался руганью. Поостыв, шофёр и рад бы замириться, да сердитый начальник запросил по рации замену, водит вахтовку сам. Пешком отсюда далеко не убежишь, майся бездельем в ожидании оказии. Покладистый Родимчиков продержался квартал! После вешнего ледохода прогон замыкался метеостанцией, и вахтовку успели забрать на базу. Взамен пригнали «студебеккер» после капитального ремонта. Свежеокрашенный рыдван вскоре обездвижил, и смену стали возить на тракторе. Знобкой езде в открытых санях многие предпочли живую ходьбу вдогонку.

Сполна своенравный Моряк изумил зимовщиков чураясь бани, события редкостного как возлияния. Зимой возили с наледи «ломкую воду», изводя на потребности по литражу домашних ёмкостей для растапливания льда; чем чаще отливаешь талую, тем скорее он тает. Лёд-синец привозился чистыми, угловатыми и прозрачными голубыми глыбами. Больших трудов стоило превратить его в прохладную, а затем в горячую воду; с немалыми издержками баню устраивали единожды в месяц. Формировалась кочегарная бригада, отряжался трактор на заготовку льда и дров. Несколько дней истопники занимались одним подвозом и топкой печей, и не было индивида, не выказавшего нетерпеливый интерес. В объявленный нерабочим день народ гуськом брёл на дымившие трубы, зажав под мышкой скверно постиранное бельё, а истые ценители несли персональную шайку и берёзовый засушенный веник. Прогреть настывшее банное помещение полностью не удавалось; мылись на полках в тесноте парилки. Левый бок мочалкой согрел, а правый тем временем озяб. Но всё равно это был желанный праздник оздоровительного всенародного омовения!

Моряк же все моечные дни равнодушно иг-но-ри-ро-вал! Всю затяжную долгую бесконечную зиму! Нагло сослался на врождённую водобоязнь и заявил, что Людовик четырнадцатый французский мылся весной. Признался, что никогда не умывается по утрам, а на порицания и уговоры лениво отбрехнулся: «К хорошему человеку грязь не пристаёт!.. Врачи уверяют: если не мыться больше двух недель, наступает грязевой баланс. Чище, разумеется, уже не будешь, но и грязнее не сделаешься».

Грязь не сало: высохла и коростой отпала. В городе, где нетрудно жениться и проблематично выйти замуж, Моряка с нетерпением ждали жена-домохозяйка и двое сыновей старшеклассников. Моряк жил исключительно на запись; бухгалтерией экспедиции ежемесячно отсылались в Иваново трёхзначные переводы, адресуемые дражайшей супруге. Коренной целью северных круизов Моряка являлись деньги, на покупку дорожающих материальных благ, недвижимых и подвижных. Моряк не скрывал срока нынешнего вояжа: «За год я миссию выполню и отдам швартовы! – выделяя голосом слово „миссия“, петушился он. – Калым с женихов беру чистоганом!..»

На север добровольно едут за романтикой либо за деньгами; многих завезли принудительно по этапу. Заработок тут многотрудный, а палаточной экзотики достанет на всех, если подразумевать бытовую неустроенность. Прагматичного Моряка привёли утилитарные соображения, а Винчестера и Ершова – романтика дальних странствий; не гнались пока ни за чинами, ни за наградами; о деньгах вспоминали возле кассы. Однако в капитале скрыта могучая сила, никто деньги не отменял и вряд ли где разразится финансовая революция. Любая страна будет нуждаться и беспрестанно разыскивать и добывать золото; спрос и цена будут неуклонно расти, покуда существуют нации и государства, товарно-валютные сношения. Ради жёлтого благородного металла, образно и поэтично названного древлянами «слезами Бога Солнца», а ворами – жаргонным словечком «рыжьё», и работали люди на затерянном среди гор захолустном Хатыннахе.