25 февраля
Матриархат

Я пришёл за десять минут до девяти, Татьяна – через десять минут после девяти.

Матриархат.

Начальство задерживается. Это его первое отличие и завоевание.

– Сегодня, – переобуваясь, говорит Татьяна, – меня подвёл дед-тимуровец. Ему 86 лет. Он у меня деятельный. Ни секунды покоя. Со скуки озеленил наш двор. А так… Каждое утро снабжает меня кефиром. Сегодня слегка задержался… Всё одно к одному. То снилось… Выхожу утром. Гроб в подъезде. А тут ещё кошка дорога перебежала… И итог. Сегодня у нас на Рублёвском перевернулся нефтевоз. Грохот, будто снег с крыши столкнули… Много делов…

Татьяна подпихнула к себе стопку свежих заметок. Просматривает.

– Эту забодаю… Эту забодаю… Эту забодаю… А эту, Толь, можно сделать. Только позвони во Фрунзе и узнай, одобрило ли ЦК республики это начинание. Речь идёт о трёх предприятиях, выполнивших трёхлетку и призвавших всю республику встать на вахту столетия Ленина.

Я беру заметку и заказываю Фрунзе.

Татьяна протягивает листок Лисину:

– Андрей Хрисанфович, как вы считаете, можно ли из этой заметки что-нибудь сделать? Посмотрите.

В комнату вбежал стремительный Марутов. Доблестный Гарегин Гарегинович. Женская половина редакции навеличивает его Георгин Георгинович.

– Ну, – потряс Лисин своим листком, – мы будем сдавать материалы, не ожидая верхов?

– Не ожидая! – кричит Татьяна, поскольку Лисин глух.

– Я сдаю.

– А я, – усмехнулась Татьяна, – уже сдала. Воспользовалась отсутствием начальства.

Лисин дышит на руки.

– Холодно у нас.

– Нормально! – выкрикивает Ия. – Это вы, Андрей Хрисанфович, ещё дома замёрзли.

Лисин выходит в коридор покурить и тут же заглядывает в дверь. Машет Татьяне:

– Планёрка начинается. Вы идёте?

– Ой, спасибо, что напомнили. Бегу!

Лисин доволен:

– И от меня, калифа на час, есть польза.

– А я калифша на день! – улыбается ему Татьяна.

– Без начальства легче. Лучше его вовремя выпроводить.

Уже после планёрки позвонил мне Новиков:

– Кто у вас сегодня главный? Ты или Таня?

– Сегодня день матриархата. Передаю ей трубку.

Скоро позвонила ей её бабка. Попросила:

– Купи собакам печёнку.

– Ладно, – сказала Татьяна и положила трубку.

– Ой! – отмахнулась Татьяна. – Да эти кошки, собаки вечно выпендриваются. Наш пёс любит жареную картошку, жареную печёнку. У нас у соседки муж вернулся из Камеруна. На валюту набирает много еды. Приносит псу. Пёс такое жрёт, чего мы и не видели.

Ия хмыкнула:

– Собаки живут лучше людей.

– А моя собака курятину не ест, – пожаловался Артёмов.

– Избаловали! – вынесла приговор Татьяна.

– А когда начинают петь по радио алябьевского «Соловья», наша собака начинает выть, – покляузничал на своего пса Артёмов.

Кстати. Ему самому сейчас хоть вой.

У нас покрасили дверь. Он выпачкал руки и заскочил в туалет помыть. К гендиру Лапину^[61] на летучку опоздал на полминуты.

– Вы опоздали, – сказал генеральный генерал. – Ничего. Обойдёмся без вас.

И не пустил!

И вот теперь сидит Иван Палыч тут и несёт шелуху про собак.

Татьяна хвалится:

– А вот моя бабка псу перед едой даёт кусочек сахару. Это ему как стопочка водки для аппетита.

Почему- то с собак болтовня перешла на мужчин.

– Если во второй раз выходить замуж, – сказала одна забредшая к нам разведёнка, – так лучше за бывшего мужа. Выработался иммунитет. Знаешь, на что идёшь.

– Ой!. Мужики, как куры. Отошли от дома на 20 метров и уже ничьи! У нас поветрие. Молодожёнщики бросают жён с ходу!

К болтушникам прилип и новенький воронежский корреспондент (на практику приехал):

– Помню из детства наводнение у нас в Верхней Хаве. Я из люльки, подвешенной к крюку в потолке на верёвке, смотрел, как мать, стоя на койке, стирала мои пелёнки в воде, была в доме по колено. И последняя занятная новость. Студенты Воронежского мединститута до вокзала несли на руках профессора Бурденко. Он уезжал работать в Москву. Боялись, что не удержат его – весил же сто кило! – и обронят на твёрдый асфальт. А у них ни у кого не было соломки наготове.

Партбюро прошло. Меня не позвали пропеть на нём о моей бурной агитаторской деятельности. И к лучшему. Баба с возу, спицам легче. Врать не нужно. Совесть будет спокойней.

26 февраля
Бутылки Кербабаева

Артёмов:

– Скоро 75-летие Кербабаева, известного туркменского писателя. Мне о нём рассказывали. Приехал он в Красноводск писать новый роман. В местной гостинице дали ему люкс. С ванной. И как истинный туркмен он плевал на ванну. Он складывал в неё бутылки из-под дешёвого вина. Уже набралось полванны, когда он почему-то уехал в Ашхабад. Через некоторое время снова приехал работать над романом. Только роман он отложил. В сторону. Не до романа! Первым делом он кинулся разыскивать свои бутылки, поскольку ванна была чиста как стёклышко. Он бегал по гостинице и кричал, что его обокрали.

– Я сдала ваши бутылки, – краснея, призналась старенькая уборщица.

– И вам дали деньги?

– Рубль шестьдесят.

– И вы считаете, что это ваши деньги?

Уборщица заняла у кастелянш, слесарей. Они дали ей медяками из денег, взятых на обед. Она отдала ему медяки в банке из-под сметаны.

– Зачем даёшь банку? – накинулся почтенный Берды Мурадович на уборщицу и стал считать. – Тут не хватает 10 капек.

– А банка?

– Тогда всё в порядке.

Работа над романом была успешно продолжена.

Все слушали эту историю с омерзением.

Разгорячился Иван Павлович. Выковырнул из памяти другой случай покудрявей.

– Война. Сорок первый год. Казань. Там корреспондентом ТАССа был Князев. Звонят ему из ТАССа и просят заказать у художника Тарле статью для англо-саксонских государств. Князев объяснил художнику свою просьбу.

– Подождите, – сказал Тарле.

Ждёт Князев десять, ждёт двадцать минут.

Через полчаса вышел из соседней комнаты художник с тремя страничками самим отпечатанного текста.

Князев опешил. Никто из великих не относился к журналистам с таким уважением. Стал благодарить.

– Ну что вы, молодой человек, – сказал художник. – У меня к вам тоже просьба. Гонорар за статью, если можете, перешлите как можно скорее. Плохи у меня дела с деньгами.

– Хорошо! Обязательно!

Просьбу Тарле Князев передал в ТАСС.

Через неделю требуют заказать вторую статью. Через три дня третью… Четвертую…

– А деньги!? – взвыл Князев. – С какими глазами идти?

– Действуй! Бухгалтерия тут туго поворачивается.

Извиняется, мнётся-гнётся, а идёт к художнику.

За короткое время Тарле написал семь статей.

А денег нет как нет.

Зато пришло указание заказать восьмую статью.

Князев побежал на рынок, продал сапоги и пиджак, но принёс деньги художнику. Попросил расписку:

– У нас в ТАССе такой порядок. Расписку обязательно.

Художник и написал: я, Тарле, получил от корр. ТАСС такую-то сумму.

Князев отправил в ТАСС большое злое объяснение, прислал расписку.

После этого скандала бухгалтерия удосужилась выслать гонорар Тарле.

Эта расписка долго хранилась в ТАССе. Как дорогая реликвия войны.

Но раз Бог любит троицу, так и я уж расскажу третью историю. Самую короткую.

В войну в Куйбышеве жил Алексей Толстой. Корреспондент ТАСС обратился к нему за статьёй для заграницы.

– Я напишу. А вы три тысячи дадите? Что скажете?

Корреспондент молча бросил трубку.

Трёп стоит коромыслом.

Артёмов кричит в спину уходящему Бузулуку:

– Олег Дмитриевич! Не уходите! Я вам партию должен. – Смотрит на часы: – Подождите ровно шесть минут. В рабочее время играть в шахматы неудобно, а трепаться можно. Мы ж обмениваемся мнениями!

Сегодня Медведев в белой рубашке. Важен как покойник. Собрал летучку в редакции:

– Вчера у гендира была летучка. Много ругал он, что даём неинтересную информацию. Надо писать кроме приездов королей и их обедов. Писать о наших людях. Писать интересно, нетрафаретно. Будет нам очередная выволочка. На острый зуб Лапина попала статья Бузулука. Написана казённо. Видимо, о ней ещё будет идти речь, раз она зафиксирована. Какие вопросы?

Олег почесал затылок:

– Александр Иванович! Теперь надо готовить два варианта статьи. Статью, написанную живо, никакой министр не завизирует. Для визы – одна статья, для вестника – другая.

Медведев машет ладошкой книзу. Ну сбавь же ты глупые обороты!

– Да хорошую статью, – на подкрике выпаливает он, – ни один руководитель не откажется завизировать!

– Ну как, Александр Иванович, живо написать об активе? Это ж не актив, а матобогащение!

Попался Медведеву под горячую руку мурманский корреспондент Засухин. Засухина Медведев недолюбливает за самомнение. И, вкось отчеркнув мурманскую заметку, лепит смертный приговор:

«НИ.^[62] Написано неинтересно. Факт местного значения».

Забракованные заметки всё же выборочно просматривает Колесов. Он вернул Медведеву эту информацию. С визой «Срочно подготовить!»

Медведев и сложи лапки. Прижух на минутку. Обмозговывает, как бы всё-таки дожать засухинскую классику и заодно спасти свою марку. Командует Новикову:

– Звони в морское министерство. Законсультируй материал! Надо… Архивежливо склоняй к тому, чтоб забраковать. Ну скучно же написано! Что тут интересного? Буксир «Стерегущий» спас корабль «Черняховский». Ну и что? Его обязанность такая!

Министерство же твёрдо настаивает на публикации. И Медведев получает вторую оплеху.

Сам себя оплевал с корени до вышки!

Пишет наш началюга дубово, топорно. И требует, чтоб все так писали.

И при чём тут пустые разглагольствования о скуке письма? И какие у Медведева критерии интересного? Да и есть ли они у него?

Татьяне надоела говорилка о скуке письма. И она соскакивает на собачью стёжку:

– У нас пёс с Козловским оперы поёт. Козловский жалобно затянул а-а-а-а-а в сцене юродивого, и пёс вторит ему, подвывает… Просыпается наш Полкан по будильнику. Хоть в два, хоть в десять. Вскакивает. Морда сияет. Хвост туда-сюда, как маятник. А я не могу проснуться. У меня в шариках темно, пока кофе не выпью. Вчера я стукнула будильником об стену. Мешал спать.

– Сейчас, – бубнит Медведев, – выпускают будильник «Витязь». Никакие удары и падения ему не страшны.

27 февраля
Всеэтажный съезд

Сегодня в двенадцать общая летучка всей союзной редакции. Всеэтажный съезд!

За полчаса до летучки бледный Медведев мрачно объявляет отделу:

– Идите пить кофе. Чтоб ни с кем не было обмороков.

Татьяна подносит руку к виску:

– Стройными рядами шагаем вниз! Ой… Я жестокая курильщица с 20 летним стажем. Убиваю лошадь одним поцелуем взасос! Берегись все меня!.. Хорошо там, где меня нет. Но я уже в пути! Наверняка кофе будет или холодным, или слишком горячим. Моего раздрая буфетчице не обежать…

Я кофе не пью и иду в машбюро. У меня спешная заметка. По обычаю, я уголок раскрасил красным карандашом. Ну срочно же! Машинистки сердятся и просят не красить. Я показываю свой листок самой ретивой толстушке.

– А мы чихали! – с поклоном выпевает она. – Мы не индюшки! На красный цвет не реагируем!

– Ну и я не индюк! – пыхнул я и положил на машинку свою заметку.

Олег приобнял меня за плечо:

– Пошли к себе, старик. У них пятиминутка. Просят не стучать. Сейчас тут женщины начнут раздеваться.

В нашем отделе Ия спрашивает меня:

– Можно о лётчиках сказать – люди неземной профессии?

– Нельзя. Всё земное. Всё начинается на земле, всё уходит в землю. Даже Бог земной.

Марутов уточняет:

– И Богов много.

Ия фыркнула:

– В каждом отделе по Богу!

Артёмов сбегал в столовку. Подтягивает штанчата и трёт руки:

– Сегодня должна быть историческая летучка у нас. В развитие вчерашней летучки у Лапина, куда я не был допущен из-за опоздания на полминуты.

Народ стекается в нашу самую большую на четвёртом этаже комнату. Тут проходят все большие летучки.

Медведев сидит со мной рядом, за моим столом. За его же столом восседает сам Колесов, за новиковским – Фадеичев, докладчик, главный выпускающий на выпуске А.

– Собственно, у меня не доклад, а сообщение, – говорит Фадеичев. – 25 февраля – неприятный день. Была летучка у генерального директора об информации в печати и на радио. Плохую, сухую, пустую информацию мы даём. Не делаем обобщений. Информации недостаёт оперативности. Лапин говорил, оперируя нашими примерами. Я тоже их прочту. Автор Шаповалов, редактор Баженов. Название информации «Лицо трактора: эстетика и удобство». Автор Филипповский, редактор Василевская. В Ростове приняли к постановке оперетту «Атаманша». Читаю: «Действие происходит в донской деревне наших дней». Какие ж атаманши в наши дни?.. Мы всякую даже романтическую информацию делаем неинтересно. А мы на выпуске наступаем на горло собственной совести и выпускаем плохую информацию. Писать надо хорошо. Тогда может быть только вкусовая правка.

Даниил Смирнов:

– Нужны: персональная ответственность, график прохождения заметки. Информация должна нести нагрузку новости.

Виктор Степанов:

– Весёлая тоска. Балльные заметки – какие-то шарады. Рядом с поистине балльными вывешивать на стене в коридоре и плохие. Настенная учёба пойдёт на пользу. Из скрипача балалаечник не получится.

Анатолий Шаповалов:

– По примеру «Литературки» нужны свои «Рога и копыта». Брать быка за рога! Моя заметка неслучайно попала в обзор. Тут нюансы какие-то. Мы – фотоснимщики. Спешим – смешим! Поэтому были случаи, когда линия партии шла в одну сторону, а ТАСС выскакивал в другую. Для корреспондента ТАССа – лавочка холодного сапожника на своём уголке. Надо расширять кругозор – читать спецжурналы. Зубрить, как язык хинди. Нечего тут бэкать и мэкать. Не ломай копья там, где не сломаешь.

Дмитрий Дмитриев:

Сидя здесь, я провёл мысленный эксперимент. Мы все стали безумно азартны. Наши материалы живут в одном измерении – тридцатистрочном. Живём одним днём. ТАСС – бабочка-однодневка. Прожили день и ладно. Премии – местный колорит! – забыты. Поощрительные творческие поездки забыты.

Артёмов:

– По моим наблюдениям, в нашем коллективе мало чувствуется ответственности…

Сердитый женский голос от двери:

– А вы разве не член? Член! Ещё какой! Мы-то знаем! И у вас тоже мало!

– А кто спорит? Мало! Надо всем… Чего уговаривать друг дружку по элементарным вопросам? Раз сказать и всё! – рубнул Иван Палыч воздух. – Есть государственная дисциплина. Была технология работы над оригиналом – забросили! А зря! Товарищи! Мне не хочется приводить факты. Я среднепишущий товарищ. У меня десять-двенадцать начал статьи. Одного не бывает. Ищу… Вот и Данила Смирнов ищет. Особенно заголовки и начала должны быть отменными. А если человек раз дал халтуру, два? Скажи ему. А на третий раз посади его на летучке на место, где сидит сейчас Сергей Дмитриевич…

Ехидный смешок в разминке пробежал по комнате.

Сергей Дмитриевич Шишков, парторг, опоздал на летучку. В назидание его усадили у всех на виду, в кресле у медведевского стола. Любуйтесь!

Шишков в смятении опустил голову. Краснеет.

– Надо, – яростно жестикулируя, продолжает, заикаясь, Артёмов, – подчитывать по своей отрасли пять-шесть журналов!

Лукавая реплика с места:

– Говорите точнее. Пять или шесть? Какая точная установка?

Иван Павлович обиделся. Махнул растопыренной пятернёй и сел.

Солидный Борис Лукьянов, заведующий редакцией международных связей, был подчёркнуто конкретен:

– Раз решили делать Октябрьскую революцию у себя, то её надо делать и на местах. В агентствах республик и среди собкоров. Пусть знают, чего от них хотим. Они-то основной поставщик информации. И если они будут идти всё той же старой дорожкой, то мы ничего не сделаем.

Ставропольский корреспондент Мищенко был категоричен: