Поднявшись по ступенькам, они вышли в траншею и остановились возле пулеметного окопа. Отблески пожарищ зловеще метались по черной воде канала. От едкого дыма першило в горле. Низко-низко проносились над мостом огненные трассы пулеметных очередей. Почти беспрерывно взлетали ракеты, раздвигая мертвящими всполохами надвинувшуюся на город ночь.

– Должны же фрицы наконец угомониться, – буркнул Свят.

– На это рассчитывать не стоит, – заметил Бегичев. – Они прекрасно понимают, что подкрепление, особенно артиллерию, можно подбросить тебе только по мосту.

– Как же ты пройдешь?

– Для нашего брата разведчика прямой путь – не самый короткий…

– Канал тоже освещается.

– Вот это уж ваша задача. Отвлеките, пусть немцы думают, что к вам двинули резерв. Все их внимание должно быть обращено сюда. А я тем временем переправлюсь ниже по течению.

– Неплохо задумано. Остается выполнить…

– Все от вас зависит, Иван Федорович. Поверят вам немцы, будет полный порядок. Ну а если нет – не взыщите…

Прочертив в небе серебристые дуги и брызнув снопами искр, над мостом взлетели три ракеты. Повинуясь сигналу, отрывисто рявкнули пушки, дробно застучали пулеметы. С каждой минутой огонь нарастал.

– Во дают! – раздалось за спиной Бегичева. В голосе Сереги Шибая слышался неподдельный восторг.

Шумный и непосредственный, Шибай во взводе был самым молодым. Он пришел в армию прямо со школьной скамьи, не успев окончить десятилетку, и попал к разведчикам только потому, что был виртуозом-коротковолновиком. В свои семнадцать лет парень имел первый разряд по радиоспорту.

Худой, нескладный, Шибай особой силой не отличался, и рация, состоявшая из двух увесистых упаковок, оказалась для него тяжелой. Пришлось выделить в помощь радисту ефрейтора Перепечу, мужика хозяйственного и заботливого, поручив ему беречь солдата как зеницу ока, что тот и «сполнял», как он сам выражался, «со всем своим полным удовольствием». «Старый» и «малый» так притерлись друг к другу, что и на отдыхе оставались неразлучными. Перепеча на правах батьки опекал радиста и считал своим долгом на каждом шагу поучать его. Вот и сейчас, услышав возглас Сергея, не преминул разъяснить:

– Так, стало быть, по военной науке надобно. Немца надуть – святое дело сделать.

Разведчики лежали в развалинах у самой воды в ожидании начала переправы.

– Не пора ли, командир? – спросил Ладов, примостившийся неподалеку от Бегичева.

– Повременим, – отозвался командир.

Торопливость в разведке, считал он, так же вредна, как и медлительность. Выждав момент, когда артобстрел достиг апогея, Бегичев приподнялся.

– Всем в шлюпку! – скомандовал Ладов. – Не отставать, корма в ракушках!

По развороченной гранитной лестнице разведчики скользнули вниз, неся на себе подготовленную надувную лодку. У моста продолжал бушевать огонь. На линии немецких окопов уже что-то горело, а лодка тем временем быстро и бесшумно мчалась по воде. Разведчики миновали середину канала, и теперь каждый взмах весел приближал их к вражескому берегу.

Бегичев взглянул на фосфоресцирующий циферблат часов и с беспокойством подумал: «Вся эта свистопляска вот-вот кончится. Она рассчитана на двадцать минут. Успеем ли?..»

Огонь прекратился так же внезапно, как начался. И сразу наступила зловещая тишина. Стали отчетливо слышны удары весел о воду.

Резиновое дно шаркнуло по камню. Лодка вздрогнула и пошла впритирку к гранитной набережной, то и дело цепляясь бортом.

– А, черт! Сплошь стена! – выругался Ладов, тщетно пытаясь удержать крутившуюся лодку.

Наконец ему удалось ухватиться за какой-то выступ.

– Сейчас закреплюсь, командир! Тут воронка и штырь торчит.

И снова – приглушенный голос Ладова:

– Шибай, двигай вперед. Подсажу. Сверху нам канат скинешь.

Разведчики осторожно выбрались на берег и залегли у дороги, проходившей вдоль набережной. Бегичев, пытаясь сориентироваться, оглядел окрестности. Обнаружил неподалеку группу растерзанных при обстреле деревьев – значит, высадились правильно. Парк, от которого остались одни воспоминания, был превращен в пустырь, перепаханный бомбами, и полностью простреливался с нашей стороны. Поэтому гитлеровцы перенесли свои позиции несколько дальше – в развалины, под прикрытие бетонных бункеров.

Над пустырем лениво, словно для острастки, взлетали ракеты. Со стороны немецких окопов изредка постреливали, но тоже будто нехотя. Это свидетельствовало о том, что переправа разведчиков осталась незамеченной.

Группа солдат торопливо ползла между пнями, замирая в воронках всякий раз, когда берег освещался. Близилось утро, становилось прохладно. Времени оставалось в обрез. Вдруг Ладов замер. Бегичев, двигающийся следом, наткнулся на него и понял: опасность близка. Сержант нащупал плечо командира, слегка сжал и, приподнявшись, шепнул в самое ухо:

– Часовой! Рядом! Я попробую…

Ладов исчез в темноте. Послышался короткий всхлип, и все стихло. Прошла минута, другая. Разведчики лежали, напряженно прислушиваясь, готовые вскочить и броситься вперед.

Вновь появился Ладов.

– Путь свободен, командир, – доложил он. – Впереди блиндаж.

Оставив Перепечу с двумя бойцами для прикрытия, Бегичев с группой захвата двинулся по извилистой траншее, опоясывающей парк. Внезапно они оказались у входа в блиндаж. В уличных боях немцы так же, как и наши, выносили свои командно-наблюдательные пункты поближе к переднему краю. Поэтому язык мог оказаться в любом блиндаже.

– Дальше, пожалуй, без шума не обойтись, – шепнул Ладов. – В кубрике этом народишку, видать, густо.

Вдруг дверь открылась, и на пороге блиндажа выросла фигура. Разведчики отпрянули. Но немец, громко зевнув, пригнулся в траншее и, чиркнув зажигалкой, спокойно прикурил. Огонек выхватил из темноты витой серебряный погон на плече.

Бегичев толкнул Ладова в бок: офицер – надо брать! Сержант рванулся вперед, младший лейтенант за ним. Но прежде чем немцу заткнули рот, он успел закричать. Скрываться дальше не имело смысла. Бегичев выхватил гранату и швырнул ее в открытую дверь блиндажа.

– Готово! – крикнул Ладов, скрутивший яростно сопротивляющегося немца.

– Хватай его – и отходим! – распорядился Бегичев.

Разведчики опрометью бросились назад к траншее.

– Куда теперича? – услышал младший лейтенант голос Перепечи. – В облов пойдут, сволочуги!..

К Бегичеву подскочил Шибай.

– Товарищ младший лейтенант! – закричал он. – Там подвал есть! Длинный, конца не видать. Он, правда, в тыл ведет…

«Уйти через канал нам сейчас вряд ли дадут, – подумал Бегичев, – а так – есть шанс!..»

– В тыл так в тыл. Дельно придумал, земляк. Показывай!..

В подвале Бегичев включил фонарик. Низкие каменные своды уходили вдаль, терялись в темноте. Подземелье было усыпано битой штукатуркой.

– Вперед, скорее! – торопил Бегичев.

Пробежав несколько десятков метров, они очутились в следующем отсеке подвала, более широком и благоустроенном, служившем, вероятно, складским помещением.

– А вот и выход, – заметил Ладов проем в противоположном конце подвала. – Похоже, к каналу рулим!

– Кончай немца на себе тащить, – приказал Бегичев. – Здоров бугай, сам дойдет.

Пленного поставили на ноги, и он, испуганно озираясь, покорно зашагал между разведчиками.

Когда разведгруппа выбралась через пролом наружу, уже светало. Впереди, всего в нескольких метрах, покачивалась тяжелая грязная вода канала.

Бегичева разбудила тишина.

Он лежал на койке в помещении бомбоубежища, прилегавшего к КП капитана Свята. Рядом спали богатырским сном все его ребята.

Чего-то Бегичеву не хватало. Еще минуту назад где-то неподалеку рвались снаряды, дрожала земля. И вдруг – тишина, до звона в ушах. Натянув сапоги и набросив шинель, он выбрался наверх.

Утро было зябкое. Туман, плотно укутавший на рассвете воду в канале и так помогший им переправиться назад, почти рассеялся. С немецкой стороны не раздавалось ни единого выстрела. Молчала, будто выжидая, и наша артиллерия. И это вызывало у Бегичева тревогу. Тишина на фронте обычно ничего доброго не предвещает…

Поеживаясь, Бегичев пересек двор, спрыгнул в траншею и торопливо направился в сторону КП батальона. Часовой, остановивший было младшего лейтенанта у входа, узнал командира разведчиков и приветливо улыбнулся.

Свят стоял возле амбразуры в той же позе, что и накануне, словно не покидал этого места со вчерашнего дня. Прижав к глазам бинокль, он пристально разглядывал противоположный берег. Каска лежала рядом.

– Почему не спишь, разведчик? – спросил он, явно думая о чем-то другом. Лицо его выглядело озабоченным. Высокий лоб рассекли резкие морщины. Колючие брови насуплены, а глубоко посаженные глаза утонули в припухших от бессонницы веках. – Ты что-нибудь понимаешь?

– Не нравится мне это молчание.

– Вот-вот… По всем данным, немцы уже должны были бы на нас навалиться. Твой язык болтливым оказался.

– Все они сейчас болтливы, – отозвался Бегичев. – Готовы мать родную заложить, лишь бы спасти собственную драгоценную шкуру.

– И сверху что-то вестей не подают… – Комбат вытащил портсигар и протянул младшему лейтенанту: – Закуривай!

От папиросы Бегичев отказался, вытащил трубку. Свят покосился на него, явно не одобряя такого пристрастия. Командир разведчиков был юн, и трубка в его руках выглядела неестественно.

Бегичев приохотился к трубке еще в сорок четвертом. Однажды в захваченном немецком блиндаже разведчики обнаружили на столе между брошенных карт, документов и отстрелянных гильз странный предмет – длиннющий, сантиметров до тридцати, изогнутый черенок, к которому были привязаны яркие шнурочки с деревянными шариками; на торце – искусно вырезанная голова оленя. Тут же в коробке хранился заготовленный впрок, крупно нарезанный душистый табак.

«Что, командир, барская услада по вкусу?» – спросил Ладов, заметив, с каким интересом разглядывает младший лейтенант яркую «игрушку».

«Забавно. Почему бы не попробовать?» – смутился Бегичев.

Он только недавно пришел во взвод и был уверен: главная помеха утверждению его командирского авторитета – возраст. А трубка, казалось ему, сразу придаст солидности.

Сначала Бегичев не получал от курения табака никакого удовольствия. Горько и слишком крепко. Но постепенно вошел во вкус. Так появилась невинная страстишка, и разведчики ее вскоре разгадали. Возвращаясь с операции, они частенько приносили младшему лейтенанту трофейные трубки, табак. Ладов посмеивался: «Улещивают тебя, командир». На что Бегичев строго отвечал: «Не беспокойся, Федор Васильевич, служба службой, а табачок врозь».

В чемодане у него после тщательного отбора образовалась коллекция оригинальных трубок. Бегичев даже в разведку брал с собой на всякий случай парочку и, когда нельзя было курить, посасывал черенок, наслаждаясь терпким запахом, исходившим от хорошо прокуренной трубки. Теперь он знал в этом толк.

В мертвой тишине подвала неожиданно зазуммерил телефон. Оба офицера опасливо взглянули на дежурного связиста, словно от него зависело содержание очередного приказа командования. Наконец Свят нерешительно взял трубку. Некоторое время он слушал молча, глаза его округлились.

– Что вы сказали, товарищ полковник?! – крикнул Свят, забыв о том, что по телефону нельзя обращаться по званию. – Как?.. Что значит – очень просто?..

Он медленно положил трубку и обалдело поглядел на Бегичева.

– Что случилось? – почему-то шепотом спросил тот.

– Он говорит, – Свят кивнул на телефонный аппарат, – немецкий гарнизон капитулировал.

Бегичев, обессилев от дикого напряжения, опустился на корточки и прижался к стене.

Первым сбросил оцепенение телефонист. Он вскочил, кинулся к Святу и заорал что есть мочи:

– Товарищ капитан, победа! Братцы, немец сдался!

Ликующий, рвущийся из самой глубины человеческого существа крик «ура» потряс низкие своды подвала и выплеснулся за его пределы.

Бегичев взлетел по ступенькам и выбежал на улицу. Он стиснул в объятиях часового и помчался будить ничего еще не подозревающих разведчиков.

По всей линии наших окопов уже беспорядочно гремели выстрелы. Стреляли неистово, из всех видов оружия, разрывая воздух и расцвечивая небо имеющимися в запасе ракетами.

Это был первый салют победы.