Гений. Повесть о Смоктуновском

Увидел реплику-рецензию на книгу: "Великий русский писатель написал посредственные мемуары о великом русском артисте. Зачем?" - и задумался....
Ведь автор этой фразы во многом и прав. Как не похож этот текст на плавные, ухо ласкающие интонации Кима - Анатолия Андреевича. В размышления погрузился...
В него я однажды влюбился - в Кима. Друзья затащили в ЦДЛ на его творческий вечер, и 79-летний старик меня покорил. Он так необычно начал свой вечер. Рассказал, что накануне, как ребёнок поразился молнии, урагану, сметающему всё на своём ходу. И ливню. Ещё он изучал глаза в зале - улавливал, готовы ли собравшиеся вместе с ним рассуждать о Вечности, о мелочности человека, о его беззащитности перед всемогущей стихией, о его бесконечной малости в бесконечно огромной Вселенной? Рассуждал о Шопенгауэре, о Фолкнере и ещё о Бог знает о чём. Но только не о себе. И не о своей книге, о которой собравшиеся должны были порассуждать вместе с ним. Это были "Радости Рая", о которых все сразу дружно забыли по предложению автора.
Как не похожа стала эта беседа на то, что я ожидал. Поэты, писатели, актёры, художники - они обожают поговорить. Но ведь о чём? Или о ком? О себе о самих, о любимых - всё остальное им неинтересно. И это нормально - они ведь источник.
Читая "Гений: Повесть о Смоктуновском", я невольно воспринял авторский текст, как продолжение того самого вечера в ЦДЛ. Крайне редко Ким занимается его литературной обработкой в свойственной ему манере. Это не "Белка". Видно, что любит он своего героя - бесконечно, что благодарен ему по гроб жизни за то, что он ввёл его в круг литературной элиты. И признаёт, что этого могло бы и не случиться, если бы не его величество - случай. Кажется странным, но Ким сам намекает на то, что если бы не Смоктуновский, то он не стал бы писателем, точнее, известным писателем, и до пенсии работал бы водителем троллейбуса. И мы никогда не увидели бы "Белку". Хотя она и была бы - существовала, но в рукописи, в дальнем ящике водителя столичного троллейбуса. Сам Ким нисколько не сомневается, что такое запросто могло бы случиться. Таковы реалии жизни.
Хотя на той встрече Анатолий Андреевич твёрдо заявил, что хорошее произведение само найдёт путь к сердцу читателя, но не сказал, как это будет. Не сказал, потому что не знает, как это бывает в реалии. Видимо, просто верит он в провидение. И в то, что на пути Гения всегда встретится другой - тоже Гений.
Но что удивительно! Ким написал эти воспоминания ( кто-то назвал их мемуарами, которыми они не являются в прямом смысле) не сразу после кончины Смоктуновского - своего великого друга и крёстного, а через много лет. Через двадцать. А это уже поколение. И сделал он это, чтобы помнили Гения, не ожидая от этого текста литературных премий, бурных оваций, критики - доброй и злой. Не ждал и не нуждался в этом во всём Анатолий Андреевич. А почему написал? Да как всегда - потому что не смог. Не написать он не смог. Ох, эти извечные муки: можешь не писать - не пиши. Как ни ему они известны отлично. Ему, которого 10 лет не печатали, гоняли от одного главреда к другому! И почти доказали, что ему лучше податься в троллейбус, как вдруг случайно в это вмешался гений и друг - Смоктуновский, предварительно угостивший копчёной рыбёшкой - мойвой, как я запомнил из книжки. В этом и состоит - Провидение. О нём Ким и рассказывал в этой брошюрке.
Её я купил на стенде "Худлита", на Красной Площади, увидев незнакомую мне фотографию Смоктуновского. По ней я решил, что узнаю нечто новое - незнакомое о великом артисте. И не ошибся. И нисколько не пожалел, тем более, что заплатил за неё столько, сколько стоит проезд на метро туда и обратно. Там же - в метро, прочитал до середины. Дома "прикончил" текст достаточно быстро.
Потом долго думал... Не день и не два.
Кто-то, пробежав мои неумелые строки, решит - это фанат, который ходит за автором по пятам, ему дарит цветы, произносит хвалебные оды.
Не скрою - хотел бы, но видел Кима всего лишь раз в жизни. Чисто случайно. Друзья затащили на вечер по случаю. О чём не жалею... Теперь его читаю всего.

Вот! Сбылось! Встретилась близкая мне интерпретация феномена гениальности. И фактура очень колоритная - Иннокентий Смоктуновский, и изложение Анатолия Кима в повести "Гений" очень пронзительно.

- Не вы один это говорите мне, и я знаю, что ваши слова искренни, вам незачем льстить мне. Но я и сам могу подтвердить, что некоторые мои работы гениальны. Говорю это без ложной скромности, как видите. Я не знаю, как это получается, но всегда знаю, когда играл гениально.

- О том, что сыграл гениально, я знал в тех случаях, когда не помнил того, как это происходило на сцене, на киноплощадке. Мое нутро, мое Я как бы умирало, — умирало и приходило другое Я. И оно делало то, чего хотело делать. Я очень боялся этого другого, потому что он был неизвестен мне и имел надо мной непонятную власть. Словом, он был не я, Смоктуновский, он был другой.

Гениальность это трансценденция, выход за пределы познанного, осязаемого. Гениальность не живет по сю сторону границы познанного. Она там, за горизонтом, по ту сторону.

- Это опять-таки началось на войне… Я какое-то время находился в похоронной команде. Мы собирали по полю боя трупы погибших, свозили к братским могилам. Представляете, дело было летом, жуть несусветная, запахи, мы орудовали крючками на длинных палках, загружали конные фуры. Трупы укладывали штабелями, друг на друга. И вдруг из этой груды, из самой ее середины, раздался страшный стон и такой вот глубокий выдох: уа-а-ахх! Мы все, вся команда, бросились к фуре и стали стаскивать тела на землю, чтобы добраться до того, кто застонал. Мы думали, что он живой, и каждый представил, наверное, себя на его месте. Страшнее этого ничего не бывает. Это страх живым оказаться среди мертвых. Быть заживо похороненным. Оказаться среди мертвецов и остаться там безвозвратно, без всякой надежды вернуться к жизни. Мы высвободили из груды трупов этого человека, он еще раз сделал выдох через страшно разинутый рот — уа-а-а-хх! — и замер неподвижно. Это был такой же мертвец, как и остальные, но у него, видно, газы внутри накопились, и они вырвались наружу через глотку. И в ту секунду, Толя, я почувствовал, что во мне вдруг как будто умер я сам, а возник вместо меня тот, который на самом деле был мертв, но вздохнул как живой. Я не знал, кто он, но он был во мне. Настал момент перевоплощения. Это было первый раз. Было очень страшно, но именно этот страх моего собственного умирания приводил меня к перевоплощению в другой образ. Я начинал жадно жить в этом образе, и никто — ничья воля не могла сбить меня с пути.

Этот "акт умирания" является метафорой выхода из посюстороннего мира. На языке мистики это выход души из физической оболочки, ее переход в мир духа. Но можно сказать и по другому - мышление человека проникает в непознанную область и испытывает там иррациональное удивление, восхищение, страх.

Он спокойно говорил: «Я гений». Многие его работы в кино и особенно в театре, бесспорно, были гениальными. Но человек Смоктуновский никак не смотрелся гением. Гением смотрелись его Гамлет, Чайковский, Иванов, Царь Федор, Иудушка Головлев, Скупой Рыцарь… Я все это видел, все эти его работы, этих людей, в кого он перевоплощался. Но я видел также на протяжении двадцати лет конкретного человека и ничего «гениального» в нем не заметил. Он был для меня простой, добрый, искренний человек.

Гениальность не свойство человека, такое, к примеру, как талант, а состояние. Не зря в римской мифологии были гении — личные ду́хи человека. Они посещают человека изредка, когда его воля и мышление сконцентрированы на чем-то. В этой точке концентрации иногда и образуется прорыв. Часто не образуется.. А в другое время человек обычен.

А просто он, как говорил мне, на войне не раз смотрел в лицо смерти. И заглядывая в ее темные глаза, — именно в то мгновение, — молодой сибирский паренек, длинный, худой, синеглазый, обретал навыки переселения в иные души. Смертельная угроза и смертная мгла, наваливаясь на человеческую душу, подвигают ее к реинкарнации и метаморфозам. При готовности перехода в другое состояние, у порога смерти, душа и обретает возможность преображения. Способность полного духовного перевоплощения и есть свойство гениальности. Она в том, что, будучи живой, душа преодолевает порог смерти и восходит к б е с с м е р т и ю. И человек-гений обретает безграничную творческую свободу — состояние существования души без смерти. Потому — и б е с с м е р т и е.

Да, гений актера в преодолении порога личной смерти, чтобы освободить тело для другой души, только так можно ее познать. А для ученого порог в другом - в границах знания о мире. И ему надо преодолевать онтологический передовой рубеж. И у разных видов деятельности свои формы актов гениальности. Но везде это преодоление порога, везде это попадание в зону, где не ступала нога человека.

Я могу на сцене повернуться спиной к зрителю и говорить шепотом — и меня услышат. Перестанут дышать, замрут — и услышат. Я заставлю себя услышать, потому что, когда веду роль, я говорю из другого пространства, чем сценическое пространство. На фронте моя рота была окружена на какой-то мызе, мы отстреливались, но патроны кончились, и командир приказал мне ползком переползать по земле и, словно Гаврошу, собирать с убитых боеприпасы. Я пополз, приказ есть приказ. Я собирал патроны, пересыпал из подсумков убитых себе в вещмешок. И вот беру у одного, а он вдруг открывает глаза и смотрит на меня — уже оттуда. Е г о в этом перерубленном снарядом теле не было, тело было абсолютно мертвым. И только глаза смотрели на меня, но они были там! И потом, когда стал актером, я начал понимать, что любая роль, любой образ — существо не нашего мира. Этот персонаж, — если исторический, — уже давно умер и ушел из нашего мира, а если персонаж выдуманный, все равно его нет, и не было его в нашем мире. Все, кого мы, лицедеи, изображаем, — они из того мира. Я это понял, и в этом моя актерская сила, с помощью которой я заставляю зрителей смотреть на меня как завороженных и услышать все, если даже я скажу это шепотом. Я нахожусь в том мире и оттуда говорю им в самое ухо, обращаюсь напрямую в их душу.

Преодолев границу между мирами, гений становится способным повторять эти переходы. Он начинает изучать новые пространства еще чужого мира, транслировать людям свои чувства, образы, знания. Со временем это открытое гением пространство становится частью нашего мира. Его осваивают другие люди, пришедшие вслед первопроходцу.

Он учил стремиться на этом пути только к высшему совершенству, показывал всей своей волшебной исполинской деятельностью, что гений — это и не злодейство, и не кривляние на подмостках всеобщего обозрения, а умение представить в искусстве всякую бренную жизнь так, чтобы она осталась б е с с м е р т н о й.

Гении это метафизические разведчики. Они проникают за линию фронта, познают новое, помогают другим людям освоить это новое. Они фактом своей жизни расширяющие пределы нашего мира, наполняют его новым содержанием, формами, смыслами. Навсегда...

P.S. Тепло и спокойно быть в тылу. Опасно и страшно быть на передовой. А за границей передовой человека накрывает метафизический страх. Однако, немецкие философы говорят: «Когда человек стоит перед Ничто, он переживает себя как абсолютно единичного человека, который в этот момент ни с чем не связан. Когда человек стоит перед страхом-тоской, ему раскрывается смысл».

P.P.S. «Хочу после тяжелой работы быть один, хочу сбросить шелуху искусства, творчества. Хочу быть самим собой. Хочу спросить у себя, у неба, у времени: «Хорош ли я, плох ли я». Это из интервью Смоктуновского Урмасу Отту (1996 год).