16. Вежливое обращение администрации. Рабочих не называть на "ты", а на "вы".

17. Устранение административных лиц:

а) Утесистого прииска: Якова Синцова, смотрителя шахты;

б) Андреевского прииска: смотрителя Горелова;

в) Пророко-Ильинского: управляющего Кобылянского, смотрителя Иевлева, служащего Бегузарова;

г) Александровского прииска: смотрителя Костина, Казакова, братьев Кузнецовых, Шабеко, инженера Савельева, станового Анельгольм и служащих Токарева, Коморникова, Пестякова;

д) Надеждинского прииска: заведующего мастерской А. Демут;

е) Феодосиевского прииска: станового Станкинас, инженера Бромирского, смотрителей Киржанович, П. Русакова, кассира конторы, обходного Бормина, Штейнера, плотничного мастера Макарова и Горшунова.

18. За время забастовки никто не должен пострадать.

О ГАРАНТИИ ВЫБОРНЫХ

1. Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от ст. Феодосиевская до ст. Бодайбо, а равно и на лошадях.

2. Чтобы управление Лензото снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам.

3. Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом.

4. Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица, предварительно не испросив разрешения у делегатов.

Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем: если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех рабочих с работ.

– Я ознакомился вчера с вашими требованиями, – сказал Керенский, – ничего предосудительного не нашёл. Они строго экономические, никакой политики в них нет.

– Вот и Александров сказал, что мы требуем соблюдения договоров найма, которые с нами подписала «Лензото» и более ничего.

– «Ленское товарищество» допустило нарушения не только договора, но и законов Российской империи. Расходы товарищества из года в год растут, вот и экономят на всём. Поэтому Белозёрова и назначили управляющим. По отзывам он умён, нагл и абсолютно беспринципен. Это с одной стороны – убытки, а с другой, компания получает огромные барыши, играя на Лондонской бирже, а это прибыль. Так что было дальше, Яков Кондратьевич?

– Так что дальше? Выбрали восемнадцать человек забастовочного комитета для переговоров с администрацией, председателем назначили Пашку Баташёва и избрали старост казарм, что бы за порядком следил, пить не давал и всё такое. Спиртоносов в тайге всех разогнали. В нашей казарме Ваську Кочетова старостой выбрали.

– И слава Богу, – сказала Степанида, – ты пить перестал, на человека стал похож.

– Да замолчи ты, баба.

Утром 5 марта помощник управляющего Теппан получил телеграмму из правления компании, в которой говорилось:

«Решили удовлетворить первые три пункта требований забастовщиков, никого не увольнять, если рабочие выйдут на работу во вторник 6 марта. Если нет, то всех рассчитать, прекратить водоотливы».

Содержание телеграммы довели до забастовочного комитета.

– Липа эта ваша телеграмма, я думаю. Шибко быстро ответ пришёл. Если сейчас прекращать забастовку, то тогда сперваначалу нечего было заводиться. Забастовку надо продолжать до полной победы.

– А водоотливы?

– У водоотливов надо поставить охрану. Нельзя им позволить затопить шахты.

В управлении нарастала паника. Было ясно, как Божий день, что события на приисках не одобрят в Санкт-Петербурге и, особенно, в Лондоне. Большинство акций компании «Ленского золотопромышленного товарищества» принадлежали лондонской компании «Lena Goldfields».

– Это всё эсеры мутят, – выходил из себя Теппан. – Ох уж эти социалисты-революционеры! Восьмичасовой рабочий день им подавай? Права рабочих? Хрен им с маслом!

В Санкт-Петербург и Иркутск полетели телеграммы от администрации приисков, о том, что забастовка возникла на почве квалифицированной агитации, приняла упорный характер, а уступки рабочим недопустимы и заканчивались просьбой прислать солдат.

Из Иркутска ответили, что, по их сведениям, забастовка носит мирный характер и посоветовали принимать решительные меры по недопущению беспорядков.

Во вторник рабочие на работу не явились, за расчётом тоже. К ним на переговоры в Народный дом пришли инженер Александров и горный исправник Галкин. Переговоры результата не дали. В тот же день администрация «Лензото» согласилась удовлетворить пункты требований рабочих: 2, 3, 4, 7, 8, 11, 13, 15 и 16. Остальные требования признали чрезмерными и незаконными. И седьмого марта это было доведено до сведения забастовочного комитета.

– Что-то как-то опять шибко быстро они согласились, – засомневался Баташёв. – В Питере-то знают?

– А восьмичасовой рабочий день? – спросил Матвеев. – За дни забастовки нам заплатят?

– Правильные вопросы задаёт товарищ Матвеев. Так в Питере знают?

– Знают, – уверенно сказал Александров.

– А нам как узнать?

– Телеграмму пошлите.

– В Питер?

– Да хоть в Лондон.

– Ладно, – согласился Баташёв, – завтра придём в контору, пошлём.

– Договорились.

Было послано три телеграммы аналогичного содержания, ещё в Иркутск и Горный департамент.

На следующий день, 9 марта, пришёл ответ из Горного департамента.

В телеграмме призывали администрацию выполнять контракты, заключённые с рабочими, рабочих призывали не слушать своих главарей и выходить на работу, в противном случае прииски закроют, как убыточные.

– И опять ни слова об оплате забастовочных дней, – сказал Матвеев, – и о восьмичасовом рабочем дне.

– Продолжаем забастовку, – решительно сказал Баташёв, – инженер Тульчинский приезжает из Петербурга. Он надзирает за «Лензото». С ним с администрацией будет проще договориться. Ну, уступим чуток. Пусть рабочий день будет девять часов, хрен с ним, не помрём. И ещё чего-нибудь по мелочи.

– Константин Николаевич мужик правильный, – сказал Яков, -справедливый, придирается по мелочам, но всё в рамках. На него уповали. Он же не конторский. Уступать даже по мелочам не хотелось и сейчас не хочется. Тут по справедливости не восьмичасовой рабочий день надо, а шести. Бывало в шахте стоишь, а вода и сверху и с боков и внизу, водоотводы не справляются воду отводить. А кругом вечная мерзлота. А нас упрекают, что мы в деньгах много требуем.

– Сколько получают рабочие? – спросил Керенский.

– Бывает, что до 45 доходит, а уж 38 рублей уж точно получается.

– Это в два раза больше, чем в России.

– Да ты тут поработай, господин хороший, постой по колено в холодной воде 12 часов, а потом сравнивай.

– А пропиваешь ты сколь? – сказала Стеша.

– Так если «хлебного вина» не пить, совсем окочуришься.

– Кто попрекает вас деньгами? – спросил Керенский.

– Горный департамент. Хорошо там в Питере рассуждать, а ты здесь поработай, – с обидой сказал Яков.

– А что администрация? Ждала прибытия Тульчинского?

– Как же ждала! Или иди работай или пошёл вон с бабой и с детьми на мороз. И не заплатят ни копейки.

– Продукты продавать отказывались, – пожаловалась Степанида.

– Телеграмму в департамент отбили, мол, увольняйте, ладно, но до железной дороги довезите и зарплату до сентября выплатите. Не мы ж договора нарушаем, а «Лензото».

– И что?

– Ничего. Департамент прислал администрации телеграмму о невозможности допустить выселение рабочих, только разве что в целях пресечения беспорядков. А администрация нас арестовывать начала в целях пресечения беспорядков.

– А вы молчали?

– Ага, как же, молчали. Выручали своих, не без этого. А они жандармов и солдат стали стягивать. Ага. Мы на нарах лежим в казармах, а нас как медведей обкладывают.

На прииски прибыла Кириенская команда солдат под командованием штабс-капитана Санжаренко. И в этот же день горный исправник Галки решил выполнить постановление судьи и выселить пять семей рабочих Феодосиевского прииска, а также арестовать двенадцать рабочих, подозреваемых в агитации за забастовку. Недовольная толпа рабочих численностью около двух тысяч направилась к прииску Феодосиевский, где был Народный дом, к администрации с криками «Тогда арестуйте всех нас», «Это произвол!»

Санжаренко поставил свою команду солдат на железнодорожную насыпь, а сам направился к рабочим. Толпу удалось остановить. Начались переговоры. Судья и Теппан пытались доказать рабочим законность своих действий. Попытки не удавались.

На середине переговоров вдруг толпа рабочих легла на снег. Оказалось, что солдатам была дана команда и они взяли ружья на изготовку.

– Штабс-капитан, – закричал Теппан, – отмените свой приказ.

Приказ был отменён, рабочие поднялись.

– Неужели вы бы стали в нас стрелять? – спросили у солдат.

Ответа не последовало.

Вскоре пришла телеграмма от Иркутского губернатора, ранее извещённого о событии на приисках, с отменой решений судьи до особого распоряжения.

Рабочие вернулись в казармы.

Тульчинский, окружной инженер Витимского горного округа прибыл днём 22 марта, а тем же вечером прибыл помощник Иркутского жандармского управления ротмистр Трещенков.

И на следующий день 23 марта Тульчинский собрал всю администрацию «Лензото», пригласил ротмистра Трещенкова и начальника Бадабинской воинской команды штабс-капитана Лепина.

– Нет, – твёрдо сказал инженер Теппан, – идти на уступки рабочим решительно нельзя, Константин Николаевич. Товарищество и так несёт убытки, а если потакать рабочим, то они на шею сядут.

– Но рабочие тоже люди, – возразил Тульчинский, – и все силы отдают работе на товарищество.

– Что они там отдают? Не нравится – пусть увольняются.

– Куда же они пойдут среди зимы?

– А куда хотят. Им уступили девять пунктов, должны быть довольны. Забастовки сами по себе подрывают устои общества. Почему они и вредны. Пусть на работу выходят 1 апреля, а там, может быть руководство ещё на что согласиться.

Тульчинский 24 марта пригласил всех выборных от рабочих к себе.

– Вы мне верите?

– Мы вам верим, Константин Николаевич, – ответил Баташёв, – но вы не хозяин товарищества.

– Но и не последний человек.

– Последние тут мы.

– Да помолчи ты, Яков, – сказал Баташёв. – Конечно, вы вес имеете.

– Имею. На девять пунктов согласились, пусть выполняют. Первого апреля все прииски должны заработать, забастовку прекратить. Потом мы их и по остальным пунктам дожмём.

– А если обманут? – засомневался Баташёв.

– Пусть только попробуют, – пригрозил Тульчинский, – я им тогда такую жизнь устрою, что им небо с овчинку покажется. Надо прекращать забастовку.

– Ну, что, товарищи? – обратился Баташёв к членам комитета забастовки.

– Если господин Тульчинский, – сказал Матвеев, – уверен в успехе…

– Уверен.

– Тогда надо ехать по шахтам, объяснять, почему прекращаем забастовку.

– Действуйте, – сказал Тульчинский.

Между тем в конторе товарищества происходили другие разговоры.

– Министерство внутренних дел считает, – сказал Белозёров, – что ответственность за беспорядки целиком и полностью ложатся на «Ленское золотопромышленное товарищество», которое бесконтрольно эксплуатирует Витимо-Олёкминский золотопромышленный район при полном игнорировании насущных нужд рабочих и требований обязательных постановлений Горного департамента. Лондон нас не поймёт, господа. Барон Гинсбург в Санкт-Петербурге тоже.

Собравшиеся в управлении все были поставлены Гинсбургом, вторым акционером по числу акций, после «Lena Goldfields».

– Нас всех уволят, – высказал предположение Теппан.

– Даже не сомневайтесь, – сказал Белозёров. – В Лондоне уже знают, что здесь происходит. Акции вниз поползли. Не остановим беспорядки, акции рухнут на Лондонской бирже и всё – собирайте чемоданы.

Перед администрацией замаячила потеря тёплых и доходных мест.

– Вся надеждна на вас, господа офицеры, – и Теппан многозначительно посмотрел на ротмистра Трещенкова и штабс-капитанов Лепина и Санжаренко.

– И что же прикажите нам делать, господин Белозёров? – спросил Трещенков.

– Беспощадно подавить забастовку, ротмистр, – сказал Белозёров, – чтобы в другой раз не повадно было. Беспощадно! Действия ваши, разумеется, будут вознаграждены. Тем более, что опыт у вас есть. Вы подавляли мятеж в Сормове в пятом году.

– Так точно, – согласился Трещенков, – но там в моём распоряжении была артиллерия.

– Но здесь и баррикад нет, – возразил Белозёров.

– Эсеры, они же все террористы, – поддержал начальника Теппан, – боевая организация. Они вас бомбами закидают, только подпустите поближе.

– Да, что вас триста человек всего, – сказал Белозёров, – растопчут и не заметят.

– Где же забастовщики бомбы возьмут? – недоверчиво спросил Трещенков.

– Поверьте, Николай Викторович, – сказал Белозёров, – на приисках есть из чего сделать бомбы.

Жандармским офицерам было о чём задуматься.

– Если стрелять пачками, – сказал Трещенков, – это, пожалуй, может заменить артиллерию.

Тульчинский с выборными объезжал прииски. В рядах забастовщиков наметился раскол. Некоторые хотели прекратить забастовку при условии выполнения администрацией некоторых пунктов требования. Но большинство, всё-таки, стояли за выполнение администрацией всех пунктов требований без исключения.

– Наша забастовка навела ужас на администрацию «Лензото». Ещё чуть-чуть и они сдадутся. Нельзя прекращать борьбу, нельзя прекращать забастовку.

– Я поеду в Бадайбо, – сказал Баташёв, – поговорю с железнодорожными рабочими. Если и они поднимутся, то мы зажмём «Лензото».

– Так круто, может быть, и не надо, Павел. А как не сломаются? Солдат пригнали.

– Это они со страха, с испугу. Поднажать надо. Посмотрите, товарищи, какие бедствия мы претерпели за дни забастовки: голод, семьи наши голодают, потеря заработка, аресты, из казарм на мороз выселяют. Но какой подъём духа! Неужели мы остановимся на полпути? Неужели сдадимся? Нет! Надо бороться до конца, товарищи. До победы!

О намечающемся расколе среди забастовщиков Тульчинский сообщил администрации «Лензото», которая в свою очередь, сообщила об этом иркутскому губернатору. В письме было сказано, что действия Тульчинского по умиротворении забастовщиков ставят «Ленское товарищество» в тяжёлые условия, а арест некоторых забастовщиков представляется желательным.

В ночь на 4 апреля были произведены аресты членов забастовочного комитета и обыски в казармах Андреевского, Васильевского и Надеждинского приисков.

Утром у конторы управления собралась значительная толпа хмурых рабочих с требованием немедленно освободить арестованных членов забастовочного комитета. Василий Кочетов и Яков Бычков в первых рядах.

– Мы требуем немедленного освобождения наших товарищей, – сказал Кочетов, – и выполнения всех пунктов наших требований, предоставленных администрации ранее.

– У нас дети голодают, – сказал Бычков, – а продовольствие не отпускают.

– Это произвол, – сказал Кочетов. – Вы не имеете права.

– Вы же бастуете, – возразил управляющий Самохвалов.

– И вы нас решили голодом уморить? – спросил Бычков.

– Увольняйтесь, – предложил Самохвалов.

– Уволимся, – пообещал Кочетов, – только оплатите до сентября, согласно договору, по справедливости. И до железной дороги довезите, до Жигалова. Ещё зима.

– Да, – сказал Яков, – с бабами да с детьми по морозу шибко долго не проходишь.

– Я такие вопросы не решаю.

– А кто решает? – спросил Кочетов.

– Администрация. А товарищей ваших только прокурор отпустить может.

–Так давай его сюда, – загудела толпа.

– Он сейчас на Надеждинском.

Тут подошёл поезд, с него спрыгнули солдаты, ротмистр Трещенков вышел из вагона.

– Разойдись! – приказал он рабочим. – Стрелять буду.

Солдаты выстроились вдоль железнодорожного полотна, направили ружья в сторону толпы рабочих.

– Вот кому идут самородки, что у нас отбирают, – закричали из толпы, – чтобы вот этих содержать.

– Пусть в нас стреляют, невинных и безоружных, а всё равно будем требовать, что нам следует.

– Требуйте, – согласился Самохвалов, – только не здесь.

– А где? – спросил Кочетов.

– Идите в Надеждинский.

– Если надо, то мы и в Бодайбо дойдём, – уверил его Кочетов.

– А как он стрелять будет? – спросил Бычков. – Глаза у его благородия шибко жестокие.

– Может будет, а может нет. Воинскую команду это ваш Тульчинский вызвал. А боитесь, так по казармам расходитесь.

– Врёшь! – возмутился Кочетов. – Константин Николаевич не мог на такое пойти.

– А вы у него сами и спросите.

– Вызовите его сюда.

– Он на Надеждинском, туда идите.

Кочетов оглянулся на толпу.

– Так что, товарищи, пойдём? – спросил он.

– Пойдём, – хором ответила толпа.

Рабочие двинулись к Надеждинскому прииску.

– Что вы ждёте, Николай Викторович? – спросил Самохвалов ротмистра. – Погружайте команду в вагоны и к Надеждинскому. Опередите их. Всякое может быть.

Дорога была узкая, рабочие шли по трое в ряд с революционными песнями. Снег скрипел под тысячами валенок.

– Васька, а что как в нас стрелять будут? – спросил Бычков.

– Да не будут, – уверенно ответил ему Кочетов, – мы без оружия, ведём себя мирно.

На Надеждинский приехал ротмистр Трещенков. Там уже были команды штабс-капитанов Лепина и Санжаренко. После короткого совещания решили перегородить тракт, а часть солдат расположить на железнодорожном полотне.

Подошли товарищ прокурора Преображенский, Белозёров, инженер Тульчинский и горные приставы.

Уже смеркалось, когда с Федосиевского к Надеждинскому прииску стали подходить первые рабочие. Трещенков с железнодорожной насыпи крикнул им, чтобы остановились, а иначе он будет вынужден стрелять.

– Да погодите вы стрелять, – сказал Тульчинский, – до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?

– Что мне думать?

– Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.

Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.

– Что, Константин Николаевич, – Кочетов обратился к Тульчинскому, – говорят вы на нас жандармов натравили?

– Кто говорит?

– Самохвалов.

– Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.

– А как же наши товарищи?

– Подальше отойдём, будем разбираться.

В это время с другой стороны дороги послышалась песня:

– «Вихри враждебные веют над нами…»

Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.

Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

– Идут, – сказал Санджаренко, – если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.

А песня набирала силу.

Но мы поднимем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

– Стреляйте, ротмистр, – закричал Преображенский, – почему вы не стреляете?

У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.

На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…

На бой кровавый,

Святой и правый

– На бой они идут, – зло выкрикнул ротмистр, – ну, пусть идут.

Марш, марш вперёд,

Рабочий народ.

– Слушай мою команду! Готовсь.

Винтовки солдат дружно прижались к плечам.

Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:

– Пли!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Песня захлебнулась, послышались крики.

– Пли! – кричал Трещенков. – Пли!

Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.

– Стрелять пачками! – приказал Трещенков.

Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.