16. Вежливое обращение администрации. Рабочих не называть на "ты", а на "вы".
17. Устранение административных лиц:
а) Утесистого прииска: Якова Синцова, смотрителя шахты;
б) Андреевского прииска: смотрителя Горелова;
в) Пророко-Ильинского: управляющего Кобылянского, смотрителя Иевлева, служащего Бегузарова;
г) Александровского прииска: смотрителя Костина, Казакова, братьев Кузнецовых, Шабеко, инженера Савельева, станового Анельгольм и служащих Токарева, Коморникова, Пестякова;
д) Надеждинского прииска: заведующего мастерской А. Демут;
е) Феодосиевского прииска: станового Станкинас, инженера Бромирского, смотрителей Киржанович, П. Русакова, кассира конторы, обходного Бормина, Штейнера, плотничного мастера Макарова и Горшунова.
18. За время забастовки никто не должен пострадать.
О ГАРАНТИИ ВЫБОРНЫХ
1. Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от ст. Феодосиевская до ст. Бодайбо, а равно и на лошадях.
2. Чтобы управление Лензото снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам.
3. Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом.
4. Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица, предварительно не испросив разрешения у делегатов.
Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем: если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех рабочих с работ.
– Я ознакомился вчера с вашими требованиями, – сказал Керенский, – ничего предосудительного не нашёл. Они строго экономические, никакой политики в них нет.
– Вот и Александров сказал, что мы требуем соблюдения договоров найма, которые с нами подписала «Лензото» и более ничего.
– «Ленское товарищество» допустило нарушения не только договора, но и законов Российской империи. Расходы товарищества из года в год растут, вот и экономят на всём. Поэтому Белозёрова и назначили управляющим. По отзывам он умён, нагл и абсолютно беспринципен. Это с одной стороны – убытки, а с другой, компания получает огромные барыши, играя на Лондонской бирже, а это прибыль. Так что было дальше, Яков Кондратьевич?
– Так что дальше? Выбрали восемнадцать человек забастовочного комитета для переговоров с администрацией, председателем назначили Пашку Баташёва и избрали старост казарм, что бы за порядком следил, пить не давал и всё такое. Спиртоносов в тайге всех разогнали. В нашей казарме Ваську Кочетова старостой выбрали.
– И слава Богу, – сказала Степанида, – ты пить перестал, на человека стал похож.
– Да замолчи ты, баба.
Утром 5 марта помощник управляющего Теппан получил телеграмму из правления компании, в которой говорилось:
«Решили удовлетворить первые три пункта требований забастовщиков, никого не увольнять, если рабочие выйдут на работу во вторник 6 марта. Если нет, то всех рассчитать, прекратить водоотливы».
Содержание телеграммы довели до забастовочного комитета.
– Липа эта ваша телеграмма, я думаю. Шибко быстро ответ пришёл. Если сейчас прекращать забастовку, то тогда сперваначалу нечего было заводиться. Забастовку надо продолжать до полной победы.
– А водоотливы?
– У водоотливов надо поставить охрану. Нельзя им позволить затопить шахты.
В управлении нарастала паника. Было ясно, как Божий день, что события на приисках не одобрят в Санкт-Петербурге и, особенно, в Лондоне. Большинство акций компании «Ленского золотопромышленного товарищества» принадлежали лондонской компании «Lena Goldfields».
– Это всё эсеры мутят, – выходил из себя Теппан. – Ох уж эти социалисты-революционеры! Восьмичасовой рабочий день им подавай? Права рабочих? Хрен им с маслом!
В Санкт-Петербург и Иркутск полетели телеграммы от администрации приисков, о том, что забастовка возникла на почве квалифицированной агитации, приняла упорный характер, а уступки рабочим недопустимы и заканчивались просьбой прислать солдат.
Из Иркутска ответили, что, по их сведениям, забастовка носит мирный характер и посоветовали принимать решительные меры по недопущению беспорядков.
Во вторник рабочие на работу не явились, за расчётом тоже. К ним на переговоры в Народный дом пришли инженер Александров и горный исправник Галкин. Переговоры результата не дали. В тот же день администрация «Лензото» согласилась удовлетворить пункты требований рабочих: 2, 3, 4, 7, 8, 11, 13, 15 и 16. Остальные требования признали чрезмерными и незаконными. И седьмого марта это было доведено до сведения забастовочного комитета.
– Что-то как-то опять шибко быстро они согласились, – засомневался Баташёв. – В Питере-то знают?
– А восьмичасовой рабочий день? – спросил Матвеев. – За дни забастовки нам заплатят?
– Правильные вопросы задаёт товарищ Матвеев. Так в Питере знают?
– Знают, – уверенно сказал Александров.
– А нам как узнать?
– Телеграмму пошлите.
– В Питер?
– Да хоть в Лондон.
– Ладно, – согласился Баташёв, – завтра придём в контору, пошлём.
– Договорились.
Было послано три телеграммы аналогичного содержания, ещё в Иркутск и Горный департамент.
На следующий день, 9 марта, пришёл ответ из Горного департамента.
В телеграмме призывали администрацию выполнять контракты, заключённые с рабочими, рабочих призывали не слушать своих главарей и выходить на работу, в противном случае прииски закроют, как убыточные.
– И опять ни слова об оплате забастовочных дней, – сказал Матвеев, – и о восьмичасовом рабочем дне.
– Продолжаем забастовку, – решительно сказал Баташёв, – инженер Тульчинский приезжает из Петербурга. Он надзирает за «Лензото». С ним с администрацией будет проще договориться. Ну, уступим чуток. Пусть рабочий день будет девять часов, хрен с ним, не помрём. И ещё чего-нибудь по мелочи.
– Константин Николаевич мужик правильный, – сказал Яков, -справедливый, придирается по мелочам, но всё в рамках. На него уповали. Он же не конторский. Уступать даже по мелочам не хотелось и сейчас не хочется. Тут по справедливости не восьмичасовой рабочий день надо, а шести. Бывало в шахте стоишь, а вода и сверху и с боков и внизу, водоотводы не справляются воду отводить. А кругом вечная мерзлота. А нас упрекают, что мы в деньгах много требуем.
– Сколько получают рабочие? – спросил Керенский.
– Бывает, что до 45 доходит, а уж 38 рублей уж точно получается.
– Это в два раза больше, чем в России.
– Да ты тут поработай, господин хороший, постой по колено в холодной воде 12 часов, а потом сравнивай.
– А пропиваешь ты сколь? – сказала Стеша.
– Так если «хлебного вина» не пить, совсем окочуришься.
– Кто попрекает вас деньгами? – спросил Керенский.
– Горный департамент. Хорошо там в Питере рассуждать, а ты здесь поработай, – с обидой сказал Яков.
– А что администрация? Ждала прибытия Тульчинского?
– Как же ждала! Или иди работай или пошёл вон с бабой и с детьми на мороз. И не заплатят ни копейки.
– Продукты продавать отказывались, – пожаловалась Степанида.
– Телеграмму в департамент отбили, мол, увольняйте, ладно, но до железной дороги довезите и зарплату до сентября выплатите. Не мы ж договора нарушаем, а «Лензото».
– И что?
– Ничего. Департамент прислал администрации телеграмму о невозможности допустить выселение рабочих, только разве что в целях пресечения беспорядков. А администрация нас арестовывать начала в целях пресечения беспорядков.
– А вы молчали?
– Ага, как же, молчали. Выручали своих, не без этого. А они жандармов и солдат стали стягивать. Ага. Мы на нарах лежим в казармах, а нас как медведей обкладывают.
На прииски прибыла Кириенская команда солдат под командованием штабс-капитана Санжаренко. И в этот же день горный исправник Галки решил выполнить постановление судьи и выселить пять семей рабочих Феодосиевского прииска, а также арестовать двенадцать рабочих, подозреваемых в агитации за забастовку. Недовольная толпа рабочих численностью около двух тысяч направилась к прииску Феодосиевский, где был Народный дом, к администрации с криками «Тогда арестуйте всех нас», «Это произвол!»
Санжаренко поставил свою команду солдат на железнодорожную насыпь, а сам направился к рабочим. Толпу удалось остановить. Начались переговоры. Судья и Теппан пытались доказать рабочим законность своих действий. Попытки не удавались.
На середине переговоров вдруг толпа рабочих легла на снег. Оказалось, что солдатам была дана команда и они взяли ружья на изготовку.
– Штабс-капитан, – закричал Теппан, – отмените свой приказ.
Приказ был отменён, рабочие поднялись.
– Неужели вы бы стали в нас стрелять? – спросили у солдат.
Ответа не последовало.
Вскоре пришла телеграмма от Иркутского губернатора, ранее извещённого о событии на приисках, с отменой решений судьи до особого распоряжения.
Рабочие вернулись в казармы.
Тульчинский, окружной инженер Витимского горного округа прибыл днём 22 марта, а тем же вечером прибыл помощник Иркутского жандармского управления ротмистр Трещенков.
И на следующий день 23 марта Тульчинский собрал всю администрацию «Лензото», пригласил ротмистра Трещенкова и начальника Бадабинской воинской команды штабс-капитана Лепина.
– Нет, – твёрдо сказал инженер Теппан, – идти на уступки рабочим решительно нельзя, Константин Николаевич. Товарищество и так несёт убытки, а если потакать рабочим, то они на шею сядут.
– Но рабочие тоже люди, – возразил Тульчинский, – и все силы отдают работе на товарищество.
– Что они там отдают? Не нравится – пусть увольняются.
– Куда же они пойдут среди зимы?
– А куда хотят. Им уступили девять пунктов, должны быть довольны. Забастовки сами по себе подрывают устои общества. Почему они и вредны. Пусть на работу выходят 1 апреля, а там, может быть руководство ещё на что согласиться.
Тульчинский 24 марта пригласил всех выборных от рабочих к себе.
– Вы мне верите?
– Мы вам верим, Константин Николаевич, – ответил Баташёв, – но вы не хозяин товарищества.
– Но и не последний человек.
– Последние тут мы.
– Да помолчи ты, Яков, – сказал Баташёв. – Конечно, вы вес имеете.
– Имею. На девять пунктов согласились, пусть выполняют. Первого апреля все прииски должны заработать, забастовку прекратить. Потом мы их и по остальным пунктам дожмём.
– А если обманут? – засомневался Баташёв.
– Пусть только попробуют, – пригрозил Тульчинский, – я им тогда такую жизнь устрою, что им небо с овчинку покажется. Надо прекращать забастовку.
– Ну, что, товарищи? – обратился Баташёв к членам комитета забастовки.
– Если господин Тульчинский, – сказал Матвеев, – уверен в успехе…
– Уверен.
– Тогда надо ехать по шахтам, объяснять, почему прекращаем забастовку.
– Действуйте, – сказал Тульчинский.
Между тем в конторе товарищества происходили другие разговоры.
– Министерство внутренних дел считает, – сказал Белозёров, – что ответственность за беспорядки целиком и полностью ложатся на «Ленское золотопромышленное товарищество», которое бесконтрольно эксплуатирует Витимо-Олёкминский золотопромышленный район при полном игнорировании насущных нужд рабочих и требований обязательных постановлений Горного департамента. Лондон нас не поймёт, господа. Барон Гинсбург в Санкт-Петербурге тоже.
Собравшиеся в управлении все были поставлены Гинсбургом, вторым акционером по числу акций, после «Lena Goldfields».
– Нас всех уволят, – высказал предположение Теппан.
– Даже не сомневайтесь, – сказал Белозёров. – В Лондоне уже знают, что здесь происходит. Акции вниз поползли. Не остановим беспорядки, акции рухнут на Лондонской бирже и всё – собирайте чемоданы.
Перед администрацией замаячила потеря тёплых и доходных мест.
– Вся надеждна на вас, господа офицеры, – и Теппан многозначительно посмотрел на ротмистра Трещенкова и штабс-капитанов Лепина и Санжаренко.
– И что же прикажите нам делать, господин Белозёров? – спросил Трещенков.
– Беспощадно подавить забастовку, ротмистр, – сказал Белозёров, – чтобы в другой раз не повадно было. Беспощадно! Действия ваши, разумеется, будут вознаграждены. Тем более, что опыт у вас есть. Вы подавляли мятеж в Сормове в пятом году.
– Так точно, – согласился Трещенков, – но там в моём распоряжении была артиллерия.
– Но здесь и баррикад нет, – возразил Белозёров.
– Эсеры, они же все террористы, – поддержал начальника Теппан, – боевая организация. Они вас бомбами закидают, только подпустите поближе.
– Да, что вас триста человек всего, – сказал Белозёров, – растопчут и не заметят.
– Где же забастовщики бомбы возьмут? – недоверчиво спросил Трещенков.
– Поверьте, Николай Викторович, – сказал Белозёров, – на приисках есть из чего сделать бомбы.
Жандармским офицерам было о чём задуматься.
– Если стрелять пачками, – сказал Трещенков, – это, пожалуй, может заменить артиллерию.
Тульчинский с выборными объезжал прииски. В рядах забастовщиков наметился раскол. Некоторые хотели прекратить забастовку при условии выполнения администрацией некоторых пунктов требования. Но большинство, всё-таки, стояли за выполнение администрацией всех пунктов требований без исключения.
– Наша забастовка навела ужас на администрацию «Лензото». Ещё чуть-чуть и они сдадутся. Нельзя прекращать борьбу, нельзя прекращать забастовку.
– Я поеду в Бадайбо, – сказал Баташёв, – поговорю с железнодорожными рабочими. Если и они поднимутся, то мы зажмём «Лензото».
– Так круто, может быть, и не надо, Павел. А как не сломаются? Солдат пригнали.
– Это они со страха, с испугу. Поднажать надо. Посмотрите, товарищи, какие бедствия мы претерпели за дни забастовки: голод, семьи наши голодают, потеря заработка, аресты, из казарм на мороз выселяют. Но какой подъём духа! Неужели мы остановимся на полпути? Неужели сдадимся? Нет! Надо бороться до конца, товарищи. До победы!
О намечающемся расколе среди забастовщиков Тульчинский сообщил администрации «Лензото», которая в свою очередь, сообщила об этом иркутскому губернатору. В письме было сказано, что действия Тульчинского по умиротворении забастовщиков ставят «Ленское товарищество» в тяжёлые условия, а арест некоторых забастовщиков представляется желательным.
В ночь на 4 апреля были произведены аресты членов забастовочного комитета и обыски в казармах Андреевского, Васильевского и Надеждинского приисков.
Утром у конторы управления собралась значительная толпа хмурых рабочих с требованием немедленно освободить арестованных членов забастовочного комитета. Василий Кочетов и Яков Бычков в первых рядах.
– Мы требуем немедленного освобождения наших товарищей, – сказал Кочетов, – и выполнения всех пунктов наших требований, предоставленных администрации ранее.
– У нас дети голодают, – сказал Бычков, – а продовольствие не отпускают.
– Это произвол, – сказал Кочетов. – Вы не имеете права.
– Вы же бастуете, – возразил управляющий Самохвалов.
– И вы нас решили голодом уморить? – спросил Бычков.
– Увольняйтесь, – предложил Самохвалов.
– Уволимся, – пообещал Кочетов, – только оплатите до сентября, согласно договору, по справедливости. И до железной дороги довезите, до Жигалова. Ещё зима.
– Да, – сказал Яков, – с бабами да с детьми по морозу шибко долго не проходишь.
– Я такие вопросы не решаю.
– А кто решает? – спросил Кочетов.
– Администрация. А товарищей ваших только прокурор отпустить может.
–Так давай его сюда, – загудела толпа.
– Он сейчас на Надеждинском.
Тут подошёл поезд, с него спрыгнули солдаты, ротмистр Трещенков вышел из вагона.
– Разойдись! – приказал он рабочим. – Стрелять буду.
Солдаты выстроились вдоль железнодорожного полотна, направили ружья в сторону толпы рабочих.
– Вот кому идут самородки, что у нас отбирают, – закричали из толпы, – чтобы вот этих содержать.
– Пусть в нас стреляют, невинных и безоружных, а всё равно будем требовать, что нам следует.
– Требуйте, – согласился Самохвалов, – только не здесь.
– А где? – спросил Кочетов.
– Идите в Надеждинский.
– Если надо, то мы и в Бодайбо дойдём, – уверил его Кочетов.
– А как он стрелять будет? – спросил Бычков. – Глаза у его благородия шибко жестокие.
– Может будет, а может нет. Воинскую команду это ваш Тульчинский вызвал. А боитесь, так по казармам расходитесь.
– Врёшь! – возмутился Кочетов. – Константин Николаевич не мог на такое пойти.
– А вы у него сами и спросите.
– Вызовите его сюда.
– Он на Надеждинском, туда идите.
Кочетов оглянулся на толпу.
– Так что, товарищи, пойдём? – спросил он.
– Пойдём, – хором ответила толпа.
Рабочие двинулись к Надеждинскому прииску.
– Что вы ждёте, Николай Викторович? – спросил Самохвалов ротмистра. – Погружайте команду в вагоны и к Надеждинскому. Опередите их. Всякое может быть.
Дорога была узкая, рабочие шли по трое в ряд с революционными песнями. Снег скрипел под тысячами валенок.
– Васька, а что как в нас стрелять будут? – спросил Бычков.
– Да не будут, – уверенно ответил ему Кочетов, – мы без оружия, ведём себя мирно.
На Надеждинский приехал ротмистр Трещенков. Там уже были команды штабс-капитанов Лепина и Санжаренко. После короткого совещания решили перегородить тракт, а часть солдат расположить на железнодорожном полотне.
Подошли товарищ прокурора Преображенский, Белозёров, инженер Тульчинский и горные приставы.
Уже смеркалось, когда с Федосиевского к Надеждинскому прииску стали подходить первые рабочие. Трещенков с железнодорожной насыпи крикнул им, чтобы остановились, а иначе он будет вынужден стрелять.
– Да погодите вы стрелять, – сказал Тульчинский, – до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?
– Что мне думать?
– Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.
Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.
– Что, Константин Николаевич, – Кочетов обратился к Тульчинскому, – говорят вы на нас жандармов натравили?
– Кто говорит?
– Самохвалов.
– Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.
– А как же наши товарищи?
– Подальше отойдём, будем разбираться.
В это время с другой стороны дороги послышалась песня:
– «Вихри враждебные веют над нами…»
Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.
Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут.
– Идут, – сказал Санджаренко, – если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.
А песня набирала силу.
Но мы поднимем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу.
– Стреляйте, ротмистр, – закричал Преображенский, – почему вы не стреляете?
У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.
На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…
На бой кровавый,
Святой и правый
– На бой они идут, – зло выкрикнул ротмистр, – ну, пусть идут.
Марш, марш вперёд,
Рабочий народ.
– Слушай мою команду! Готовсь.
Винтовки солдат дружно прижались к плечам.
Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:
– Пли!
Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,
Станем ли, братья, мы дольше молчать?
Песня захлебнулась, послышались крики.
– Пли! – кричал Трещенков. – Пли!
Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.
– Стрелять пачками! – приказал Трещенков.
Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.
О проекте
О подписке