2
Плохой день для сватовства

«Вольный ветер» разрывался от наплыва посетителей, ступени с перекладиной мелко дрожали, и подгоняющий клич хозяйки не заставил себя ждать:

– А ну, спустились быстро, дармоедки островные! Повыгоняю всех к чудовой бабушке!

Мимо меня по шаткой лестнице пронеслась Ося. Подхватив юбки, она резво перепрыгнула последние две ступени и убежала в трапезную.

Я поплелась следом.

Хозяйские комнаты «Вольного ветра» – да и гостевые тоже – не отличались чистотой: на потрескавшихся, ржавого цвета стенах светил только один заляпанный отпечатками светец, и вокруг него, сталкиваясь в воздухе, сонно гудели мухи. Пол устилали стеганые коврики, которые наверняка застали те времена, когда в этом заведении еще не разбавляли напитки. Через приоткрытую дверь хозяйской комнаты виднелось болтающееся на веревке исподнее корчмарки.

Фед сидел на деревянном ящике, в окружении бочек с солониной. Левой рукой он поддерживал гусли, а правой рассеянно перебирал струны.

– Мы поедем в Линдозеро?

Вместо ответа Фед отставил в сторону гусли и встал.

– У меня для тебя подарок, – вдруг сказал он и вытащил из-за пазухи ленту с камнем.

Фед надел на меня оберег, с которым раньше не расставался: крупный янтарь с вкраплениями потемневших искр. Не раз и не два святоборийские каменных дел мастера предлагали за него неслыханные деньжищи, но в какой бы нужде мы ни оказывались за все эти годы, Фед отказывался его заложить или продать, а тут…

– Обратно не приму. – Фед угадал ход моих мыслей. – Этот камень особенный, колдовской. Я не разобрался, как он работает, но подозреваю, что пару раз спасал мне жизнь. – Уголки губ наставника снова дрогнули. – Носи его.

Я коснулась тяжелого и холодного камня.

– Это откуп?

Фед нахмурился, а я рассмеялась, но смех ударился невпопад о темные углы коридора и затих прежде, чем открылась дверь в трапезную.

Томор, корчмарь, держал стопку пустых кружек. Вместе с ним ворвался сизый дым и громкие вопли посетителей.

– Что, прохлаждаетесь? – пожурил он нас. – Толпа собралась, не продохнуть. Давай, царица наша, начинай колдунство.

Никто в «Вольном ветре» не знал, что мы с Федом колдуны, но иногда, не иначе как из баловства, кто-нибудь шутил так в нашу сторону.

– Чушь, Томор! Хоть и свои все, а поберегись такими словами разбрасываться! Червонных и в Сиирелл полно, – отозвался наставник, не сводя с меня пристального взгляда.

– Идите, убытки вы мои ходячие, – сказал корчмарь и выдворил нас из коридора.

Год выступленией в «Вольном ветре» подарил нам не только ворох сплетен, но и постоянных зрителей, так что здесь теперь всегда толпились наемники и торговцы. Фед занял привычное место на ящике, а я встала позади него и оглядела трапезную.

В центре гудела пирушка. Ося шепнула, что всех угощает купец в красивом асканийском кафтане. Богатый гость уже свел знакомство с местными девицами и перебрасывался лихими историями с нашим вышибалой Эртом. Менее удачливые торговцы разбрелись по углам с чарками медовухи. За тремя столиками вдоль стенки сидела крикливая ватага наемников. Один из них ухитрился даже полапать хозяйку, за что был выдворен глазастым Ортом – братом Эрта, тоже вышибалой.

Фед начал петь про забытый град, город колдунов, существовавший давным-давно в Светлолесье. Это была одна из песен, после которых в корчме обычно творилось что-то совсем невообразимое.

Колдуны прошлого повелевали миром, а нам не дано распоряжаться сегодняшним днем.

Едва выждав положенное вступление, я сделала резкий взмах головой, и гости отступили на полшага вглубь «Вольного ветра», освобождая место для танца.

Не думать!

Пусть тело ведет вперед. Оно знало, что делать. Как повести плечами, как очаровать зрителей хороводом блеска и бусин, как колыхнуть юбкой так, чтобы во всполохе танца нечаянно выглянул кусочек обнаженной кожи.

Я вскинула руки, и колокольчики ответили звоном металлических голосов.

Я извивалась, смеялась, птицей перелетала с одного края круга на другой.

Ритм ускорился, движения – тоже. Ноги все реже касались пола, словно подо мной были не выщербленные старые доски, а обжигающие стопы угли.

На ресницах дрожали пот или слезы, уже не разобрать. Да и неважно оно. Фед двигался к развязке, а я вместе со зрителями слилась в единый поток. Всякий, кто не успел отвести или прикрыть глаза, – пропал.

Я кружилась на месте, подгоняемая разгоряченными криками зрителей.

Фед рвал струны и вместе с ними наши души.

Я упала на пол, не в силах выдерживать ритм, но успела вывернуться и распластаться в ногах наставника.

Время танцевать!

Время жить!

И пусть на миг вернется былое.

«Зачарованный лес», вслед за ним – «Царевна-бродяжка». Пока звучали предания, колдовство бурлило под кожей, отзываясь на музыку. Мало умели теперь чародеи. Они, как зыбкие тени прошлых столетий, остались лишь напоминанием о дивных созданиях и тех временах, когда люди и колдуны жили вместе.

Личина уличного певца или плясуньи помогала переплетать судьбу человека и колдуна. Как сладкое маковое молоко для тех, кто не смирился с жизнью изгнанника, она помогала убаюкивать себя мыслью, что творить чары можно иначе.

– Устала? – с участием в голосе поинтересовался Томор, когда закончилась музыка.

Я кивнула. Сердце колотилось, перед глазами плыло – я все еще была по ту сторону легенд.

– Ладно, отдохни, – благодушно разрешил корчмарь и добавил: – Помоги Осе с сухарями.

Ничего. Скоро все кончится. И песни, и сухари.

Я вынесла из кухни две миски и принялась расставлять угощение на столах.

Вдруг дверь корчмы, едва не слетев с петель, с силой ударилась о стену: таким оказался ворвавшийся в заведение ветер.

Мои волосы поднялись, а затем, послушные невидимой воле, опали обратно. Я заслонила ладонью глаза, с недоумением ощутив, как сквозь пелену дыма повеяло не солоноватым, водорослевым запахом улиц Сиирелл, а ароматом терпких благовоний с легкой примесью гари, какие обычно жгут в муннах. Со столов полетел, закладывая воздушные кренделя, пепел и мелкий сор. У одного из купцов сдуло со стола шапку, и он, ругнувшись, отправился ее поднимать. Его собутыльник, чьи вещи миновала подобная участь, засвистел и велел корчмарю поскорее сделать что-нибудь с этим безобразием.

Вышибала Эрт поймал красноречивый взгляд хозяина и затворил дверь, ладонью помогая ей встать в расшатанный косяк. В это время Фед ни на мгновение не прерывал искусной игры, вплетая все происходящее в свое представление.

– Я встречу, как старых друзей, ветра́, что несут с собой первый снег; пир из трав и пыльцы для них приготовлю. Время, когда ветра дуют с севера, – это еще и время, когда летние истории вызревают в нас зернами небылиц. Я буду смотреть, как нежный иней устилает поля, и буду сеять в землю сказки. Воет ветер, словно музыка. Звучат слова, будто колыбельная. Ток самой земли замедляется. И ветер поет: истории нужны нам, странник, нужны, как колыбельная…

Лицо наставника лучилось весельем. Довольно крякнув, он щелкнул суетящуюся рядом Осю по венику в руках, за что, на радость собравшимся, им же и схлопотал.

– Не к добру штормит, – буркнул кто-то. Я молчаливо согласилась с этим, потому что входная дверь шаталась и скрипела с каждым порывом все сильнее.

Старожилы острова рассказывали о том, что корчма получила название в честь шальных морских ветров. Перед штормом на улицах Сиирелл носились предвестники бури, суля роковые перемены тем, кто встретится им на пути.

– Еще и ночь воровская. Вот наказанье-то!

Лучины в корчме резко потемнели: огонь уменьшился, а над самой верхушкой изъеденных копотью светцов поплыл чад. Нарастала непонятная, смутная тревога. Я поставила миску, и купцы радостно запустили в нее руки, не обратив никакого внимания на сгущающийся полумрак. Гомон и музыка стали глуше, но и тогда никто и ухом не повел – все продолжали заниматься своими делами. Фед с упоением играл, Ося подметала, корчмарка с кем-то ругалась, пока Томор – ее благоверный – протискивал золотой в засаленный отворот кафтана.

Перед входной дверью резко потемнел воздух, но все вокруг, даже вышибалы, вели себя по-прежнему и в эту сторону даже не смотрели.

Но я шагнула туда. Раздался чей-то вздох. За ним – шепот на непонятном наречии.

Звуки «Вольного ветра» с каждым шагом становились все тише, выцветали, как забытые на солнце в погожий день ткани. Дверь, и без того сотрясающаяся от порывов ветра, зашлась мелкой дрожью. Я подошла ближе и увидела, как сквозь щели между досками пробился холодный, едва мерцающий, зеленоватый туман. Новый вздох раздался совсем близко, и я обернулась: рядом, там, где раньше стояли стол и лавка, теперь вихрилась тьма, и из нее проступал образ сплетающихся в каком-то диком, животном ритме, мужчины и женщины.

– Это…

Видение опалило щеки пламенем стыда. Я уставилась на незнакомцев, на то, как на обнаженную кожу и складки одежды ложился ровный, блекло-изумрудный свет. Лица были не видны, но что-то в их облике казалось смутно знакомым.

Дверь скрипнула и приоткрылась, и светящийся зеленый туман втек в корчму. Дух благовоний и гари усилился, я почти слышала сухой треск горящих свечей. И ощутила всем своим нутром, что там, за порогом, в штормовой сиирелльской ночи кто-то стоит. Присутствие чужака выдавала ломкая тень, упавшая на косую полоску света. Через мгновение клубящаяся зелень поглотила и ее, но тень не исчезла.

Я коснулась шершавого засова.

Сердце зашлось в бешеном ритме, а в полумраке ему ответил другой, не менее быстрый, ритм.

Ну же…

Ну же!

Ледяной металл кусал пальцы.

Раздался женский, исполненный бесстыдного сладострастия стон.

Я вздрогнула и в страшном смятении отскочила от двери, но… Никого.

Тьма исчезла. Мужчина и женщина пропали. Растворились в задымленном воздухе, словно и сами были его частью.

В суеверном ужасе я перевела взгляд на дверь, но она была плотно затворена, и зеленый туман исчез вместе с тенью.

Лучины горели ровным пламенем.

Я закашлялась: нос защекотал тяжелый запах.

– Ты чего? – спросил долговязый Эрт. – Пристает кто? Только скажи.

– А те двое? – резко спросила я, указывая пальцем в опустевший угол. – Куда они делись? Парочка, что сидела здесь?

– Не было тут никого, – помотав головой, ответил вышибала. – Может, смесей курительных надышалась, вот и привиделось! Я и сам иногда у корчмарихи то хвост ослиный увижу, то уши…

– Нет. – Я вытерла тыльной стороной ладони покрывшийся испариной лоб. – Я точно видела!

– Завтра в мунну сходи на всякий, – посоветовал Эрт.

Как во сне, я зашла на кухню и трясущимися руками взяла новую миску. Мои мысли вернулись к изломанной тени, оставленной кем-то на пороге. Вернувшись в зал, с трудом заставила себя снова взглянуть на тот угол. Стол, где мне недавно привиделась парочка, был занят. За ним пировала компания из нескольких причудливо одетых людей, на одном даже была маска лиса, похожая на те, что носят в Светлолесье на зимний Солнцеворот.

Я подошла и поставила перед гостями миску.

– …в Линдозеро это ваше я ни ногой! – скрипуче произнес тот, что носил маску лиса.

– О Единый, ты опять историю эту станешь рассказывать. Сколько можно?

– Чудь там завелась, клянусь! Нос на улицу по вечерам показать страшно, в лесу ухает что-то.

– Ты это… потише! Червенцы свое дело знают, разберутся.

Внутри зазвенела, просачиваясь сквозь многоголосье корчмы, тугая мысль: это все неправда. В Светлолесье не осталось ни чуди, ни ее мест. Даже Обитель колдунов превратилась в усыпальницу.

Моя рука замерла в воздухе, и я украдкой взглянула на гостя в маске: его глаза озорно блестели. Я невольно улыбнулась, а он вдруг взял, да и подмигнул в ответ.

– Есть такие места, где все иначе, – произнес гость. – И то, что ты ищешь, ждет тебя в Линдозере.

Я замерла.

– Кто ты?

– Скоро узнаешь, – выдохнул он.

Я вдруг поняла, что все ряженые за столом молча глядели на нас.

Что бы ни происходило этим вечером в корчме, оно явно не собиралось останавливаться, странности следовали с такой частотой, что даже нерадивые ученики вроде меня должны были отринуть все сомнения и с подобающим благоговением просить помощи.

– Прочь, прочь!

Оберег на моей груди потяжелел.

Внезапно дверь корчмы рвануло с петель: в открывшемся проеме стояла тьма, а высоко в небе дышала жаром кроваво-красная Червоточина. Я шагнула назад, но оступившись, больно ткнулась головой о балку.

– Госпожа, с вами все хорошо?

Подошел асканиец, что недавно болтал с Эртом. Он положил ладонь мне на спину так бережно, словно я была тонкой былинкой, которую вот-вот сомнет ветер.

– Да, – едва слышно вымолвила я и обернулась на наставника. Фед чуть сузил глаза, но игры не прервал.

Стол вновь опустел. Наваждение, если это действительно было оно, исчезло. Как такое произошло?

– Ты чу́дно пляшешь. – Купец придержал меня за руку и нагнулся ближе, заглядывая в глаза. – Меня зовут Колхат, – вдруг произнес он. – Посидишь со мной?

Я застыла, но тут Ося нырнула между столами и начала ловко сметать рассыпавшиеся на пол сухари. Это простое, привычное действие помогло мне опомниться. Я с надеждой оглянулась на корчмаря, но тот, хоть и мигом поскучнев лицом, кивнул. Томор не любил, когда меня дергали гости, но внешний облик некоторых вселял в него надежду на вознаграждение. Если это, конечно, были правильные гости.

Колхат был именно таким: отправил погулять девиц, а потом велел Осе принести кувшин лучшего вина, запеченную с пряными травами семгу и пирогов с медом.

Примирившись с неизбежным, я уселась за стол и рассмотрела асканийца повнимательнее. Расшитый золотой тесьмой кафтан небросок для такого места, как Сиирелл, но не всякий разглядел бы его подлинную стоимость. А она скрывалась в деталях: за одну только золотую булавку с рубиновым навершием, что небрежно торчала у петлицы, можно было выкупить весь «Вольный ветер» со всеми его протертыми половиками.

Да и сам мужчина вблизи выглядел как герой из сказки, а не купец. Таких угольно-черных волос и прозрачных глаз не встретишь ни на одном торжище, а такой холеной бородке наверняка позавидует сам царь Святобории.

– Расскажи сперва о себе. – Ухватив кувшинчик, Колхат щедро наполнил наши кружки. – Единый знает, какое пойло тут считают лучшим. М-да, явно не ардэ.

Я жестом отказалась от угощения, хотя во рту было сухо, и на мгновение почудился привкус гари. Каждый раз, когда неведомого становилось слишком много, я без раздумий шла к наставнику, и теперь каждый миг промедления отзывался во мне тревогой.

– Я простая танцовщица из Сиирелл.

– На этом острове никто не может быть простым, – сказал Колхат и, заговорщически подмигнув, осушил кружку. – Давно ты здесь?

– Не помню точно. – Я сделала вид, что припоминаю. – Кажется, несколько месяцев.

– А я искал того, кто расскажет мне местные истории. Это моя слабость.

Колхат явно мог позволить себе местечко на две головы лучше этого и все же был здесь. Что бы он ни рассчитывал найти, это явно не стоило и половины его булавки. Да и, похоже, из асканийского у него только кафтан и был, даже в говоре слышались наречия разных мест. Тех, что знала я.

Сколько стоит история, которую он ищет? Этот вопрос, спрятанный во внешнем облике, причинял мне излишнее беспокойство. Именно то, чего я сегодня собиралась избегать.

– Наш хозяин, – я кивнула на Томора, – с удовольствием расскажет вам все слухи.

– Кто сказал, что меня интересуют слухи?

– Значит, я ошиблась.

– За ошибки платят, – живо отозвался Колхат.

– Да, но только у меня нет еще одного чуда.

– Чу́дная история подойдет.

– Тогда вам точно нужно послушать нашего певца, – сказала я и поднялась.

Но Ося водрузила еду на стол, а себя – на лавку рядом со мной, тем самым перекрыв путь к отступлению.

Колхат приподнял брови, а Ося воскликнула:

– Господин, позвольте мне рассказать!

Если бы я знала, что это будет за история, то залезла бы под стол и попыталась спастись бегством еще до ее начала.

История оказалась обо мне.

– Поверьте, господин, еще зиму назад никто не знал, какой цветок распустится под этой крышей, – свои слова Ося сопровождала раскладыванием пирогов по тарелкам. – Когда Лесёна появилась, она походила на голодного мальчишку, а не на девицу. Я постаралась научить ее добродетелям…

Мне вдруг отчаянно захотелось провалиться сквозь землю, особенно когда зазвучала часть с перечислением этих самых добродетелей. Благо, она была краткой, зато часть о «прочем» грозила перерасти в нескончаемый перечень. Ося входила в раж, не замечая, как стекленеют глаза слушателей.

Утешало одно – не пришлось ничего придумывать. «Чем меньше болтаешь с незнакомцами, тем лучше, – говаривал Фед. – Неизвестно, что у них на уме и какие выводы они могут о тебе сделать». Наблюдательность – то качество, которое наставник с меня спрашивал в полной мере и в котором я временами полностью его разочаровывала.

Вот и сейчас я поздно поняла, к чему Ося все это устроила и отчего проявила такое участие к моей судьбе.

– Ну конечно! – охнула я и, поймав вопросительные взгляды Оси и Колхата, нашла глазами Феда.

«Сапог, значит… Ага». Стал понятен и наряд, и нарочито громкий смех подавальщицы рядом с Федом, и такое участие ко мне: она надеялась сбыть «дочку» с рук, чтобы облегчить себе быт с моим «папашей»! Устроить, так сказать, свою судьбу через мою. Ося была не единственной охотницей за сердцем певца, но явно самой находчивой. Так его еще никто не добивался.

– …а то, что ящерицы у нее ползают, так это и отвадить можно. Если господин не чурается, я знаю одну бабку-шептунью…

– Ося, довольно, – резко сказала я с такой неприятной и натянутой улыбкой, чтобы даже бесхитростный человек понял, что выступление окончено. – Господину вряд ли интересны такие вещи.

– Мне интересно ардэ, – добавил Колхат.

– А, сейчас…

Ося поджала губы и вышла из-за стола. У Колхата в глазах плясали веселые огоньки.

– Ящерицы, – серьезным тоном повторил он. – И часто тебя пытаются сосватать первому встречному?

– Первый раз. – Я улыбнулась.

– У тебя есть родители?

– Отец. – Я кивнула на Феда. – Не уверена, что он приложил к этому руку. Если бы приложил, рассказ получился бы интересней.