Copyright © Анастасия Родзевич, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Светлолесье – это не книга. Это целый мир. Он родился куда раньше, чем пришел в него ты, путник. Он будет жить и после того, как ты покинешь его. Он живой, настоящий; он дышит и кровоточит.

Он огромный и таинственный. Чтобы познать его, придется умереть и родиться заново вместе с героями. Но в то краткое мгновение, когда ты нырнешь в его воды, когда закрутит тебя чародейский водоворот, когда легкие до отказа наполнит его воздух, ты станешь кусочком мозаики Светлолесья.

Светлолесье – это целый мир. И он позволит познать часть себя, когда ты откроешь эту книгу.

Даха Тараторина, писательница

Яркая многослойная история про путь во всех его смыслах – к родным землям, к дому и к себе. Герои Светлолесья живые: они совершают ошибки, оступаются, идут на поводу собственных чувств, и потому им веришь и надеешься на счастливый финал. Только к концу первой книги понимаешь, что для счастья им придется пройти немало препятствий и пережить много трудностей, особенно в преодолении себя.

Светлолесье похоже на наш мир: в нем есть знакомые мотивы славянских сказок и мифов, отголоски прежних былин про богатырей и великих героев. И тем не менее это совсем другой мир. Со своими законами и магией, которая порой не такая уж и добрая, какой прикидывается. Но разобраться, где правда, а где ложь, мешают не только высшие силы, но и собственные чувства героев. Наблюдать за хитросплетениями их судеб так же интересно, как за их путешествием по миру Светлолесья.

Ксения Хан, писательница

1
Серебряное солнце

«Нас окружают боги», – так говорили мне.

А еще говорили, будто Аскания не всегда была миром Обожженной земли; что далеко на севере Светлолесья, на стыке гор и тумана, стоял когда-то город колдунов, в чьих сердцах еще не гнездился порок; что рощи были священны, обряды – не осквернены кровью, а чудь не утаскивала людей под землю…

Какие горькие сказки!

Теперь есть только червенцы, червонные жрецы. И только один бог – Единый.

А все колдуны прокляты.

Если старые боги действительно нас окружают – им все равно.

Лес, через который мы шли, был стар и густ. Дорога виляла меж корней и кустов, мошкара слепо тыкалась в мой плащ. Ноги привычно гудели от долгой дороги, а весенний ветер холодил щеки. Сколько нам еще осталось до корчмы? Я оттянула въевшийся в плечо ремень переметной сумы и вздохнула.

– Лесёна, смотри под ноги.

Я перепрыгнула торчащий корень и благодарно кивнула наставнику. Точнее, его спине: Фед шагал впереди с таким упорством, будто ничего на свете не требует такой отдачи, как извилистая тропа под ногами.

– Далеко ли до города?

– К выступлению успеем, – сказал Фед, не оборачиваясь. В полный рост он возвышался надо мной на две головы и со спины вообще походил на вышибалу, а не на музыканта – если б не гусли, которые он заботливо придерживал.

– Жду не дождусь, – буркнула я.

– Все еще обижаешься, да?

– Мы почти не упражнялись.

Он все-таки остановился и обернулся с усталым видом. Сквозь чащобу волос с трудом угадывалось лицо: бывшие когда-то красивыми черты оплыли, на лбу поселился мрачный залом, а некогда васильковые глаза выцвели в невнятный серый. Под рубахой мелькал оберег с янтарным камнем – единственное яркое пятно среди этого безобразия.

– Ты заставил меня целый день ходить по лесу вместо того, чтобы как раньше плести руны, – не выдержала я. – Так я ничему новому не научусь.

Мы нарочно выбирали места для учебы в самых удаленных, диких местах острова, но Фед все равно не давал мне вволю поколдовать. Боялся.

Это было жестко, даже жестоко – сказать ему об этом так.

– Думаешь, это все шутки? – наставник усмехнулся. – Думаешь, я последний разум потерял?

Я смолчала. Вместо ответа Фед прижал палец к губам и закрыл глаза.

– Солнце сегодня кровавое, – проговорил наставник. – И ветер… Слышишь, поднялся?

Весь день над нами проплывали диковинные клочки облаков, но вдали колыхалось одно, особенно приметное, будто город с маковками теремов, разбивающимися на краю неба в белую дымку. Облака поменьше и побыстрее летели к нему. Но вот солнце зашло за облако, и из слепящего круга проступила башня, вонзившись острием в небеса.

Мне вдруг подумалось: так мог бы выглядеть Нзир-Налабах, утраченный город колдунов. И на самом верху, на краю уступа, показался бы Он. Полуденный царь.

Я не знала, как Он выглядит – никто не знал. Тот, кто может все изменить, тот, кто должен… Стоит на вершине самой высокой башни исчезнувшего города. Ждет? Пересчитывает горящим взором свою рать? Я присмотрелась к маленьким облачкам: не то звери, не то змеи-аспиды, не то чудь… Его рать? Любая, лишь бы не Чудова.

Когда у тебя нет своего прошлого, кажется, будто можно присвоить любое. Поэтому, должно быть, я так любила сказки Феда. В одной из них говорилось, что однажды в Светлолесье вернется его подлинный повелитель – Полуденный царь, царь колдунов – и приведет своих заблудившихся собратьев домой. И пред ним преклонят колени и люди, и колдуны, и чудовища.

Я выросла на легендах о Полуденном царе. Он стал моей второй жизнью. Я думала о нем, когда тряслась в телеге, когда засыпала в стоге сена, когда танцевала на потеху публике, когда, засыпая, укрывалась жупаном наставника. Когда шла через облетевший лес, а ветер пригоршнями бросал в лицо первый снег. Когда слышала, что кого-то снова заклеймили за колдовство. Когда Фед остриг мне косы. Когда схватили Елара… Полуденный царь стал моей мольбой. Он стал моим заклинанием, проник в кровь, отравил ее надеждой.

Каждый из нас верил в него. Каждый из нас в глубине души ненавидел себя за эту надежду. Но нам ли не знать, как далеки сказка и быль?

И все-таки, как будет выглядеть наш царь? Узнаю ли я его, если увижу? Должно быть, глаза у него невиданные. Такими ни один человек смотреть не может. Я знала это, верила. Ведь тот, кто способен менять нити у стольких судеб, не может быть таким, как все.

– Лесёна! Слушай.

В тенистой чаще леса мерцали яхонтовые капли цветов медуницы, шумела молодая листва, вправду шептала что-то. Я напрягла слух, надеясь разобрать. В вышине трещали раскачиваемые ветром деревья. Их протяжный стон не сулил ничего доброго, ведь, согласно поверьям, то плакали души несчастных, навеки заключенные внутри… Не стоит думать о таком. Не здесь, не сейчас.

И все же я кивнула.

– Нити сплетаются для того, чтобы быть услышанными, – сказал наставник. – Настоящее колдовство всюду заплетено.

Он сорвался на бег – я, конечно же, за ним.

Когда дорога сквозь бурелом кончилась, мы спустились в овраг. Под коркой засохшего мха и покрытыми лишайником валунами обнаружился поваленный деревянный идол. Разбитый. Фед присел рядом с ним, очистил от прели и веток. Неужели этот голос наставник расслышал сквозь листву? Неужели боги все еще говорили с нами?

– Лесёна.

Я отмерла и села рядом. Вместе, молча, мы быстро сняли мох. Под ним обнаружился женский лик. За головой богини остались надломленные, но угадываемые крылья. Перья, высеченные каким-то древним мастером… Колдуном? Колдуны служили когда-то богам, людям и миру.

– Кто она?

– Крылатая. – Наставник подался вперед. – Управительница ночей, ветров и нитей жизни.

Хозяйка нитей в овраге, расколотая пополам. Плохой знак. Как давно она тут лежит? Три сотни лет, должно быть. С тех пор, как появились жрецы и заговорили о Едином. С тех пор, как они начали охотиться на колдунов и чудь… Да, не все жрецы убивают, лишь те, что носят алое и именуют себя червонными. Есть среди жрецов лекари и книгочеи, предпочитающие белоснежные одежды, а также несущие слово Единого кроткие служители в сером – им и вовсе ни к чему смущать людские сердца. Они даже отказываются от родовых имен и носят на лицах покровы. Столько жертв! А все одно: почему-то эти три Ветви служения Единому, пришедшие на смену трем Путям колдовства, подарили Светлолесью лишь три века раздора.

Фед накрыл раскол ладонью и застыл молчаливой громадой.

Когда трещина срослась, он вынул из сумы бурдюк и каравай, налил на краюху меда и оставил рядом с богиней. Я достала горсть сушеных яблок, поднесла дар и привычно потянулась к скрытому в глубине образу горящих глаз Полуденного царя… Допустил бы он такое? И тут же почудилось, будто в ответ на меня устремился чей-то тяжелый взгляд.

Дальше мы шли, не оборачиваясь. На пути встречались только заросшие мхом межевые камни и круги мухоморов перед ними, но мне казалось, будто кто-то идет вместе с нами. Крутая дорожка вела все дальше вниз, в лес, где качали лапами и скрипели на ветру вековые ели. Сумрак догонял нас, а деревья все не кончались. Давно остался позади идол. На сей раз мы забрались слишком далеко от города…

Фед тоже чувствовал тревогу.

– Успеть бы дотемна.

Земля становилась рыхлой, бурьян доедал остатки ровной дороги, и наставник явно опасался, что в таких местах нас подстерегут разбойничьи ватаги.

Но вот впереди мелькнула деревянная, похожая на чешую, черепица постоялого двора. Донеслась мужицкая брань и суета, а затем показалось переплетение узких городских улочек. Наша корчма стояла неподалеку, на окраине леса. Постоялый двор при ней был полон: многие решили переждать здесь темную ночь. У коновязи толкалась дюжина коней, но когда Фед заметил знамя, остановился.

– Идем в обход.

Я шумно вздохнула.

– Фед, ну…

С крыльца сошли три оружных мужика. Я запнулась. Оружные мужики в алых плащах – значит, охотники на колдунов, червенцы, то есть… Мазнув взглядом по Феду, замершему перед воротами, они тоже остановились. Один махнул рукой:

– Гусляр! – Заметил, значит. – Как ты вовремя! В этой глуши можно подохнуть со скуки!

Фед натужно – почти взаправду – улыбнулся. Это он умел. Качнулся с пятки на носок и еще разок взглядом пересчитал постояльцев.

– Вы тут с ночевой?

– Как глава решит. Мы с братьями глянули бы скоморохов или еще кого из ваших. Есть кто?

Приврал, конечно. Жрецы терпеть не могли скоморохов и лицедеев. Слишком много шума, слишком много неудобной правды. Я подавила злую усмешку. Теперь ясно, отчего весь день знамения сбивали нас с пути: как бы небеса не разверзлись, если мы разделим кров и хлеб со жрецами. Отчего их столько собралось здесь? Зачем им Сиирелл? На этом острове и без колдунов беззакония хватает.

Вслед за жрецами мы вошли под крышу длинного дома. Там, за накрытыми столами, уже сидели постояльцы. Я насчитала десять человек в алых плащах и двух в белоснежных. У всех, если приглядеться, на спинах нашито око. Знак Единого.

Фед запел про Мечислава, первого жреца. Довольные червенцы разошлись по углам. Наставник пел про то, как царь-колдун пошел войной на мир, и мир погрузился во тьму.

По одну сторону ствола мирового Древа покоится Светлолесье, по другую – Аскания. Таков мир людей и колдунов, Срединный.

В ветвях Древа, Верхнем мире, живут боги и праведники, а чудь и неупокойники обитают в корнях, в Нижнем мире. Все пребывало в согласии до тех пор, пока колдовской царь не подчинил себе Чудову Рать, и твари неживые не понеслись по земле, обращая все в прах.

Фед пел про то, как появился среди людей воин, Мечислав, как одолел он царя-колдуна. Как Чудова Рать, оставшись без предводителя, перегрызла сама себя, а те, что уцелели, искали защиты у других колдунов. Тогда Мечислав сказал людям, что силу ему дал Единый – бог богов, и они больше не должны искать у колдунов помощи или к какому богу подольститься. Что теперь следует истреблять все чудное, как и колдунов.

Я не стерпела, вышла во двор. У всех свои герои. И жрецам надо во что-то верить, прежде чем отнять у кого-то жизнь. Так они спокойно спят по ночам, веря, что Единый оберегает их от гнева старых богов, пока сами они хранят мир от колдунов.

Я обошла длинный общий дом и вскарабкалась по притулившейся у стены березке на крышу. Душный вечер перекатывался к ночи, а я все еще ощущала на коже чей-то прилипший взгляд. В груди ныло странной тоской.

Да и ночь будет темной, непроглядной: на это всегда указывал особенный, ярко-алый закат. К такой ночи не подготовиться, не угадать. Когда она опускается, все живое покорно замирает. Будто голодная чудь все еще рыщет по миру. Говорят, в начале времен ночи не были такими темными и не рассекала густую тьму полоска алого, будто кровь, сияния – Червоточина. Жрецы вообще не мудрили с названиями: все природное, красное, величавое по-своему нарекали. Но Червоточина появилась задолго до них, и кто поспорит, откуда она взялась? Давным-давно, говорят, висела над морем – в той стороне, где раскинулись обожженные земли Аскании.

Жрецы говорили, будто в такие ночи колдуны гневили Единого. В народе верили, что луну и звезды похищали змеи-аспиды, ведь как ни крути, а ночь без светила – воровская и нечестивым делам покровительствует. Так и повелось: как случится ночь с Червоточиной, так жди беды. Но про это хорошо певцы вроде моего наставника сказывали, не я.

Я знала только, что в ту ночь, когда Фед нашел меня, Червоточина тоже подмигивала Светлолесью узким глазом. Наставник говорил, будто случайно заметил выброшенную на берег моря девочку. Но разве случайно девочка оказалась колдуньей? И почему из прошлого у нее с собой оставались только свежие отметины на запястьях? Клеймо в виде ока, знак жрецов.

Может, и мою память кто-то украл? Ответов до сих пор нет. Семь зим я вглядывалась во всполохи алого, ждала, когда морок отступит, потому что разорванные небеса порой напоминали мне о разлуке с кем-то важным из моей прошлой жизни. Я видела во снах угрюмого парня с темными волосами, густыми бровями и прямым носом.

За семь зим я узнала немало всего, но так и не приблизилась к пониманию, кто он мне. Брат, друг? И почему иногда память подсовывала образ его, задыхающегося от дыма, бьющегося в пламени? Может, раз царапина небесная ведала недолями человеческими, то и о моей рассказать могла?

Смешно. Разве есть древним знамениям дело до нас? Я, наверное, ничуть не разумнее детей, раз верила в сказки, и не лучше червенцев, раз надеялась, что Червоточина связана со мной. Кем бы ни был тот парень, его больше нет. Мне повезло, что меня нашел Фед: видимо, не время было Крылатой обрывать мою нить жизни.

– …Кони тревожатся, поди проверь, – раздался голос. Я прильнула к крыше и свесилась вниз. Говорил жрец, приметивший нас у ворот, – любитель песен.

– Закат кровавый. Не ровен час, приманим лихо…

– Думаешь, здесь колдуны?

Слово выпало из него и будто зависло в воздухе. Они замолчали, заерзали. Произнести – почти что позвать. Колдунов никто звать не станет. Но что, если жрецы уже опоздали?

Червенец помахал перед лицом знаком Единого, будто отгоняя призрак слова. Трусливый оказался, надо же.

– Балда! Видишь, Единый послал тучу? Сейчас затянет небо, да и сотрет все дурные знаки.

– А…

– А! Велено уезжать. Проверим другие места.

Жрецы разошлись, а я откатилась от края.

Повезло. Чем меньше их рядом, тем спокойнее Фед.

Я засобиралась вниз. Нехорошо, если ливень застанет меня на крыше: вот промокну или, того хуже, испачкаюсь, и придется выступать перед гостями в старой рубахе с заплатками. Это сначала скажется на выручке корчмы, а после – на мне самой. Хозяйка «Вольного ветра» не терпит, когда наемная плясунья плохо развлекает купцов, ведь какому купцу понравится глазеть на замарашку?

– Подождал бы ты, дождик, хоть чуточку!

Босыми ногами перепады деревянного настила чувствовать было легче, поэтому я стащила сапоги, перевязала их за тесемки между собой и закинула на шею. Обычно я ловко карабкалась по крышам, но случались и обидные промахи, будто нарочно кто дурным глазом глядел.

В том году случай и вовсе нелепый вышел. Пока я караулила на крыше первые звезды, два молодых наемника залезли в окно нашей кладовой, а на выходе столкнулись со мной. Зачем лезли – кто теперь разберет? Да только упали мы втроем точнехонько на крыльцо «Вольного ветра». Ох и натерпелась я тогда! Мало того, что сломала ногу и не могла танцевать, так еще и хозяйка едва не прогнала, убытки повесила. Фед вылечил меня одним касанием целебной руны, но в назидание заставил лежать, разыгрывать из себя хворую целых два месяца. Только и на этом наставник не остановился: откопал где-то красноносого жреца с целым ворохом берестяных грамот в трясущихся руках. Жрец каждый день потом приходил читать мне Закон, да не на языке Светлолесья, а на асканийском! К исходу срока я сносно изъяснялась на двух наречиях, понимала устройство жреческого быта и питала стойкую неприязнь к проходимцам-наемникам.

Дождь усилился и забил косой стеной. На узких улочках портового города все искали спасения: прохожие забегали в купеческие лавки, толпились под навесами. Качались бельевые веревки, с которых хозяйки стаскивали намокшие простыни и рубахи; стихли кошачье мяуканье и зазывные крики лоточниц. Сквозь шум дождя слышались только редкие удары колокола на маяке.

Со всей возможной скоростью я пробиралась по сухой полосе, что еще оставалась на крыше, и почти достигла спуска, когда пальцы второпях скользнули по мокрому бревну, а зацепиться не успели.

Подумалось, что еще два месяца я лежать не стану и лучше сломаю руку, чем ногу. Хорошо, что чудь не услышала, а боги пощадили, и я свалилась в ворох соломы перед коновязью, оставшись невредимой. Лишь трава колола в спину да ладони саднило от отдачи.

В воздухе надо мной дождь гасил случайно вырвавшееся колдовство. Искры с противным шипением исчезали одна за другой.

Вот так раз. Обычно, чтобы сплести заклятье, у меня уходило довольно много времени, а тут на тебе: от страха рука сама сплетение повела…

Вдруг рядом раздался дружный смех. Я обернулась. Рядом стояли три воина, и у одного в руках виднелись мои сапожки. Должно быть, поймал их, когда я летела с крыши. Нечего сказать, хороши молодцы – девица в беду угодила, а они тут как тут, руки к ее вещам потянули!

Не успела я испугаться, как меня ухватили за подмышки и подняли на ноги. Воинов было трое, и то, что они наемники, стало ясно по виду: черные безрукавки, выбритые виски, развязное поведение – словом, все, чего одиноким девицам вроде меня следовало бы остерегаться. А потому, едва почувствовав под ногами холодную грязь, я подняла ворот плаща и опустила глаза.

– Эх-эй, девчоночка, куда это ты спешишь? Уж не к нам ли на праздник? – спросил другой. – Смотри, всю одежду не растеряй!

– Благодарю, – не дрогнувшим, к моей гордости, голосом сказала я и попыталась пройти.

Не тут-то было: наемники преградили дорогу.

Двое довольно рассмеялись, а тот, который держал сапоги, проговорил:

– Постой, мы с тобой раньше нигде не встречались? Лицо кажется знакомым…

Если кто-то успел заметить нечаянное колдовство, мы с Федом оба пропали.

Колдунов нынче нигде не жаловали. Наколдуй что-нибудь в Светлолесье – и бед не оберешься. Здесь, в Сиирелл, нравы проще, но тоже, если прознают, добра не жди. Любую хворь, любую недостачу на тебя спишут да погонят, только успевай от камней уворачиваться. А нет – так и червенцев позовут.