Мальчик усмехнулся ещё шире.

– Вы хотите, чтобы я разочаровался?

– Я хочу, чтобы ты понял.

Он сделал глоток чая, выдерживая паузу.

– Люди часто говорят, что школа учит знаниям. На самом деле, она учит другому: как выживать в группе, как обманывать, как избегать, как находить тех, кто может быть полезен. Это часть природы.

Мальчик опёрся локтем на стол, изучающе глядя на него.

– Значит, вы считаете, что все люди используют друг друга?

– А ты считаешь, что они не используют?

Мальчик хмыкнул.

– Я считаю, что они не имеют значения. Они все – роботы. Делают, что сказали, улыбаются, когда надо, и грустят, когда надо. А я не умею так.

Малек чуть подался вперёд.

– Тогда зачем ты говоришь о них?

Мальчик замолчал. Воздух в комнате словно стал плотнее. Малек видел этот момент у сотен пациентов. У тех, кто строил стены, но вдруг оказывался перед чем-то, что заставляло задуматься.

– Если ты хочешь считать, что люди – мусор, – Малек отставил чашку, – то ты либо живёшь среди мусора, либо должен научиться существовать отдельно.

– Я уже существую отдельно.

– Пока что.

– И что изменится?

– Люди умеют что-то, чего ты не умеешь.

Мальчик нахмурился.

– Чего?

Малек выдержал паузу.

– Они умеют делать так, чтобы кто-то в них нуждался.

Слова зависли в воздухе. Мальчик смотрел на него, и в его взгляде было что-то, похожее на раздражение. Потому что он понимал. Малек не торопился говорить дальше. Он просто наблюдал. Потому что самые важные вещи всегда приходят в тишине. Время тянулось медленно. Часы на стене мягко тикали. Мальчик перевёл взгляд на коробку конфет, затем обратно на Малека.

– А вы умеете делать так, чтобы вас кто-то любил?

Малек усмехнулся.

– Я умею делать так, чтобы кто-то меня слушал.

Мальчик задумался, но спустя мгновение всё-таки взял ещё одну конфету. Он не знал, что думать о Малеке. Но знал, что теперь ему интересно.

***

Горько-сладкий запах карамели и жареных орехов висел в воздухе. Он был липким, приторным, наполнял лёгкие с каждым вдохом. Где-то вдалеке смешивались голоса, звон металла, глухой гул механизмов. Колёса аттракционов поворачивались с низким скрипом, ветер нёс крики восторга и ужаса.

Мальчик шёл рядом с Малеком, держа в руке стаканчик мороженого. Он не ел его – просто держал, словно это был бесполезный предмет, который ему вручили без причины.

– Это странно, – произнёс он, разглядывая тающий шарик пломбира.

– Что именно? – спросил Малек, не отрывая взгляда от медленно вращающегося чёртова колеса.

– Всё это. – Мальчик обвёл рукой парк. – Люди делают то, что им кажется весёлым, но это ведь просто механизмы. Просто конструкции. Они едут, кричат, но ничего же не происходит. Это же глупо.

Малек посмотрел на него с лёгкой усмешкой.

– Ты никогда не катался на аттракционах?

Мальчик медленно покачал головой.

– Я не вижу в этом смысла.

– А если смысл в том, что его нет?

Мальчик нахмурился, переваривая фразу. Он всегда искал закономерности, логику. Всегда смотрел на вещи так, словно пытался разобрать их по деталям. Но смысл в бессмысленности? Это его раздражало.

Малек взял ложку и черпнул мороженое из своего стаканчика.

– Ты пробовал?

Мальчик посмотрел на него.

– Что?

– Американские горки.

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, что они скучные?

– Они просто двигаются по рельсам. Это предсказуемо.

– Но разве не интересно увидеть, что случится с тобой, когда ты потеряешь контроль?

Мальчик на секунду замер. Малек видел это. Видел, как в его голове мелькнула мысль. Как его разум попробовал отвергнуть её, но она уже зацепилась.

– Хорошо, – произнёс он ровно. – Один раз.

Железная конструкция стояла над ними, как огромный хищник, скалящий зубы из металла и светящихся лампочек. Цепи лязгали, вагончики медленно ползли вверх, будто робот пробуждался ото сна. Мальчик сел в кресло, пристегнулся. Его взгляд был бесстрастным, но Малек чувствовал напряжение в его теле.

– Как ты думаешь, чего боятся люди? – спросил он, пока вагончик начинал движение.

– Потерять контроль, – ответил мальчик, глядя вперёд.

– А ты боишься?

– Нет.

– Тогда почему ты так крепко держишься за поручень?

Мальчик заметно ослабил хватку, но ничего не сказал. Вагончика поднимался всё выше. Город уходил вниз, становился игрушечным. Малек следил за лицом мальчика. Оно оставалось бесстрастным, но в глазах мелькало что-то… новое.

– Люди живут, чтобы чувствовать, – тихо сказал Малек.

Мальчик посмотрел на него.

– Даже если эти чувства – иллюзия.

И прежде чем он смог ответить, вагончик достиг вершины.

Первый момент был тишиной. Потом – провал. Свободное падение, когда сердце будто остаётся на вершине, а тело летит вниз. Ветер ударил в лицо, сдавил грудь, лишая воздуха. Мальчик чувствовал, как его мышцы напряглись, как пальцы снова вцепились в поручень, а сердце – да, оно билось быстрее.

Ветер вырывал звуки изо рта. В груди вспыхнуло что-то тёплое, но оно не было страхом. Это было… странно. Повороты. Перевороты. Движение настолько быстрое, что невозможно предугадать следующий миг. Это была потеря контроля. И впервые за долгое время он не думал. Он просто чувствовал.

Когда вагонетка вернулась в исходную точку, мальчик молча расстегнул ремни, вышел, остановился.

– Как тебе? – спросил Малек, выкидывая пустой стаканчик от мороженого.

Мальчик посмотрел на него.

– Это было не так скучно, как я думал.

Малек усмехнулся.

– Значит, мы прогрессируем.

Они шли к выходу из парка, и мальчик вдруг замедлил шаг.

– Люди правда живут ради чувств?

– Иногда да. Иногда ради смысла. Иногда просто потому, что не знают, как остановиться.

Мальчик задумался.

– А если мне не нужны чувства?

Малек пожал плечами.

– Тогда ты сам станешь роботом.

Мальчик улыбнулся – впервые за день. Очень тонко, почти незаметно.

– Может, я уже робот.

Малек не стал спорить. Он только хлопнул его по плечу, и они вышли за ворота парка, растворяясь в летнем вечере. Запах карамели и сладкой ваты ещё витал в воздухе. Мальчик вдруг подумал, что этот день отличался от остальных. Он не был ни хорошим, ни плохим. Он просто… был.

В кабинете Малека было прохладно после знойного дня. Мальчик сидел в кресле, вытирая липкие пальцы влажной салфеткой. Доктор говорил по телефону у окна – что-то про новых пациентов, про расписание, про документы. Обычные вещи.

Малек вышел из кабинета, оставив дверь приоткрытой. Где-то в конце коридора загудела кофемашина, кто-то торопливо прошёл мимо, громко щёлкнув каблуками по плитке. Но здесь, в кабинете, наступила такая тишина, будто всё живое выдохнуло разом и затаилось.

Мальчик сидел в кресле, покачивая ногой. Его взгляд скользнул по столу Малека, по аккуратным стопкам бумаг, по пустой чашке с засохшим ободком кофе. Пара ручек – чёрная и красная – лежали крест-накрест, будто Малек специально оставил их так. На краю стола стояла пепельница с одной выкуренной до фильтра сигаретой. Дым давно развеялся, но запах – тёплый, горьковатый, почти сладкий – всё ещё цеплялся за воздух.

Он встал, потянулся, подошёл к книжному шкафу. Его пальцы пробежались по корешкам. Психология, нейробиология, редкие старые издания с пожелтевшими страницами. Но одна книга выглядела не так, как остальные. Она стояла чуть глубже, будто её спрятали. Переплёт – тёмный, кожаный, потёртый на углах, с узором, похожим на сплетение трещин на сухой земле. Без названия, без автора.

Мальчик осторожно вытянул её. Ожидал, что будет тяжёлая – такие книги всегда должны быть тяжёлыми – но эта оказалась почти невесомой. Будто внутри неё был только воздух. Он сел обратно в кресло, положил книгу на колени и медленно открыл первую страницу.

Слова заплясали перед глазами. Они не были размытыми – наоборот, чёткими, чёрными, словно только что отпечатанными. Но они не складывались в смысл. Каждое слово вроде бы знакомо, но вместе они образовывали набор звуков, которые язык отказывался произносить.

Он моргнул – и текст изменился. Другие слова, другой ритм, другая форма букв. Мальчик почувствовал лёгкое головокружение, как будто буквы не просто двигались, а пытались попасть ему в голову напрямую.

Он пролистнул страницу. Ещё одну. И ещё. Всё та же нелепая бессмыслица, текучая, скользкая, ускользающая из памяти. Он не мог даже запомнить ни одного слова, как будто мозг отказывался его сохранять.

– Какая-то странная книга… – пробормотал он вслух. Его голос прозвучал приглушённо, будто комната сама не хотела слышать эти слова.

Он ожидал увидеть сказки или легенды, может, карты сокровищ или старые мифы о богах и героях. Но это… это была книга без смысла. Или с таким смыслом, до которого он ещё не дорос. Он раздражённо захлопнул её и положил на стол.

Книга казалась обычной – просто старая вещь, забытая среди прочих. Но когда пальцы мальчика коснулись её обложки в последний раз, он почувствовал странное тепло. Не обжигающее, но настойчивое – как чужой взгляд, который чувствуешь затылком, даже если никого нет.

Он отдёрнул руку, снова сел в кресло и уставился в окно. За стеклом медленно ползли облака, солнечные зайчики плясали по комнате. Малек до сих пор не вернулся.

Мальчик снова посмотрел на книгу. Она просто лежала. Ничего не делала. Не шевелилась, не меняла форму, не пульсировала. Обычная книга. И всё же он больше не хотел её трогать.

Когда Малек вернулся, он сразу заметил, что книга сдвинута. Мальчик сидел так же, как прежде, но взгляд у него был… чуть глубже, чем обычно. Будто он заглянул туда, куда ещё не готов был смотреть.

– Ну что, нашёл что-то интересное? – спросил Малек, садясь напротив.

Мальчик пожал плечами.

– Она скучная. Ничего не понял.

Малек усмехнулся.

– Это нормально. Ты пока не должен понимать.

Мальчик скользнул по нему взглядом.

– А вы её понимаете?

Малек взял книгу, положил перед собой. Долго смотрел, водил пальцем по трещинам на обложке.

– Нет, – честно ответил он. – Я просто её храню.

– Зачем хранить то, что не можешь прочитать?

– Потому что некоторые вещи раскрываются только тогда, когда приходишь к ним сам. Без подсказок.

Мальчик задумался. Потом снова пожал плечами.

– Бесполезная книга.

– Может быть.

Малек убрал её обратно на полку. Поставил чуть глубже, чем раньше. Но мальчик знал – теперь он будет о ней думать.

Ночью мальчик не мог уснуть. Комната была слишком тёмной, слишком тихой, и от этого в ней будто стало тесно. Одеяло липло к коже, воздух застрял в лёгких, и даже окно, приоткрытое нараспашку, не приносило облегчения.

Он лежал на спине, смотрел в потолок и чувствовал – что-то не так. Ощущение, будто кто-то сидит в углу комнаты, молчит и смотрит. Невидимый, но реальный. Мальчик сел, опустил ноги на пол, прошёл к окну. Город спал – редкие машины лениво проезжали по улице, фонари горели тускло, будто тоже устали.

Он провёл ладонью по стеклу. Оно было холодным. Но в пальцах всё ещё оставалось то странное тепло – то самое, что он почувствовал, когда держал ту книгу.

Он закрыл глаза. И в этот миг сон настиг его – резко, как будто кто-то выдернул его из реальности и бросил в другое место.

Он стоял в длинном коридоре. Голые стены – серые, как бетон, влажные, как после дождя. Пол под ногами был мягким, будто ковёр, но если присмотреться – это были книги. Тысячи книг, сложенных в ровный слой, переплёты треснутые, страницы мятые, обложки промокшие. Мальчик сделал шаг – книги хрустнули под ногами, как старые листья.

Коридор уходил в темноту, но в конце горел тусклый свет. Мальчик пошёл вперёд. Шаги были приглушёнными, как под водой. По стенам текли тени – они не принадлежали ни людям, ни вещам, они просто были. Он дошёл до конца коридора, и свет оказался не лампой, а книгой. Той самой книгой. Она лежала на постаменте, открытая, страницы шевелились, как будто кто-то невидимый их перелистывал.

Мальчик подошёл ближе. Буквы светились. Они больше не были словами – они стали нитями, сплетающимися в узоры. Узоры пульсировали, меняли форму, превращались в лица – женские, мужские, детские, звериные. Эти лица кричали, но звука не было.

Мальчик протянул руку, коснулся страницы. И сразу ощутил то самое тепло, только теперь оно вошло прямо в кожу, в кровь, в кости. Его сердце ударило резко, будто кто-то сжал его пальцами.

Из книги вытекала тьма – медленно, как мёд, густая, тягучая. Она обвивала его запястье, тянулась вверх по руке, пробиралась под кожу. Но ему не было страшно. Он смотрел, как она проникает внутрь, как становится частью его.

– Что ты хочешь знать? – раздался голос. Это был голос Малека, но не совсем. Как будто кто-то другой говорил его голосом.

– Всё, – ответил мальчик.

Книга захлопнулась. Тьма исчезла, коридор провалился вниз, и он снова лежал в своей постели, в своей комнате, в своей реальности.

Он открыл глаза. Сердце всё ещё стучало быстро. Ладонь горела, как после ожога. Он посмотрел на неё – на коже остался тонкий узор, похожий на строчку из книги, но на языке, которого он не знал.

Мальчик улыбнулся. Впервые за долгое время он почувствовал, что ему интересно.

Флэшбек Малека в монастыре.

Воздух в трапезной был тяжёлым и медленным, как остывающий мёд. Здесь всегда пахло дымом – копчёным, древесным, горько-сладким, въевшимся в стены, одежду, даже в воздух между людьми. Этот дым пронизывал всё, цеплялся за волосы, ложился на язык при каждом вдохе.

Длинные деревянные столы, тёмные от времени, покрытые тонким слоем воска, чтобы крошки не прилипали. Над каждым столом – простые железные лампы с тусклым жёлтым светом.

Монахини сидели ровными рядами. Они ели молча, даже жевали медленно, будто боялись потревожить тишину, которая тут была важнее молитвы. Простая еда: ломти чёрного хлеба с грубой коркой, похлёбка из чечевицы – густая, почти клейкая, с запахом лука и старого горшочка, который, кажется, не меняли со времён основания монастыря.

И – копчёная свёкла.

Она лежала в центре общей тарелки – тёмная, почти чёрная снаружи, с золотистыми потёками сока. Когда Малек взял кусочек, пальцы чуть липнули к его поверхности, а дымный аромат поднялся к лицу. Он положил свёклу на язык, прикусил – терпкость обожгла рецепторы, резкая, насыщенная, совсем не такая, как свежая. Но за ней, через секунду, пробилась сладость, словно воспоминание из другой жизни. Момент, когда солнце стояло над полем, когда чужая рука давала тебе что-то, говоря: «Попробуй».

Малек жевал медленно, вспоминая. Эта терпкость… она напоминала ожоги на ладонях, полученные в детстве, когда его заставляли держать свечу на вечерней службе. Он никогда не любил молиться, но свечи были красивыми. А боль – честной.

– Свёкла была сладкой, но после копчения приобрела терпкость, – тихо сказала одна из монахинь напротив, не поднимая глаз. Её голос был шершавым, как наждачная бумага, слишком много лет, слишком мало слов. – Как и человек – чем больше испытаний, тем крепче он становится.

Малек усмехнулся, обмакнул хлеб в похлёбку, поднял взгляд на женщину. Она была сухая, как старое дерево, пальцы с обломанными ногтями. Её глаза смотрели в тарелку.

– Или просто черствеет, как кусок чёрствого хлеба, – ответил он, отломив корку.

Она не возразила. Тут не спорили. Тут принимали.

Ложки снова заскребли по деревянным мискам. Кто-то рядом тихо откашлялся. За окнами шумел ветер, но этот звук казался далёким, как будто его приносило не с улицы, а из другой эпохи.

Малек выровнял спину, – лавка была не удобной даже для его детского роста. Еда в этом месте была не просто пищей. Она была уроком. Напоминанием. В монастыре не кормили вкусно – кормили правильно. Чтобы помнили о тяжести труда, о простоте жизни, о том, что не для наслаждения человек ест, а для того, чтобы жить.

Но свёкла… эта простая копчёная свёкла, сладкая и терпкая одновременно – она напомнила ему, что жизнь умеет быть многослойной. И что даже в самом горьком можно найти сладость, если правильно искать.

Возможно, поэтому он до сих пор любит её вкус.

***

Малек зашел в кабинет не сразу. Мальчик уже начал скучать – он полистал какую-то медицинскую брошюру, порисовал ручкой на обрывке бумаги, попытался вытащить скрепку из стопки документов, но та оказалась слишком тугой. Когда дверь наконец открылась, он даже вздрогнул – так долго длилось это ожидание.

Малек поставил на стол две коробочки. Обычные, пластиковые, прозрачные. В одной был салат – яркие куски свёклы, тёмно-красные, почти фиолетовые, вперемешку с чем-то зелёным и крошками сыра. В другой – булочка с тмином и чёрный чай в термосе.

– Обед, – сказал Малек, усаживаясь напротив. – Гастрономическое откровение прямо из моей юности. Ты ведь любишь открывать новое, да?

Мальчик скривился, увидев свёклу.

– Это что за гадость?

– Это не гадость, это честная еда, – возразил Малек, отломив кусочек булки и макнув в чай. – Святая троица вкусов: свёкла, дым и лёгкое отчаяние.

Мальчик скривился.

– По-моему, это просто похороны овоща.

– Возможно, – Малек не стал спорить. – Но, как и с похоронами, иногда приходится есть то, что дают. Но свёкла вкусная. Серьёзно.

Мальчик подцепил кусочек свёклы кончиком вилки, повертел перед глазами. Капля бордового сока стекала по краю, напоминая кровь.

– Она выглядит как кусок печени после вскрытия.

– Если тебя это вдохновляет, можешь представить, что это сердце твоего злейшего врага, – сказал Малек с полной серьезностью.

Мальчик вздохнул, взял вилку двумя пальцами, как будто держал ядовитую змею, подцепил крошечный кусочек и положил в рот. Жевал медленно, с выражением мученика. Потом поморщился.

– У неё вкус, как у земли, которую коптили прямо с червями, – скривился мальчик, прожёвывая с видимым отвращением.

– Черви – это дополнительный белок, – философски заметил Малек.

Мальчик сплюнул в салфетку.

– Это гадость. Ты серьёзно это ешь?

– Я рос в монастыре, – напомнил Малек, подвигая к нему стакан воды. – Если бы ты знал, сколько там вещей приходится есть просто потому, что они есть.