Той ночью Ван видел очень яркий сон:

Горный ручей в уссурийской тайге. Конец мая, у ручья цветет черемуха. Поют птицы. Из ручья пьет кабарга. Вдруг раздается резкий звук хлыста и конского галопа. Кабарга прыгает в сторону.

– Пошла! Быстрей! – по ручью на белой лошади скачет всадник, он в доспехах из горизонтальных металлических полос, высоких сапогах, в шлеме с конским хвостом, его шею прикрывает кожаная бармица. Лошадь громко, ритмично дышит, от копыт разлетаются брызги.

«Вон он!», – За всадником скачут на лошадях трое лучников. Они приближаются. Стрелы немного не долетают до крупа сильного коня, но вот одна стрела вонзилась в ветку рядом мордой. Лошадь хрипит. Всадник стегает лошадь: «Пошла! Пошла!».

Вдруг Ван понимает, что всадник – молодая девушка. Она оглядывается, и тут же пригибается к белоснежной гриве. И все же стрела находит цель. Ван как в замедленной съемке видит, что острие втыкается в бармицу на шее девушки – раздвигает бычью кожу, входит в звено на ожерелье, размыкает его, наконечник стрелы наполовину входит в шею девушки. Девушка вздрагивает и чуть слышно стонет. Ожерелье падает под ноги лошади, которая задним копытом втаптывает ожерелье в грунт ручья.

Ван резко открыл глаза, реалистичность сна не отпускала его. Ван огляделся: он в шалаше, рядом, посапывая, спит Ли.

С приходом осени нашим старателям нужно собираться домой, намытого золота должно было хватить на дорогу и выкуп Нинг. Ван и Ли осторожно пробирались через дикую тайгу. Им нельзя было встречаться ни с китайцами-хунхузами⁴, ни с русскими солдатами.

В конце октября парни наткнулись на браконьерскую яму-ловушку с живой тигрицей, которая при виде людей стала метаться по дну.

– Кто-то заработает на шкуре и внутренностях больше, чем мы на золоте, – Ли оценил стоимость зверя.

– Они заработают на убийстве, это против правил Дао.

– О чем ты?! Тигры – людоеды. Или они нас, или мы их!

– Северные тигры, в отличие от южных, охотятся на людей только, если их ранят или отбирают тигрят. Местные народы считают их за людей в полосатой шкуре, – возражал Ван.

– Знаешь, что, монастырский зануда, мне нужно освободить сестру, и я хочу выкупить мой дом! Я сам продам этого тигра! Помоги мне, пока хозяева ловушки не пришли.

Но Ван опусти конец сухого ствола в яму, тигрица выбралась и большими прыжками с рыком скрылась между деревьев. Ли грязно выругался, в гневе не заметил лиану лимонника, запутался в ней, неудачно упал в яму и схватился за лодыжку.

– Нога!

Это был перелом. К вечеру пошёл дождь. Ван с трудом дотащил высокого Ли к фанзе старика панцуйщика – сборщика женьшеня.

– Помоги ему, пожалуйста.

– У меня есть золото, я заплачу, – простонал Ли.

Панцуйщик потрогал ногу Ли, старик был маньчжуром, и на языке Вана и Ли говорил плохо:

– До зима ходить ни как.

Ли опять застонал, и не столько от боли, сколько от беспомощности:

– Ван, иди один, не жди меня, нужно успеть выкупить Нинг.

Панцуйщик покачал головой:

– Один ходить тихо–тихо! Опасно! – к своему совету он добавил в сумку Вана корешок женьшеня, – Панцуй!

Ли отсыпал Вану своего золотого песка. Ван переночевал в фанзе, а утром пошёл дальше.

На темно–сером небе низко летели последние птичьи стаи. Снег падал хлопьями, у берегов реки появилось стекло ледяной корочки. Ван весь день шёл вдоль реки, но долина сужалась, а Вану нужно было перейти на другой берег. На перекате были большие камни на расстоянии, достаточном для прыжка. Ван, понадеявшись на свою ловкость, решил переходить в месте с самым быстрым течением. Камни обледенели и стали скользкими, и на середине переправы Ван всё-таки свалился в реку. Его понесла стремнина. «И это тоже путь», – подумал юноша и позволил течению вынести его на берег. Окоченелыми руками парень карабкался по склону, пока не оказался на вершине скалы. Здесь он нашёл развалины древней чжурчжэньской⁵ крепости.

Стемнело. Валил густой снег, порывистый ветер не давал надежды согреться в движении. Обессиленный Ван в сырой одежде ходил по развалинам крепости, по земляному валу, остаткам каменной кладки. Наконец, он нашёл полуразрушенное помещение из трёх стен без крыши, здесь, по крайней мере, не было ветра. Развести костёр не удалось, все дрова были мокрыми и не горели. Ван лёг в угол на кучу опавших листьев и уснул.

Сон замерзающего Вана был невероятно ярким: на фоне ступенчатого водопада стояла красивая девушка в старинной богатой одежде, в расшитом халате, с высокой причёской. Девушка обратилась к Вану:

– Я принцесса Хун-лэ-нюй. Ты нашёл моё ожерелье. Его сделали на пожертвования от ста дворов, и оно передавалось в нашем роду от матери к дочери много раз. Но я потеряла его, когда бежала от Куань-Юна, коварного дяди моего мужа. Не говори об ожерелье никому и не продавай, а подари той, с кем хочешь прожить всю жизнь.

Наверное, Ван тихо бы замёрз во сне, если бы не… тигрица. Развалины крепости несколько лет было её логовом, и этой ночью после удачной охоты она вернулась домой. На шерсти тигрицы таял снег, дыхание превращалось в пар, усы были в инее. Подойдя к Вану, тигрица обнюхала его, легла рядом, вытянулась вдоль Вана, и низко и глухо заурчала, как огромная домашняя кошка.

Перед рассветом снег закончился. Первой проснулась тигрица. Зевая, потянулась, отряхнулась от снега и вышла из ночного укрытия. Через пару минут проснулся Ван, озябший без живой грелки. С удивлением и страхом он рассматривал тигриные следы на свежем снеге, затем он встал и побрёл на восход солнца, к морю.

Путь по глубокому снегу по ноябрьской тайге был не прост. Пройдя перевал Ван снова спустился в долину реки. Несколько кедровых шишек и ягоды боярышника помогли заглушить голод, а чай из лимонника придавал сил.

Через пару дней юноша вышел на костёр одинокого путника, который, как и Ван Пэй Сян старался не попадаться на глаза. Это был китаец, ровесник Вана, но рослый и крепкий. Увидев Вана, он схватил нож, Ван сложил ладони вместе и поздоровался поклоном головы, незнакомец указал на место у костра:

– Ты кто?

Ван сразу узнал родное наречие:

– Я Ван Пэй Сян. Из Циндао. Ты тоже из Шаньдун? Говоришь на наречие цзи-лу.

– Я Чжан. Из Шаньдун, но иду в Харбин. К маме.

Ван достал из сумки кедровые шишки и закинул в костер, смола в огне весело разгорелась и защелкала. Пять минут прошло в молчании. Парни приглядывались друг к другу.

– Здесь одному опасно, – продолжил крепкий юноша, – В Хуньчуне русские казаки. Слышал иностранцы Пекин взяли?

– Нет, – Ван выкатил обгоревшие шишки и раздавил их толстой веткой. От шишек валил пар, жирные орешки остывали в снегу.

– Чужаки в столице… Я из лапника вдоль костра шалаш сделаю, – Чжан встал, взял топорик и срубил нижнюю ветку сосны, – Дров на ночь не хватит. Ван, сходи в распадок, там валежника много.

Когда Ван скрылся за деревьями, Чжан обыскал его сумку. Но не нашел ничего, кроме еще одной кедровой шишки, сухого корня женьшеня и медной кружки.

Чжан возвращался к матери в Харбин, где жил несколько лет после того, как она разошлась с отцом-алкоголиком. В Харбине парень успел «поработать» карманником и вышибалой. Он надоумил Вана зашить золотой песок в стёганную тёплую куртку, оставив немного золота в мешочке на шее, так сказать, для неотложных нужд. Ван незаметно вшил серебряное ожерелье в шапку.

Юноши решили вместе продолжить путь в Маньчжурию.

В 1900 году произошли многочисленные нападения на русских по всей протяжённости Маньчжурской железной дороги, более известной как КВДЖ. В июле китайский правитель Шоу Шань попытался выбить русские войска из Харбина. В августе китайские отряды попытались взять Благовещенск, осаду отбивали немногочисленные войска и казаки, в защите Благовещенска принимал участие Владимир Клавдиевич Арсеньев⁶. Четырнадцатого августа союзные войска Российской Империи, США, Японии, Германии и Великобритании взяли Пекин под предлогом защиты своих посольств от ихэтуаней.

Через тройку дней Ван и Чжан дошли до станции Гродеково. В ранних зимних сумерках на дальнем пути темнел состав: паровоз, тендер с углем и водой, десяток деревянных вагонов. Чжана привлекла черная кожаная куртка, она висела на краю вагонетки с углем и отражала закатные лучи. Чжан ловко запрыгнул на ступеньку тендера.

В этот момент с обратной стороны состава послышался хруст гравия под ногами обходчика. Чжан взмахом руки поманил Вана за собой, тот подпрыгнул, ухватился за руку сильного товарища и оказался на вагонетке. Два юных китайца зарылись в уголь, при этом Чжан успел прихватить черную куртку кочегара.

Почти сразу поезд тронулся и под стук колес друзья поехали на родину. Чжан радовался:

– До Харбина прокатимся!

За станцией они выбрались из угля, перепачканные как черти. Куртка оказалась не кожанкой, а обычной фуфайкой, пропитанной угольной пылью. Чжан вернул её на край вагонетки, и вскоре хозяин пришел за ней.

Уголь был теплым, а ночь спокойной.

Уже на самой границы с Маньчжурией перепуганных юных китайцев обнаружил разъезд казаков. Парни были без оружия и плохо знали русский язык. Однако во время плавания на «Nataliya» Ван успел запомнить несколько самых употребляемых фраз русских моряков, которые он чередовал со словом «ходя». Хорунжий в голос смеялся: «Вот ладно матерится китайский отрок!». Парней задержали и под конвоем сопроводили через границу.

На китайской стороне опасностей было даже больше, чем на русской. Две недели парни смогли быть незаметными для хунхузов, солдат и ихэтуаней. На этом везение закончилось.

Ван и Чжан остановились на ночь в пустой зверовой (охотничьей) фанзе. В фанзе был выложен кан – земляная печь с лежанкой, а трубой кану служило пустотелое дерево. Впервые за долгое время Ван снял свою стёганую куртку, но шапку положил под голову. На тёплой постели Вана сразу накрыл крепкий сон. Чжан засыпал с мыслью проснуться первым и незаметно уйти с курткой и золотом Вана.

Провалившись в сон, Ван снова увидел Хун-лэ-нюй, но в зимнем халате:

– Здравствуй, Ван. Ты пришёл на место, где я родилась. Мой отец в тот день добыл двух лисиц, – принцесса погладила рыжие опушки рукавов. – Иногда, чтобы выжить, лучше не иметь меха, – Принцесса, хитро улыбнулась и погладила себя по голове, а потом крикнула, – Оставь ожерелье здесь, ты вернёшься за ним! А теперь проснись!!!

Ван открыл глаза, в маленьком окошке фанзы мелькал свет факелов. Фанзу окружили хунхузы. Ван закинул шапку и куртку на догорающие дрова в печи и растолкал Чжана.

Разбойники выволокли парней на улицу: «Кто такие? Куда идёте? Деньги давай!». Они забрали мешочки с остатками золотого песка и были недовольны нищенством парней. Чжан взял роль переговорщика на себя, он красочно описывал, как русские пограничники взяли мзду за переход. Хунхузы в свою очередь сделали щедрое предложение: либо вступить в отряд, либо быть проданным в рабство. Чжан, узнав, что имя атамана банды Чжан Байма⁷, ответил за себя и Вана согласием влиться в отряд. На самом деле хунхузы не брали в свои ряды случайных людей, но не сопротивляющиеся жертвы были гораздо удобнее, чем готовые сбежать. Юный Чжан обладал определённой харизмой, кроме того, он называл имена харбинских криминальных авторитетов, чем всё-таки заслужил доверие хунхузов.

Спустя три года Чжан возглавит крупный отряд хунхузов, с которым будет участвовать в Русско-японской войне, и будет состоять на жаловании у русского командования. Его отряд будет совершать диверсионные и разведывательные акции в тылу японских войск. А еще через пару лет Чжан Цзунчан станет криминальным королём китайского квартала Владивостока, а после революции, китайским генералом с множеством прозвищ: «Собачье мясо», «Три Не Знаю».

Хунхузы дали друзьям кремниевые ружья и мохнатых коротконогих лошадок, Чжану рыжую, а Вану светло-серой масти. Именно таких «монгольских пони» через десять лет купит в Харбине Роберт Скотт и попытается покорить Южный полюс. Дао англичанина состояло в том, чтобы совершить множество ошибок, погибнуть и за свое упорство стать посмертно героем. Но в конце 1900 года невысокий юный китаец Ван не хотел быть ни разбойником, ни героем, ни командиром. Он просто следовал потоку событий, которые вовлекали его в свой круговорот.

В середине декабря казачья сотня в Хуньчуне потеряла сотника Бацуева. Его на постоялом дворе убили хунхузы. Боевой отряд решил преследовать головорезов. Казаки с лёгкостью нагнали разбойников, завязался бой, в котором победила выучка и оружие казаков.

Хунхузы спасались бегством. Старая лошадка Вана сильно отставала. Когда свист казачьих пуль стал сбивать ветки рядом с Ваном, он, натренированный в монастыре, сгруппировался и спрыгнул в кусты. Ван откатился и замер, молился и ждал, пока преследователи скроются из виду. Потом он по совету принцессы избавился от «меха» – обрил ножом волосы и в роли послушника продолжил своё путешествие.

Парень вернулся на зверовую фанзу, нашёл в печи кана потемневшие серебряное ожерелье, просеял и промыл золотой песок от золы, и пошёл к своей цели, в Циндао.