2. Хейзел

Голова гудела.

Вводная лекция оказалась неожиданно долгой. Ректор Кавано еще раз подробно объяснил правила, а затем нам вручили расписание экзаменов и список основных мероприятий, запланированных на первый семестр.

Через два с половиной часа нас наконец отпустили, и Шарлотта и Мила показали мне несколько уголков на территории университета. Погода стояла относительно солнечная, и новые подруги провели меня по многочисленным садам, спрятанным между зданиями, показали спортивный центр, где я сразу же сфотографировала информационный стенд с предложениями. Так как большую часть времени я проводила за фортепиано или письменным столом, мне требовалась физическая компенсация. То, что я была не совсем в форме, опустим.

Выбор активностей был невелик, но другого от академии искусств я и не ждала. Помимо занятий спортом, мы могли посещать тренажерный зал, а с шести утра до восьми вечера работал бассейн. Мне пришлось срочно написать маме, чтобы она прислала еще несколько бикини. Я могла заказать их онлайн или съездить за покупками в Линкольн или Маркет-Рейзен, но мне не особо нравится покупать новые вещи, если старые вполне годятся. Да и в случае шопинга предпочитаю вещи с барахолки.

После экскурсии по садам мы пошли есть. Столовая находилась на первом этаже северного крыла и вмещала несколько сотен студентов. Ассортимент еды был огромный. Я совсем растерялась и не знала, на что решиться, поэтому предоставила выбор Шарлотте и Миле. Эти двое отличались от многих других студентов приличным аппетитом. Увидев в своей тарелке гору спагетти, я почувствовала чуть ли не стыд, потому что все вокруг жевали одни нарезанные фрукты и овощи.

К сожалению, время поджимало и переодеть форму я не успела. Бордово-бежевая клетчатая юбка едва доходила мне до колен, ее дополняли подходящие чулки, лакированные туфли и пиджак, на левой стороне которого был вышит герб академии. Все это добавляло чувства элитарности.

Стуча каблуками по каменному полу, я отправилась искать репетиционную. Из-за вводного мероприятия занятия сегодня начались только во второй половине дня. С двух до четырех у меня была теория музыки, где пришлось изрядно попотеть.

И вот мой путь ведет в репетиционную, где, наконец, снова можно сесть за инструмент. В дополнение к индивидуальному занятию по четвергам помещение доступно мне дважды в неделю в течение двух академических часов. Кроме того, есть возможность присоединиться к ансамблю и играть с ним, но мне хотелось сперва освоиться, а потом уже подумать об этом.

Я еще раз заглянула в расписание. Коридоры здесь, казалось, отличались только картинами, висевшими на стенах между высокими окнами. М-1–12. Должно быть где-то здесь.

Вцепившись в сумку через плечо, в которой лежало несколько нотных листов, я ускорила шаг. М-1–9, М-1–10… Наконец в поле зрения показался нужный мне кабинет. Но стоило мне протянуть руку к двери, как изнутри донеслась мелодия.

Судя по часам на телефоне, уже четверть пятого. Кабинет точно верный. Просто войти и сказать человеку, чтобы он ушел? В конце концов, хочется использовать все свое время и хочется, чтобы пальцы уже наконец коснулись клавиш.

Я постучала в дверь и немного подождала, но никто не ответил. Постучала еще раз, чуть громче, и опять без результата. Не оставалось другого выбора, кроме как войти. Я медленно открыла дверь и, скрестив руки на груди, прислонилась к дверному косяку и прислушалась к нарастающим звукам музыки.

В нескольких метрах спиной ко мне стоял парень. Он играл на скрипке «Аллилуйю». Пальцы левой руки уверенно двигались по струнам, в то время как правая водила смычком. Парень медленно повернулся: глаза закрыты, он не видит меня.

Зато я его вижу.

Мой ровесник, густые светлые волосы, небольшая щетина, которая подчеркивает выразительную внешность. Бежевые брюки от университетской формы на подтяжках, белая рубашка заправлена за пояс.

Он не просто играл: музыка отражалась на его лице, и казалось, все его существо воплощается в музыке, стремясь выразить то, что нельзя воплотить в слова.

Я слушала его игру, пока мелодия не подошла к концу. Незнакомец неторопливо опустил смычок, и я не смогла ему не похлопать.

Испугавшись, он поднял веки и раздраженно посмотрел на меня своими голубыми глазами, обрамленными тенью. Затем поднял подбородок и взглянул на висящие над дверью настенные часы.

– Извини, не обратил внимания на время. – Его голос звучал приятно тепло.

– Ничего, – отмахнулась я с улыбкой. – Я с удовольствием тебя послушала. Ты потрясающе играешь.

Он приподнял уголки губ, и на щеках обозначились ямочки, затем аккуратно положил скрипку в футляр.

– Благодарю. Ты тоже играешь?

Я кивнула в сторону черного рояля, стоящего у противоположной стены.

– На фортепиано. Сегодня мой первый день здесь.

Парень поправил подтяжки, взял футляр и пошел в мою сторону.

– Тогда желаю приятно провести время в академии. И не позволь себя сломать. – Он на мгновение остановился рядом со мной и подмигнул. – Увидимся.

Даже когда он исчез из поля зрения, в воздухе все еще витал запах ели, вероятно, приставший к нему из-за материала скрипки. Вздохнув, я закрыла за собой дверь и направилась к роялю. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь красавчик вскружил мне голову. Сейчас важно сосредоточиться на учебе. Но должна признать, что этот скрипач был действительно красив, и я была бы совершенно не против сталкиваться с ним чаще.

Я положила свою сумку рядом с банкеткой, достала ноты и разместила их на пюпитре. Инструмент представлял собой концертный рояль от «Стейнвей энд санс»^[1] – одного из самых известных производителей фортепиано в США. Такой рояль стоил больше, чем годовая зарплата обоих моих родителей, и требовал бережного отношения.

Я медленно обошла инструмент, провела рукой по черному, как смола, лаку и вдохнула аромат полировки. Вернувшись к банкетке, подвинула ее так, чтобы было удобно сидеть, осторожно открыла крышку и улыбнулась. Затем легонько провела по клавишам, ощутив под пальцами их изящество и красоту, затем коснулась ноты «до». Звук эхом разнесся по репетиционной, наполнив меня чувством счастья.

Глубоко вздохнув, я закрыла глаза и начала играть. Сначала несколько небольших мелодий, чтобы почувствовать рояль. Затем, прежде чем посвятить себя «Двадцать четвертой прелюдии» Шопена, переключилась на Kiss the Rain – мою любимую композицию Yiruma.

Так упоительно снова заняться музыкой. Хотя прошло всего три дня с последней репетиции, этот короткий промежуток времени показался мне целой вечностью.

Раздался кашель. Я открыла глаза и замерла в движении. В кабинете, гневно глядя на меня, стояла девушка.

– Заканчивай, моя очередь.

– Эм, извини, забыла о времени, – оправдалась я тем же, чем и красавчик-скрипач передо мной. Во время репетиций легко потерять счет минутам. В такие моменты существовали только я и звуки музыки.

Девушка издала стон и закатила глаза. Затем прошла дальше в кабинет, бросила свой рюкзак на один из стульев и скрестила руки на груди. На ее лицо упало несколько темных прядей.

– В следующий раз ставь будильник.

– Можно выражаться подружелюбнее, тебе не кажется? – Я встала, закрыла крышку и собрала ноты.

– Где мы, по-твоему, находимся? В Диснейленде? В Роузфилде выживают сильнейшие. Не хочу терять из-за тебя время репетиции.

Не желая вступать в дискуссию, я с улыбкой попрощалась и в коридоре вздохнула с облегчением. Не то чтобы мне было неизвестно, во что ввязываюсь, поступая в элитный университет, но кто бы знал, что на меня будут нападать так часто. Я попыталась прогнать мысли об этой неприятной ситуации.

Утреннее занятие начиналось только в десять, и мне пришла идея немного побродить по территории, изучая самые быстрые маршруты между зданиями. Раз уж ректор Кавано придает такое большое значение пунктуальности, стоит придерживаться этого правила.

Корпуса в это время оставались почти безлюдны. Шел седьмой час, большинство разошлось по классам и самостоятельным занятиям. Мне следовало взять с них пример, потому что лекция по теории музыки довела меня до предела, да и профессор не производила впечатления человека, готового прощать ошибки.

Узорчатый пол пах свежестью. На нем лежало несколько старых ковров, которые немного приглушали шаги. Воздух был сырым, но в то же время нос щекотали частички пыли. Высокие окна пропускали в коридоры последние лучи солнца. Через час здесь будет темно, хоть глаз выколи.

В фойе, разделяющем восточное и северное крыло, я направилась к выходу. Мои пальцы мягко скользили по каменным перилам. Балясины украшали узоры – красивые, но не такие аккуратные, как у профессионалов, так что, скорее всего, это работа студентов-скульпторов.

Я толкнула дверь, и меня окутал чуть теплый воздух позднего лета. Выложенная камнем дорожка вела к оранжерее за спортивным комплексом.

Снаружи стекло оранжереи поросло различными видами плюща, вьющимися до самой остроконечной крыши. К сожалению, за ним открывалась лишь малая часть неосвещенного интерьера.

Прислонившись лбом к прохладному стеклу, я сделала глубокий вдох, чувствуя грусть. Стояла ли здесь так же Люси, смотрела ли на оранжерею? Приходили ли ей в голову похожие мысли, когда она бродила по корпусам академии?

Под веками жгло, но я смаргивала слезы. Плакать не хотелось, слез не было уже давно, да и сейчас, если бы не мысли о Люси… Тоска – цена, которую приходится платить за потерянную любовь.

Проводившие расследование детективы определили ее смерть как трагический несчастный случай, произошедший из-за легкомыслия молодых людей, однако я уже тогда была уверена, что за этим кроется нечто гораздо большее. С тех пор меня не покидала решимость поступить в Роузфилдскую академию.

Руки сжались в кулаки, ногти больно впились в ладони. На коже появились следы серповидной формы.

Мы с Люси были очень близки. Ее смерть оставила глубокую рану в моем сердце и практически расколола нашу семью. Особенно сильно страдал папа. Говорят, у родителей не бывает любимчиков среди детей, но я уверена, что это не так. Люси была для него единственной и неповторимой. Своим пением она всегда наполняла дом жизнью. Однажды из нее получилось бы невероятное сопрано.

Даже после ее смерти порой было трудно осознавать, что она больше не с нами. Иногда мне казалось, что я слышу ее голос, разносящийся по дому, но когда мне хотелось пойти на звук, я с болью обнаруживала, что он лишь плод моего воображения.

Родителям было сложно принять тот факт, что их младшая дочь тоже решила поступать в Роузфилд, так как с академией у них ассоциировались только боль и горе. Мама с папой призывали меня не копаться в прошлом, отпустить его и смотреть в будущее, однако в глубине души я знала, что они и сами не верят, что это был несчастный случай.

Люси не отличалась спонтанностью и вспыльчивостью, наоборот, она всегда была рассудительной, и пусть не всегда четко следовала правилам, но никогда бы не подвергла себя опасности. Моя сестра была слишком умна для этого. Значит, причина смерти заключается в чем-то другом. За ней должно было стоять нечто большее.

Мне хотелось выяснить, что произошло. Возможно, соседки по квартире смогут помочь?

Что, если я сумею найти того, кто стоит за смертью Люси?