Он открыл глаза, и по его щекам потекли слезы. Флинн не хотел плакать, но не смог сдержать в себе тот поток чувств, который рвался наружу. Он сидел у кроватки Лиама и представлял, как бы сложилась его судьба, если бы он вернулся в прошлое, уже зная о том, к чему приведут все поступки, совершенные им, все слова, сказанные когда-то в порыве гнева, боли и печали. Тогда бы он переписал свою жизнь заново, не сделав ни единой помарки, но, увы, то, что он прожил, не было черновиком, и чистых страниц у него не осталось.

Он услышал щелчок замка, и от этого звука его сердце обмерло и упало замерзшей птицей. Кто-то пришел в квартиру Лютера. Флинн бесшумно подошел к двери детской комнаты и прислушался. Этот голос невозможно было спутать ни с чьим другим – голос его матери.

Она вернулась домой раньше, чем предполагал Лютер. Что же теперь делать? Прятаться здесь негде, а через окно выйти не получится: нет пожарных лестниц, а квартира находится на четвертом этаже. Нет, чисто теоретически Флинн мог бы выпрыгнуть, но в таком случае он бы вернулся в мир мертвых через резиденцию Смерти, потому что от его тела осталась бы лепешка из звездной пыли. И тогда бы Флинн получил выговор от Графа Л в двойном размере: за проваленное задание и за бессмысленную смерть.

Все лихорадочные мысли улетучились, когда дверь скрипнула и в комнату вошла мама. Она была в белом шерстяном платье и в домашних тапочках. Мама выглядела уставшей и растерянной: светлые волосы, спускавшиеся ниже плеч, обрамляли исхудавшее лицо, рот был слегка приоткрыт, будто она хотела что-то сказать, но забыла, что именно, а в ярко-синих глазах читалось удивление.

– Это тот самый молодой человек, о котором я тебе рассказывал, – произнес появившийся за ее спиной Лютер. – Это он помог нам, когда в храме начался пожар.

Страх прибил Флинна к полу – не сдвинуться. Сердце то колотилось в бешеном темпе и горело огнем, то замирало, словно покрывалось коркой льда. Мысли в голове перемешались, и осознавать реальность становилось все тяжелее. Происходящее казалось ему сном, из которого невозможно было выбраться. Ты уже понимаешь, что спишь, хочешь проснуться, кричишь, надрываешься, но настоящий мир не впускает тебя обратно, наглухо замуровав все двери.

Мама не отрывала глаз от него и все смотрела и смотрела, и Флинн уже начал думать, что в ней зреет осознание: перед ней ее сын. Сейчас, еще немного – и она точно вспомнит его! Кинется к нему, крепко обнимет, поцелует и шепнет, что больше никогда не отпустит. Но зародившийся блеск в ее ярко-синих глазах померк, и на его место снова пришла растерянность.

– Ох, большое спасибо, что помогли нам с мужем. Если бы не вы, не знаю, что бы и было, – сказала мама и устало улыбнулась.

Флинн ничего не ответил. Он хотел выдавить хотя бы простое «пожалуйста», но в горле застрял ком, через который ни одно слово не могло протиснуться, поэтому он молча кивнул.

Мама растерялась еще больше, но, пытаясь скрыть это, продолжила говорить:

– Могу ли я узнать, как зовут нашего спасителя?

– Тайло, – наконец-то выдавил Флинн. – Меня зовут Тайло.

Это было единственное имя, которое всплыло в его голове со дна беспорядочных мыслей. Наверное, потому что он очень хотел, чтобы его психофор оказался сейчас рядом и поддержал в такой тяжелый момент.

Комнату заполнило хныканье: услышав голос мамы, Лиам стал корчиться, требуя внимания.

– Солнышко мое. – Подбежав к кроватке, мама тут же взяла его на руки и начала ритмично укачивать. – Ну что с тобой? Вроде сухой, да и няня должна была дать тебе бутылочку, – заворковала она. – Ах, ты просто по мне соскучился, – с улыбкой добавила мама, когда Лиам успокоился. – Она повернулась к Флинну: – Нам с мужем было бы очень приятно, если бы вы остались на ужин.

– Я не могу, – мотнул головой Флинн.

– Но почему же? – нахмурилась мама. – Прошу, останьтесь. Нам хочется хоть как-то отблагодарить вас за то, что вы сделали. Вы ведь спасли не только нас с мужем. – Она прижала к себе Лиама и губами коснулась его виска.

Флинн достал из кармана темно-фиолетовую карточку. У него оставалось чуть больше часа, до «Черного кролика» идти минут двадцать.

– Хорошо… но только ненадолго: меня ждут в другом месте.

Перед Флинном стояла тарелка с запеченной уткой и картофельным пюре, но складывалось впечатление, что в ней лежало что-то несъедобное, потому что он так и не притронулся к еде.

– Невкусно? – с нотками разочарования спросила мама.

– Нет, что вы, пахнет потрясающе, просто кусок в горло не лезет, – моментально ответил Флинн. – День выдался не очень.

– У вас какие-то проблемы? – взволновалась она. – Может, мы с мужем сумеем как-то помочь?

Флинн глянул на Лютера, который внимательно слушал их беседу.

– Если это в моих силах, я постараюсь что-то сделать, – произнес тот.

– Нет, спасибо, я сам справлюсь, там пустяки, – сказал Флинн и, когда мама отвлеклась, залпом выпил воду, а после незаметно налил в свою опустевшую кружку немного «Живительного нектара».

Наколов на вилку кусочек утки, он поднес ее ко рту и ощутил давно забытый вкус. Мама всегда хорошо готовила. В детстве, когда Флинн приходил из школы, его с самого порога приветствовал манящий аромат домашней еды, от которого текли слюнки. Хотя мясо на их столе было далеко не каждый день, но даже из простых продуктов мама, как и многие женщины из небогатых районов, могла закатить настоящий пир. Но после смерти отца и частых побегов Флинна она почти перестала готовить.

Сразу же запив еду «Живительным нектаром», он посмотрел на маму и с придыханием сказал:

– Невероятно вкусно.

В уголках ее глаз появились морщинки-лучики: она улыбалась, и в комнате стало как будто немножко светлее.

– Я очень рада, что вам понравилось. Это любимое блюдо моего старшего сына.

Флинн замер и сжал вилку так, что костяшки пальцев побелели.

– Вы, кстати, так похожи на него, – сощурившись, продолжила она. – Тайло, а сколько вам лет?

– Почти семнадцать… – кашлянув, ответил он.

– Ах, всего на год младше моего Флинна – ему уже восемнадцать. – Она положила локти на краешек стола, переплела пальцы рук и с грустью сказала: – Он уже совсем взрослый. Вот бы хоть одним глазочком взглянуть на него… Интересно, он отрастил длинные волосы, как мечтал когда-то?

– Что? – не понял Флинн.

Он пытался припомнить, когда это он мечтал отрастить длинные волосы, но этот момент все никак не хотел вылезать из комнаты «Забытых воспоминаний» в его голове.

– Мой старший сын, когда ему было лет десять, увлекся роком и загорелся идеей стать одним из тех длинноволосых размалеванных музыкантов, одетых черт-те как! В кожу, блестки и шипы! Я целый вечер бегала за ним с ножницами, чтобы привести его волосы в божеский вид! – хохотнула мама. – Сейчас очень жалею, нужно было разрешить ему, – вздохнула она. – Он, наверное, до сих пор помнит об этом и сердится на меня. Я многое ему запрещала, думая, что воспитываю его, но сейчас понимаю, что я не всегда была права… Как жаль, что осознание некоторых вещей приходит так поздно…

– Уверен, что он тоже многое понял и не сердится, – тихо сказал Флинн.

– А хотите, я вам покажу его фотографии? – вдруг предложила мама, и ее лицо засияло.

– Дорогая, может, в следующий раз? – подал голос Лютер, покосившись на Флинна. – Наш гость не может засиживаться у нас, он ведь сам сказал, что его где-то ждут.

– Ой, Лютер, это ведь минутное дело, – отмахнулась мама. – Я быстро! Одна нога здесь, другая там!

Она торопливо встала из-за стола и ушла в другую комнату.

– Твоя мама всем рассказывает о тебе, – негромко произнес Лютер. – Она очень тоскует.

– Слушай, мне нужна твоя помощь. – В голове Флинна созрела одна мысль.

– Я весь внимание, – откинувшись на спинку стула, сказал Лютер.

– Напиши ей письмо от моего имени, скажи, что со мной все хорошо, что я путешествую по миру, знакомлюсь с кучей интересных людей, что я жив-здоров и вполне себе упитан. А, и еще: не забудь написать, что я отрастил волосы, как и мечтал.

– Почему сам не напишешь?

– Шутишь? – хмыкнул Флинн. – Граф Л, если узнает, точнее, когда он узнает, шкуру с меня спустит! Да и боюсь, что письмо, написанное мертвым, может исчезнуть. Или она просто-напросто забудет его содержание, как только прочтет.

– Да, это вполне возможно, – согласился Лютер. Он пристально посмотрел на Флинна, что-то прикидывая в голове, а после сказал: – Хорошо, я напишу письмо. Но что будет, если вдруг твои останки найдут? Ты об этом не думал? Они ведь до сих пор где-то в реке.

Флинн представил, как выглядит его тело после года в воде, и его передернуло. Жуткая картина.

– Уверен, что от меня ничего не осталось, – отправился на корм рыбам, как говорится.

– Извините за задержку! – запыхавшись, сказала мама.

Она ворвалась в столовую, держа в руках толстый фотоальбом, на котором было написано «Мои счастливые моменты». Уронив его на стол рядом с Флинном, она отодвинула стул, села на него и принялась листать страницы.

– Вот, взгляните, тут Флинн совсем маленький – недели три, не больше. Он такой потешный! Правда, на моего младшего похож?

Она указала на фотографию, где Флинн, будучи младенцем, лежал в полосатом комбинезоне и с перепуганным видом смотрел в объектив фотокамеры.

– Очень похож, – ответил Флинн, хотя мысленно отметил, что все новорожденные для него на одно лицо. Они, как и сказал Лютер, похожи на старые картофелины – темно-розовые и морщинистые.

– А здесь ему два года, – мама ткнула пальцем в фотографию, где он сидел на деревянной качалке в виде лошади. – Однажды он упал с нее и так сильно расшиб лоб, что пришлось ехать в больницу и накладывать швы. Остался шрам.

Мама повернулась к нему лицом и, широко заулыбавшись, сказала:

– Ой, а у вас есть похожий шрам на лбу. Вы тоже когда-то падали с качалки?

– Нет, с качели, – прохрипел Флинн. Его горло высохло и, казалось, потрескалось изнутри, как почва на палящем солнце.

Мама все листала альбом и показывала фотографии, каждую сопровождая историями из его жизни. А он все слушал и слушал, глядя то на себя из прошлого, то на нее. Сейчас она так отличалась от той несчастной, озлобленной женщины, которой она стала незадолго до смерти отца. Счастье расцвело в груди матери и раскрасило ее прежнюю тусклую жизнь в сочные цвета. Любящий муж, маленький ребенок – это ее яркое настоящее, которое затмило мрачное прошлое. А Флинн стал для нее лишь воспоминаниями. Эти фотографии – все, что осталось от него. И большего у нее не будет…

Ему казалось, что он отдаляется от реальности – и теперь сидит не в просторной столовой, а в темном кинотеатре в последнем ряду и смотрит на все происходящее оттуда. Сейчас он уйдет, и мама забудет об этой короткой встрече и снова погрузится в свое яркое настоящее, а Флинн останется там – в мрачном прошлом.

– Простите, мне пора, – опомнившись, сказал Флинн и мельком глянул на часы, висевшие на стене.

– Ох, я заболталась и отняла у вас столько времени, прошу прощения, – смутилась мама и захлопнула альбом.

– Нет, что вы, было очень интересно узнать о вашем сыне, – проговорил Флинн и, отодвинув свой стул, поднялся на ноги.

Из детской раздался плач – пронзительный и требовательный.

– Иди, дорогая, я провожу нашего гостя, – сказал Лютер, тоже поднявшись.

– Не нужно, я сам найду выход, – ответил Флинн.

– Что ж, спасибо, что навестили нас, – произнесла мама. – Приходите к нам в любое время, будем всегда рады видеть вас, Тайло. До скорой встречи.

Она встала, прижала Флинна к себе и поцеловала в щеку. В нос ударил сладкий персиковый аромат духов, и распущенные светлые волосы коснулись его кожи, отчего по ней побежали мурашки. Сердце, казалось, не выдержит всех тех чувств, которые переполняли его, и просто разорвется на части.

– Обязательно приду, – солгал Флинн и направился к выходу.

Он так и не осмелился оглянуться и посмотреть на свою мать. Какой-то необъяснимый страх овладел им: в голове засела мысль, что если он хоть раз обернется до того момента, как окажется в мире мертвых, то исчезнет – попросту растворится среди улиц Инферсити. И его больше не останется даже в воспоминаниях матери.