Клавка и Инесса Павловна бросились к Ирине, а Касымов и Паздеев вошли в барак, но крыша уже начала местами проседать, как верхушка торта, в котором кто-то выел начинку. К пожару прибежало человек тридцать солдат гарнизона. Но что они могли сделать? Барак полыхал…

Ирина закрыла лицо руками. Клавка и Инесса Павловна обнимали ее.

– Как же ты могла? Что ты наделала… – шептала Инесса Павловна.

Ирину охватило отупение. Ей казалось, что время остановилось, мир вокруг и сердце внутри застыли.

Послышался треск. Крыша барака проваливалась окончательно, поднимая столб искр до самой тверди, и Паздеев и Касымов едва успели за секунды до обрушения вытащить за руки Ларионова. Женщины бросились к ним, как встревоженная стая птиц. Охранники уложили Ларионова на снег подальше от огня. Барак резко сложился и горел уже как занебесный костер.

– Сашку зови! – кричал Касымов. – Ожог!

Касымов помчал за Кузьмичом, чтобы тот немедленно запрягал – увозить Ларионова в больницу. Ирина схватилась за голову. Ларионов лежал на снегу, Инесса Павловна осторожно примостила его чело на свернутую телогрейку. Что-то случилось с ним, но в темноте и бликах огня было ничего не разобрать. От него валил то ли дым, то ли пар.

«Это, наверное, ожог, – бессмысленно пронеслось в голове Ирины. – Да, кто-то кричал это слово». Гимнастерка дымилась. Ее прямо на Ларионове тушил Паздеев. К коже прилип мусор, разобрать, где ожог, где сажа, где одежда, было невозможно из-за мглы, мерцании пожара и охватившей всех смуты.

– Лага упала! – слышалось, как Касымов кричал кому-то. – Из-под завала еле вытащили…

Сашка начала срывать с Ларионова гимнастерку, чтобы остановить тепловую реакцию – она все не рвалась. Потом Паздеев с криком разодрал ее. Ларионов приоткрыл глаза. В руке он все еще сжимал грязный от пепелища ридикюль. Он задыхался, откашливался и смотрел на Ирину.

– Зачем? – прохрипел он. – Зачем?

Она в оцепенении трясущимися руками достала что-то из него и медленно поднесла безделицу поближе к глазам майора. То была маленькая брошь с бутонами из цветной глазури. Губы его задрожали, и он издал тихий стон.

– Откуда? Кто ты? Кто ты? – шептал он, дрожа всем телом.

Ирина зажала брошь в руке. Она только тряслась, а потом закрыла лицо кулаками и горько разрыдалась. Ларионов судорожно хватал воздух.

– Вера, – еле выговорил он. – Вера…

Как только он увидел брошь, он все окончательно понял. Потрясение Ларионова было столь сильным, а подступившая после шока боль такой непреодолимой, что он потерял сознание. Его погрузили на сани, и Кузьмич с Сашкой и Паздеевым повезли его в Сухой овраг. Вера шла за санями до ворот, пока охра не остановила заключенных.

После того как обрушилась крыша, барак прогорел в считаные минуты и теперь напоминал огромный, но угасающий костер. Грязлов взял командование лагпунктом в свои руки и велел охре разгонять заключенных по местам под страхом расстрела последних. Люди быстро подчинились, зная, что Грязлов был охоч до расправ. На плацу построили для переклички только заключенных из первого, сгоревшего, барака – остальных поверяли уже внутри.

Грязлов приказал расселить людей из второго барака по другим баракам, а погорельцев разместить во втором. Тут же выдали наряд на неделю по устранению пожарища и построению нового жилища. Файгельмана назначили ответственным за строительство. Комитет оказался полезным образованием и после праздника. Грязлов вызвал членов Комитета на завтра и приказал всем разойтись. Просигналили отбой.

Разместившись под управлением Клавки во втором бараке, женщины тут же начали хозяйничать. Предварительно были распределены все забытые пожитки временно переселенных. Таковы были правила – что упало, то пропало. Клавка, под патронажем которой находились члены Комитета, отвоевала необходимое.

Вера сидела на вагонке, не в силах ни о чем думать. Она была повинна в трагедии. Но сейчас она не могла ничего чувствовать. Все было кончено. Он знал. Она закрыла лицо руками. Сейчас его везли по заснеженной дороге, и было неизвестно, что с ним будет дальше! Если он умрет…

Подруги окружили Веру; Инесса Павловна прижала ее к себе.

– Ира, что он говорил? Что ты ему показала? Я ничего не понимаю.

Вера тихо заплакала. В барак прибежала Федосья.

– Святые угодники! Ей-богу, надо свечку поставить! Что ж это такое – напасть за напастью!

– Каплуна черного резать! – кричала Балаян-Загурская.

Федосья нетерпеливо махнула от усталости рукой.

– Завтра с утра поеду в больницу.

– Возьмите меня с собой! – вскинула голову Вера.

– Это как Грязлов распорядится, теперь он тут главный, пока Григория Александровича не поставят на ноги, – пожала плечами Федосья.

– Он поправится? – тихо спросила Вера, понимая глупость вопроса.

– Куда денется, – уверенно ответила Федосья. – Но Сашка сказала, ожог сильный. Хорошо, весь не сгорел и не задохся. Эх, такой мужик красивый был!

– Был?! – не выдержала Вера.

Федосья вздохнула.

– Хорошо его зацепило, одно, что волосы не сгорели, фуражка пригодилась. А то помню, однажды пожар в деревне случился, а у нас там Прохор был – курчавый такой мужик, ладный. Так тот в пожаре обжегся так, что голова стала как яйко – страсть какой ужас! Да без бровей…

Клавка пихнула Федосью, и та умолкла. Вера опустила глаза. Ее охватила странная слабость, словно хотелось уснуть.

– Только вот в чем вопрос, – процедила Клавка, – какая сука подожгла? И зачем?

Эти вопросы зависли в воздухе. В сумятице никто не подумал об этом. А ведь это мог быть только поджог. Даже если пожар возник из-за буржуйки, во‑первых, в бараке было достаточно женщин, чтобы заметить его и затушить. Во-вторых, пожар вообще не мог начаться внутри, так как слишком сильно занялись внешние стены. Даже притом, что хвоя горела скорее березы и барак был сделан не из кругляка, а из досок, они не могли так быстро схватиться от чьей-то оплошности.

Клавка сразу предположила, что плеснули горючего. В погожий вечер вряд ли пламя так быстро разошлось бы само по себе. Те, кто хоть раз разводил костер, знают, что разжечь крупные поленья не так уж просто, как и обеспечить их скорое прогорание без мощной тяги или топлива. А спалить без подготовки целую постройку еще менее вероятно. Но самым подозрительным было то, что барак кто-то запер снаружи. Все указывало на саботаж.

Вера вспомнила, как во время представления из зала выходила Анисья, но тут же отмела эту мысль. Зачем Анисье организовывать поджог? Если Анисья таким образом решила расквитаться с ней, то это было нелепо, ведь она, Вера, в этот момент была в клубе. Барак поджигать было глупо. Анисья тут ни при чем. Она не способна на такое решительное действие, которое к тому же бессмысленно и опасно. Ее могли увидеть с вышки, так как барак располагался перед самым плацем. И где она могла раздобыть горючее? Притом, что Анисья казалась наиболее очевидной подозреваемой, она же была и наиболее невероятной кандидатурой для реализации преступления. Было много вопросов и нестыковок.

На следующее утро Грязлов вызвал Комитет. Он обосновался в кабинете Ларионова и выглядел бодро. Грязлов сообщил, что все члены Комитета должны заниматься строительством нового барака на месте сгоревшего. Вера выглядела безучастной. Она не могла думать ни о чем, кроме Ларионова. Инесса Павловна смотрела на нее с жалостью и тревогой.

– А ты что такая понурая? – спросил Грязлов с неприятной усмешкой.

Вера смерила его враждебным взглядом исподлобья.

– А что, есть повод для веселья? – сказала она сухо.

– Кому как, – ответил он.

– Видимо, у вас есть.

– Не забывайся, Александрова, – усмехнулся Грязлов. – Ты все еще зечка.

– Мой статус, надеюсь, когда-нибудь изменится. А вот обо всех этого не скажешь.

– И каков же мой статус? – поинтересовался он, оглядывая других заключенных.

– Боюсь, это определение будет нелестным, – спокойно заметила Вера.

Грязлов захохотал. Его забавляла принципиальность Веры. Он мечтал ломать таких, как она. Но понимал, что у нее была сильная протекция. Знал, что Ларионов мог быть беспощадным к мужчинам.

– Товарищ майор – любитель женщин с характером, – сказал Грязлов небрежно, чтобы унизить ее.

Вера промолчала, не считая нужным отвечать на его пошлые реплики.

– И вот еще что вам следует знать, – вдруг сказал он с прищуром. – Я приказал взять под стражу Анисью Фролову. Это она виновата в поджоге.

Заключенные переглянулись. Вера комкала косынку.

– Это невозможно, – сказала она.

– Не думал, что тебе симпатичны девки Ларионова, – желая вызвать в ней ярость, заметил Грязлов.

– Мне безразличны симпатии майора, – жестко отрезала Вера. – Но мне далеко не безразлично, когда страдают невиновные. У нее не было мотивов. В бараке не было того, кого бы она хотела устранить.

Инесса Павловна слушала Веру с восхищением и беспокойством. Грязлов ощетинился. В глазах его вдруг заблестело недоброе. Но он взял себя в руки и ухмыльнулся.

– Ты могла бы быть следователем НКВД, если бы не стала зечкой, – сказал он со злостью. – У нее были сообщники, имена диверсантов мы выясним.

Вера почувствовала нетерпение. Она видела, что Грязлов фабриковал дело против Анисьи. Ларионов был далеко и не мог защитить людей – его собственная жизнь висела на волоске.

– У нее не было мотивов, разве вы не видите? – упорствовала Вера.

Инесса Павловна схватила ее за руку.

– Вредителям не нужны мотивы, – бросил Грязлов. – Пошли отсюда.

Возвращаясь от Грязлова через плац, Вера увидела Федосью, спешившую к ним, переваливаясь. Вера двинулась ей навстречу.

– Ты была в больнице? – не поздоровавшись, спросила она.

Федосья еле перевела дух, пыхая, как самовар.

– Была… была… плох, очень плох. Весь в перевязках. Врача из Новосибирска вызвали, морфий колют.

Вера прижала ладонь к лицу, не понимая, как Федосья могла так просто произносить столь страшные слова.

– Бредит весь день. Веру какую-то все время зовет…

Вера вспыхнула и схватила Федосью за руку.

– Я должна с ним увидеться!

– Нельзя пока, – шепнула Федосья. – Он еще не в сознании. Да и Грязлов не позволит. Дай недельке пройти, другой – все немного устоится, там и видно будет.

– Так долго?!

– А чего ж ты хотела, дитятко? – выдохнула Федосья. – Пока на поправку не пойдет, никого не пустят.

Вера кусала губы.

– Давно бы к нему пришла, ничего бы этого не было, – тихо сказала Федосья.

Вера покраснела, снедаемая чувством вины.

– Я знаю, что он из-за меня пострадал. Но я не каяться собираюсь. Мне надо с ним поговорить.

– Ну и гордячка, – покачала головой Федосья.