– С ней поговорят и только, – отвечает мужчина, задумчиво глядя на нее. – Обещаю, ее пальцем не тронут, пока она будет молчать. А теперь посмотри на меня, – не то просит, не то приказывает он. Вера поднимает глаза. – Возвращайся в комнату и не выходи без спросу. Поняла?

Она кивает.

– Байрон! – поспешно входит молодой, смуглый, накаченный парень. – Проводи сеньориту в ее комнату. Не спускай глаз с двери. Каждый час справляйся о ее самочувствии.

Вера рассеяно слушает: в манере отдавать приказы мужчина напоминает ей Элену: оба делают это с удивительной легкостью и небрежностью, ни на секунду не сомневаясь в том, что сказанное будет незамедлительно исполнено. Подобно Элене, Эридеро привык к слугам и не привык к неповиновению. Он его просто не потерпит, понимает Вера.

– Если тебе что-нибудь понадобится, проси Байрона. Это очень удобно, – с полуулыбкой-полуусмешкой сообщает он, и Вера затрудняется определить, что преобладает в его голосе: искренность или ироничность.

– Спасибо, – уголки губ едва заметно приподнимаются. – Не за тюремщика, а за то, что спасли мне жизнь.

– Об этом мы поговорим в другой раз, – заверяет мужчина.

– Конечно. Спокойной ночи.

Она отворачивается и следует за Байроном.

***

Байрон Гарсия озадаченно поглядывал на запертую дверь ванной комнаты: не успев переступить порог, девушка закрылась внутри и, похоже, не намеривалась выходить. На часах 24:55. Время от времени до него доносились кашель и негромкие всхлипывания. Ему строго-настрого велено следить, чтобы с ней ничего не случилось, но как, спрашивается, не видя ее, удостовериться в том, что все в порядке? «Может, попросить ее выйти?» – растерянно гадал он. Или не в его полномочиях отдавать ей указания? Будучи принятым на «службу» к Эридеро исключительно благодаря рекомендации старшего брата Серхио, телохранителя патрона, всего неделю назад, Байрон, проходя испытательный срок, неимоверно боялся оплошать, зная: один из самых влиятельных кокаиновых дельцов региона не прощает ни малейшего промаха. Первое поручение окончательно вогнало его в состояние паники: нет ничего хуже ответственности за бьющуюся в истерике женщину, в этом Байрон готов был поклясться. А в конкретном случае, не имея представления о значимости особы и границах дозволенного, ситуация осложнялась многократно. Наконец, отважившись, он вежливо произнес:

– Сеньорита, вы не могли бы вернуться в комнату? Уже поздно!

– Прошу вас, не напрягайтесь. Вам велено заходить каждый час, а не каждую минуту, – прозвучал после непродолжительного молчания тихий голос.

Байрон с облегчением вздыхает: мыслит связно, излагает внятно, похоже, все в норме.

– Сеньорита, я буду заходить, как велено, если вы вернетесь в комнату, и я смогу зрительно контролировать вас, – объясняет он. – В противном случае придется сообщить патрону…

– Не стоит, – устало говорит она. – Дайте мне минут десять.

Байрон с удовлетворением соглашается. Кажется, между ними есть нечто общее, заключает он: оба опасаются вызвать гнев одного и того же человека. Значит, с ней вполне можно договориться…

А между тем, вернувшись в комнату, Вера испытала неконтролируемое желание спрятаться не только от своего тюремщика, но и от новой, непонятной пока еще реальности. Истратив остаток сил на напряжение последних дней, ослабленное болезнью и изматывающими перелетами тело и оголенные нервы не выдержали: события этого вечера окончательно выбили подобие почвы из-под ног, силы иссякли… отданная на растерзание страха, слабости и отчаяния Вера взорвалась, выплеснув наружу все, что более не поддавалось контролю. Вновь она ощущала себя безвольной марионеткой, увлекаемой бешеной стихией в чудовищный водоворот. И чем глубже погружалась она в понимание сложившейся ситуации, тем сильнее охватывали ее осознание собственного бессилия, зависимости и ужаса. Никогда прежде будущее не казалось ей столь неопределенным. В тюрьме перед ней с беспощадной ясностью представали три варианта развития событий: смерть, пожизненное заключение или свобода. А теперь? Теперь осталась лишь неизвестность. Еще сутки назад она была твердо убеждена в том, что страшнее «зверинца» быть ничего не может, сейчас же ей казалось, будто в очередной раз провидение доказывает: границы чудовищного весьма размыты, никогда не знаешь, где проходит черта, за которой заканчивается ужас. Сидя на полу просторной комнаты, чувствуя себя полностью опустошенной, Вера пыталась обдумать свое новое положение: там, в тюрьме, она по крайней мере была живым человеком. У нее был адвокат, она могла рассчитывать на помощь консульства, а еще были законы – часто несущие чисто декоративную функцию, они тем не менее служили сдерживающим фактором – это она осознала только сейчас, окунувшись в реалии полного беззакония. «Я объявлена мертвой, – снова и снова повторяла себе Вера, пытаясь вникнуть в смысл этих слов и в последствия, кои они влекут за собой, – а это значит, что меня просто нет. Никто не защищает меня отныне: ни адвокаты, ни законы, никто и ничто. Я исчезла юридически, и в любую минуту могу исчезнуть физически, стоит так решить незнакомому человеку, для которого жить мне или умереть представляется всего лишь прихотью. Ничто не мешает ему убить меня в любой момент, и он это понимает». Ей казалось: еще немного и она сойдет с ума от страха и неопределенности… что будет завтра, через неделю, через месяц? Каково это – жить, гадая, проснешься ли ты на следующее утро, доживешь ли до вечера? Жить, зная, что у тебя нет никаких прав и ты отдана во власть человека, взрывающего больницы? А главное – нет будущего. «Ее нельзя отпускать, она много знает…» – эта фраза раскаленным железом врезалась в сознание. Не отпустят… А ждать помощи неоткуда. Вот такой расклад. Она исчезнет окончательно, и никто никогда не узнает, что с ней стало на самом деле. Может, к лучшему, что родителям сообщили о ее смерти, сказала себе Вера, потому, как вполне вероятно, так оно и есть, а она просто не ведает об этом…

***

На часах почти три ночи. За дверью раздается новый приступ кашля, продолжительный и особо сильный. Выждав немного, Байрон осторожно заглядывает в комнату. Негромко интересуется, не нужно ли ей чего-либо? В ответ – тишина. Яркий свет лампы освещает лежащую с закрытыми глазами девушку. «Не выключайте свет», – попросила она, вернувшись в комнату. Он с готовностью согласился: ему это только на руку. Помешкав с минуту, приближается, всматриваясь в бледное лицо, вновь интересуется ее самочувствием, и вновь ответом служит тишина. Байрон настораживается: она не могла не проснуться от подобного приступа кашля – притворяется, что не слышит, или ей в самом деле плохо? Решившись, дотрагивается до ее руки, безжизненно свисающей с кровати: рука горячая и сухая. Поспешно возвращается в коридор… спустя четверть часа вновь проходит в комнату и в растерянности замирает: девушка неестественно бледна, лоб покрыт капельками пота, изредка с губ срываются слова на незнакомом языке – похоже, бредит, догадывается он. Поразмыслив немного, звонит в дом для обслуживающего персонала, будит Валентину – Эридеро, знает Байрон, весьма ценит женщину, работающую у него не первый год, и просит прийти незамедлительно. На нее и возлагает надежды: она просто обязана помочь ему разрулить ситуацию. Осмотрев «гостью», Валентина поспешно приносит смоченные в холодной воде полотенца: первое кладет на лоб, второе и третье прикладывает к рукам. Та не открывает глаз, никак не реагируя на проделанные манипуляции, а время от времени едва слышно произносит нечто неразборчивое. Проходит почти час, и Валентина подзывает Байрона:

– Ей не становится лучше, – она озадаченно качает головой, – кажется, ей даже хуже. Я бы на твоем месте поставила патрона в известность.

– Четыре утра, – ошеломленно произносит парень. – Он рассердится…

– Смотри сам, – вздыхает Валентина, – объясняться придется тебе.

– В доме должна быть аптечка…

– Ты с ума сошел! – восклицает женщина. – Ни о каком самолечении не может быть и речи.

Байрон в смятении выходит на улицу, закуривает. Если через час ее состояние не улучшится, придется сообщить… Пять часов – почти утро, пытается успокоить себя он. Час спустя возвращается, с надеждой глядя на Валентину. «Не тяни, – говорит она, – я тебя покрывать не стану». Байрон, сознавая, что вляпался по полной и стоит сделать неверный выбор, его ожидают серьезные неприятности, взвесив все «за» и «против», приходит к выводу: лучше перестраховаться и, рискнув, наткнуться на недовольство патрона, чем нести ответственность за возможные осложнения, вызванные его бездействием. Решившись, поднимается на верхний этаж и боязливо стучит в дверь центральной комнаты… с мыслями он собраться не успел, ответ последовал незамедлительно: образ жизни неизбежно накладывает отпечаток – подобно многим своим «коллегам», Эридеро получил в подарок к славе и могуществу весьма чуткий сон.

– Патрон, – извиняющимся тоном проговорил Байрон, испуганно уткнувшись в закрытую дверь, – гостье плохо.

– Что с ней? – абсолютно бесстрастный голос.

– Высокая температура, жар…

– Позови Валентину, пусть посмотрит…

– Я так и поступил, – с облегчением сообщает Байрон. – Она сделала все, что могла, но сеньорите по-прежнему плохо. Кажется, она начинает бредить… Я подумал, что вы должны знать.

– Правильно сделал. Возвращайся.

Не веря своему счастью, парень спешит выполнить указание.

Несколько минут спустя в комнату Веры проходит Эридеро. «Открой окно!» – велит он Валентине, опускается на придвинутый к кровати стул и принимается внимательно оглядывать мертвенно-бледную «гостью». Не преувеличил парень, констатирует он, ей в самом деле плохо. В этот момент она поворачивает к нему лицо и что-то говорит на родном языке – тихо и очень внятно. «Бредит, не соображает, где находится… – отмечает Эридеро, – да и неудивительно после пережитого». Мужчина дотрагивается до ее запястья, нащупывает пульс – учащенный, даже слишком, сжимает горячую, словно обожженную руку, и Вера, внезапно распахнув глаза, судорожно вырывает ее. «Судя по реакции, она меня узнала, – усмехается он. Пристально всматриваясь в бледное лицо, произносит: – Ты помнишь, где находишься?» В ответ Вера поспешно закрывает глаза и отворачивается. «Помнишь… – задумчиво говорит он, набирая номер: – Доктор Монрой, вы мне нужны безотлагательно. Через четверть часа за вами заедут». Затем отходит к окну. Сквозь боль, слабость и окутавший сознание туман Вера физически ощущает скользящий по ней взгляд: мало-помалу он возвращает ее в реальность, подобно другому взгляду, который она почувствовала, лежа на полу в тюремной камере, – холодному, жестокому, хищному. Тогда она заставила себя собраться и ответить, сейчас же боится открыть глаза, прочесть жестокость и насмешку, понимая: ответить она не сможет, силы иссякли, их источник, казалось ей, погас. Зажмуривается, и в этой детской попытке убежать представляется себе на удивление жалкой.

А между тем в обращенном на нее взгляде не скользило и тени насмешки. Мужчина смотрел на нее сосредоточенно, обеспокоенно, с нескрываемым интересом. Вера немало удивилась бы, узнав, что ему так и не удалось сомкнуть глаз этой ночью, и причиной тому была она. То, что он охарактеризовал прихотью, на самом деле было порывом, довольно неблагоразумным, признал он позже в разговоре с Эленой. Но в те минуты нечто заставило его принять решение, последствия которого, понимал он, могут быть непредсказуемы и весьма существенны. А чем объяснялся этот лишенный здравого смысла шаг, объяснить до конца он так и не смог ни Элене, ни самому себе. «Решено!» – сказал Коати, и он, словно наяву, увидел ее измученное лицо и огромные глаза. Представил, как ночью в комнату войдут, и, возможно, в последнюю секунду она распахнет глаза, так же, как несколько часов назад, – с детской доверчивостью и открытостью, встретив дуло пистолета… А еще была Элена: для близко знакомого с ней человека ее поступок был чем-то из рода фантастики – Элене не были свойственны сентиментальные порывы, и у него не возникало сомнений: ни за что на свете не стала бы она вытаскивать из тюрьмы кого-либо, руководствуясь жалостью и желанием восстановить справедливость – подобный поступок необходимо было заслужить. Очевидно, это полуживое создание достойно справлялось с выпавшими на ее долю несчастьями, в противном случае Элена бы и пальцем ради нее не пошевелила. И потом, она не особо ладила с женщинами и не имела подруг. Завоевавшая ее симпатию заключенная должно быть особа довольно необычная, предположил он, и этот факт пробудил в нем любопытство. Обо всем этом он размышлял, слушая диалог Коати и Элены, и мысль о том, что она вырвалась из тюрьмы ради того, чтобы сутки спустя быть убитой киллером в Колумбии, показалась ему неким изощренным трагикомическим фарсом. Если Элена полагает, что «сувенир» заслуживает свободы, не стоит нажимать на курок, не оставив ей ни малейшего шанса, решил он, в конце концов сделать это я всегда успею, – и озвучил свою прихоть, не без удовольствия обставив «дона Карлоса»… Желаемое он получил – нежданная гостья оказалась полностью в его власти. Решать ее судьбу отныне не может никто, даже Элена. «Что мне с тобой делать?» – в очередной раз мысленно обратился он к Вере. Это история только начинается, и лишь время покажет, не придется ли пожалеть о спонтанном порыве – едва ли не единственном принятым Эридеро решении, в правильности которого он сомневался. Сомневался, так как не мог не признать правоту Коати. Двойную правоту Коати, если быть точным, отметил Эридеро: видела и знает она достаточно, чтобы создать проблемы, и это превращает ее в носителя информации, информации, которая не отпускает… и да, вероятнее всего, к этой информации добавится новая, если она задержится среди них надолго. Что остается ему? Создать для нее тюрьму с условиями пятизвездочного отеля в надежде, что она смирится и согласится покорно существовать в предложенных условиях? Если она действительно обладает характером, то рано или поздно желание обрести свободу одержит верх над страхом, и тогда у него не останется выбора… Ее необходимо заставить понять это как можно скорее.

***

В комнату входит немолодой мужчина в очках. До Веры доносятся голоса, она вслушивается, затем открывает глаза и робеет, поймав взгляд Эридеро.

– Доктор Монрой, – говорит он, – займется твоим здоровьем.

– Я осмотрю вас, сеньорита, – вежливо произносит врач.

– Вы бы не могли выйти? – не поднимая глаз, бросает Вера стоящему у окна мужчине.

– Конечно, – приветливо отвечает он и, поравнявшись с дверью, бросает: – Закончите, сообщите.

Далее следует рутинный осмотр. Внимание Веры привлекает тот факт, что доктор Монрой не задает ни единого вопроса и никак не комментирует ее состояние. Закончив, поспешно направляется к двери и просит Байрона позвать сеньора. Когда тот входит, безотлагательно вводит его в курс дела, и Вера с грустью отмечает: состояние ее здоровья обсуждают так, словно это не имеет к ней ни малейшего отношения, не с ней, а с тем, кто отныне решает за нее. Наглядная демонстрация ее бесправия.

– Запущенная ангина, мне не нравится ее кашель. Температура 39.9. Сильная анемия, истощение, нервное перевозбуждение. В таком состоянии организму не просто сопротивляться инфекциям. Это, конечно, дело ваше, но я настоятельно рекомендую минимизировать стресс, в таком случае она значительно быстрее пойдет на поправку. Через несколько часов я вернусь осмотреть донью Элену и привезу все необходимые лекарства и витамины. А сейчас температуру необходимо сбить и взять кровь на анализ.

– Доктор Монрой, – не сдержавшись, тихо произносит Вера, – я была уверена, что о состоянии здоровья информируют непосредственно больного, коли тот является совершеннолетним и психически полноценным. Или в вашей стране врачебная этика отличается от общепринятой?

Эридеро неспешно оглядывается и смотрит на нее так, словно она сказала нечто весьма забавное. «Похоже, я его веселю, как шут гороховый», – вспыхивает Вера.

– Не напрягайся. Тебе необходим покой, – насмешливо произносит он и добавляет: – Ты весьма неплохо говоришь по-испански.

Доктор Монрой достает из сумки два шприца: один с довольно длинной иглой. Вера испуганно садится и вжимается в стенку кровати. «Это произойдет ночью, – говорил Карлос, – она ничего не успеет почувствовать», – по телу пробегает дрожь. «А если он намеренно усыпит меня, чтобы затем… да и откуда мне знать, что он собирается вколоть? Может, они хотят напичкать меня наркотиками, чтобы я не приходила в сознание…» Дыхание учащается, руки предательски дрожат, она спешит опустить глаза, придать лицу привычное отстраненное выражение – не выходит: слишком слаба, слишком обессилена, слишком напугана. Вера застывает, вжавшись в стенку, согнув руки, обхватывает ими плечи, словно пытаясь согреться.

– Что с вами? – недоумевает доктор Монрой. – Я сделаю вам жаропонижающий укол и возьму кровь на анализ. Укол не самый приятный, зато вам станет существенно легче…

– Не нужно уколов, пожалуйста! – едва слышно бормочет Вера.

Доктор со вздохом оборачивается, вопросительно глядя на Эридеро.

– Это необходимо? – осведомляется тот. Монрой кивает. – Что ж, – хладнокровно произносит он, приближаясь к Вере, – ты слышала. Протягивай руку, не упрямься.

– А что если буду упрямиться? – она поднимает полные страха глаза. – Отвезете на экскурсию?

– Нет, – по губам пробегает едва заметная улыбка. – Но болеть будешь долго. Думаю, и тебе не по душе подобные ночные «шоу». Избавь себя и меня от них как можно скорее. – Вера медлит. – Давай руку и закрывай глаза, – спокойно приказывает мужчина. – Ну же, прекращай вести себя, как ребенок!

Вера нехотя подчиняется. Доктор Монрой со шприцом в руке подходит совсем близко, и она непроизвольно отдергивает руку. Эридеро усмехается, и когда Вера вновь протягивает руку, перехватывает ее, сжав запястье, прижимает к кровати, фиксируя и не оставляя возможности пошевелиться.

– Закрывай глаза, – тихо повторяет он.

На этот раз Вера следует совету. Укол на удивление болезненный. Она закусывает губу, подавив стон, и приподнимается, но мужчина поспешно кладет руку ей на плечо, заставляя податься назад. Анализ крови по сравнению с уколом кажется комариным укусом.

– А теперь антибиотик, – одобряюще улыбается доктор. Вера покорно выпивает. Больше всего ей хочется остаться в одиночестве. В конце концов, таблеткой больше, таблеткой меньше – какое это имеет значение, если они решат осуществить задуманное? – Вы сейчас уснете, а когда проснетесь, будем надеяться, температура спадет.

– Я проснусь? – спрашивает Вера, не поднимая глаз.

– Можешь в этом даже не сомневаться, – отвечает голос, в котором скользят на удивление теплые нотки. – Идите, доктор, я к вам присоединюсь, – бросает он. Когда тот выходит, говорит Вере: – Спи спокойно. Обещаю, твоим сном я никогда не воспользуюсь.

– Меня это успокаивает… когда наступит момент, я предпочту знать об этом.

– Это правильно, – одобряюще замечает он. – С жизнью желательно иметь возможность проститься. – Затем смотрит на нее пристально, изучающе и наконец задумчиво произносит: – Это произойдет только в том случае, если ты не оставишь мне выбора. Так что, тебе решать, как долго ты хочешь жить.