Глава 6

Несколько минут я оторопело смотрел на сестру, надеясь, что жуткий кошмар рассеется и я увижу ее живой. Потом опустился на колени, осторожно дотронулся до плеча – тело было уже холодным. Вокруг головы расплылось кровавое пятно. Горло сдавил спазм. Я старался не смотреть по сторонам, особенно в левый угол комнаты, где стояла детская кровать. Просто не мог заставить себя перевести взгляд туда, где периферическим зрением угадывался крошечный силуэт. Перед глазами пульсировали черные точки, как часто бывало перед приступом мигрени. И я отчаянно желал самой сильной боли, способной хоть ненадолго вытеснить из разума кромешную тьму, в которую я стремительно погружался.

Как теперь жить? Как сказать отцу и матери, что Киры больше нет? Несколько лет назад родители переехали к морю, чтобы спокойно встретить старость, уверенные, что их дети твердо стоят на ногах. Как объяснить им, что произошло? И что станет с ними, когда они узнают, что в смерти сестры виноват я? Так не должно быть! Это неправильно, невозможно! Из горла вырвался хриплый звук, и через мгновение я осознал, что кричу.

Ноги сами принесли меня на кухню. Взгляд отыскал нож – тонкое лезвие тускло поблескивало на магнитной ленте. Если я сейчас воткну его в горло, сколько времени пройдет, прежде чем я истеку кровью? Слишком много для этой реальности, невыносимо много. Я переместился к окну, дернул раму, одним ударом выбил москитную сетку. Перевесился через подоконник и… услышал, как Кира напевает в спальне:

– В темном склепе равнодушном,

Где не слышно слов,

Спят усталые игрушки

И не видят снов.

Я застыл, не в силах сдвинуться с места. Что это? Галлюцинация? Бред потерявшего надежду разума? Или Кира жива, а все, что я видел раньше, было мороком, предупреждением для меня, чтобы не лез не в свое дело? Пожалуйста, пусть это будет так! Я согласен на все и готов провести хоть всю жизнь в одиноком домике в глуши. Я согласен даже умереть, лишь бы Кира и дети не пострадали!

Звук пения прекратился. Кухня погрузилась в жуткую зловещую тишину. Я боялся сделать шаг, разрушить хрупкое мгновение, в котором сестра была жива. До слуха донесся неясный шорох, возрождая безумную надежду. Я слез с подоконника и медленно направился в спальню.

Кира лежала на полу.

Но теперь я слышал шум текущей в кухне воды, звон посуды, которую Кира обычно ставила в посудомоечную машину, скрип петель кухонных шкафчиков. Виски снова обожгло болью, во рту появился металлический привкус. Я мотнул головой, отгоняя приступ, и увидел, что Кира стоит в дверях кухни. Перевел взгляд в спальню – ее окровавленное тело лежало на том же месте. Снова повернул голову, но совсем немного – так, чтобы одновременно видеть и коридор, и часть комнаты. Головная боль усилилась, мир раскололся на две реальности, каждая из которых стальной иглой вонзалась в мой обессилевший разум.

Кира улыбалась и смотрела на меня.

Кира лежала на полу с проломленным черепом.

Какая из реальностей настоящая? Или мне предлагается выбор? Тот, кто играет со мной, хочет, чтобы я принял решение? Я шагнул в сторону кухни, к застывшей в дверях сестре и увидел, как улыбка на ее лице сменяется ужасом. Голова Киры дернулась, как от сильного удара, и на ее левой скуле появилась глубокая вмятина. Я ощутил тяжесть в руке, опустил голову и понял, что сжимаю в руке окровавленный молоток. Попытался разжать пальцы, но тело не слушалось. Я почувствовал, как рука с молотком начинает подниматься, занося его над головой Киры. Нет, нет, пожалуйста! Я не хочу делать этого! Не хочу! Но рука вопреки воле устремилась вниз, и на этот раз я своими глазами увидел, как боек врезается в висок сестры, услышал, как хрустят раздробленные кости ее черепа. Тело Киры осело на пол. Контроль над телом вернулся. Молоток выпал из пальцев, с глухим стуком упал мне под ноги. Капли крови брызнули на ботинки, пронзительно алые, болезненно яркие. Меня затошнило. Я закрыл глаза, пытаясь удержаться в сознании, не сойти с ума от ужаса и отчаяния, и снова услышал тихий напев:

– Спят усталые игрушки

И не видят снов.

Пожалуйста, перестаньте мучить меня! Хватит! Что мне сделать, чтобы все это прекратилось? В голове неожиданно возник образ Маргариты: ее полные участия глаза, просьба сообщить ей и Осокину, если со мной начнет происходить что-то странное. Возможно, они знали, что это обязательно случится. Вдруг они смогут мне помочь? Я достал смартфон, дрожащими пальцами набрал номер Осокина. Мне было жутко.

– Как это остановить? – прохрипел я в трубку, едва тихие гудки сменились удивленным возгласом: «Слушаю!» Кажется, Осокин не ждал моего звонка, а может, не был уверен, что со мной стоит разговаривать.

– Приезжайте в институт, Кирилл, – ответил он и отключился.

Я посмотрел на Киру. Уехать? Оставить ее одну? Или вызвать скорую и дождаться врачей? Я ведь даже не знаю – жива ли она. Я склонился к сестре, взял ее за руку, прижался лбом к ладони. Кажется, я не могу уйти. Что, если я никогда ее больше не увижу? Распахнутое окно манило синей бесконечностью. Все можно решить за одну секунду. Сделать шаг и больше никогда не чувствовать боли. Это проще, чем думать, проще, чем жить дальше.

Из комнаты снова послышался голос Киры. Она разговаривала с мелким, и тот радостно отвечал ей, но я не мог разобрать слов. Если я сейчас пойду к ним, кошмар повторится. И будет повторяться до тех пор, пока я не сдамся. Мне нельзя оставаться здесь. Нужно срочно уходить, пока все не началось заново.

Я поднялся на ноги и в несколько шагов преодолел расстояние до двери. Выбежал в подъезд, встретился взглядом с соседкой из квартиры напротив. Она испуганно смотрела на меня, прижимая к уху мобильник. Я помчался вниз по лестнице, оставляя на ступенях кровавые отпечатки.

Путь до Института сложных атомных технологий занял около получаса, я старался соблюдать скоростной режим, но все равно забывался и порой гнал на ста семидесяти километрах в час. У массивных раздвижных ворот три раза нажал на клаксон, давая понять, что приехал. Раздался протяжный скрип, и ворота пришли в движение. Я заехал во двор.

Здание института выглядело заброшенным, точно таким же, как в тот день, когда я увидел его в телевизионном репортаже. Взрыв, который устроил Щукин, произошел во внутреннем дворе, и именно там нашли бетонные блоки, а с внешней стороны все выглядело так же, как на последнем видео с Соболем. Я прямо сейчас мог представить его входящим в институт. Что же случилось с ним? И что вообще произошло здесь шестнадцать лет назад?

Из-за правого угла здания показался человек, одетый в герметичный изолирующий комбинезон белого цвета. Он медленно приближался ко мне, но за пару метров от машины остановился и подал мне знак рукой – на выход. Я открыл дверцу, покинул автомобиль со странным чувством – будто нахожусь под прицелом и в любое мгновение раздастся смертельный выстрел. В памяти невольно всплыли слова Осокина, сказанные им в нашу первую встречу.

Держитесь как можно дальше от Института сложных атомных технологий. Ради вашей же безопасности.

Человек вытянул руку, и я увидел, что в его резиновой перчатке зажат смартфон. Судя по всему, устройство находилось в режиме видеозвонка и сейчас человек показывал меня тому, кто находился по ту сторону. Потому что спустя минуту он опустил телефон и глухо произнес:

– Идите за мной.

Я последовал за ним и, когда свернул за угол, увидел, что часть внутреннего двора выгорожена длинным коридором из полупрозрачного пластика. На стенах яркими пятнами выделялись желтые треугольники с тремя пересекающимися полумесяцами и кругом в центре. Знак биологической угрозы. Мне стало не по себе.

Дойдя примерно до середины двора, человек сделал мне знак остановиться. Полез в карман и достал небольшой футляр, из которого извлек одноразовый шприц в стерильной упаковке.

– Пожалуйста, закатайте рукав, – услышал я снова его приглушенный герметичным шлемом голос.

– Зачем? – спросил я, скорее для того, чтобы потянуть время, чем из реального непонимания. Мысль о том, что у меня хотят взять кровь рядом с помещением, где находится биологическая опасность, вызывала ужас.

– Нужна ваша кровь для анализа. В противном случае вы не сможете попасть на жилую территорию института.

Да мне оно и не надо, мысленно возразил я, борясь с желанием немедленно развернуться и уйти. Решение приехать сюда теперь казалось неправильным, будто я сам себя загнал в ловушку, из которой нет выхода.

Боковым зрением я уловил движение справа и повернул голову. К нам приближался Осокин. В том же песочном костюме, в котором я видел его ранее. Он подошел почти вплотную ко мне и мягко проговорил:

– Не сопротивляйтесь, Кирилл. Здесь никто не желает вам зла.

И от его слов я лишь сильнее ощутил тугую петлю, затягивающуюся на шее. Но какой у меня выбор? Возвращаться назад – снова и снова переживать смерть сестры и племянников, терзаться невозможностью понять, живы они или нет? Или остаться здесь и попробовать выяснить, что происходит и, главное, как остановить эти жуткие видения.

Я кивнул Осокину, закатал рукав и позволил человеку в комбинезоне взять у меня кровь. Он набрал почти полный шприц и скрылся внутри пластикового заграждения. Спустя несколько бесконечно долгих минут, которые мы с Осокиным провели в молчании, человек в комбинезоне снова вышел и поднял большой палец вверх. Осокин поблагодарил его, перевел взгляд на меня и попросил следовать за ним.

Он провел меня внутрь института, через две стальные двери с кодовыми замками, и оставил в кабинете на первом этаже. Внутри не было ничего, кроме стула, стола и кулера с водой, увидев который я ощутил невероятную жажду. Поискал глазами пластиковый стакан или другую емкость, куда можно налить воду, ничего не нашел и уже собирался напиться из пригоршни, как Осокин вернулся. В руках он держал небольшой брезентовый чехол и фарфоровую кружку. Дождавшись, когда я наполню ее водой и сделаю первые глотки, он задал вопрос:

– Как давно у вас начались галлюцинации?

– Вчера ночью. – Я жадно допил воду и наполнил кружку снова.

– Уверены? Сегодня двадцать третье октября, Кирилл.

Двадцать третье?! Я оторопело уставился на Осокина. Этого просто не может быть! Я отправился в офис Носевича в ночь на двадцатое октября! Получается, из моей жизни исчезло почти трое суток. Что я делал все это время? И где находился?

– Знаете, а я ведь очень радовался за вас, – тихо сказал Осокин. – Надеялся, что нам наконец-то улыбнулась удача и вы избежите подобной участи. Но, к сожалению, мы снова потерпели неудачу. Как вы себя чувствуете?

– Не знаю, – честно ответил я. Осознание того, сколько времени я потерял, жуткие видения смерти сестры измотали меня настолько, что внутри образовался тугой узел из отчаяния и страха, который никак не хотел рассасываться. Я не знал, что делать, не понимал, как дальше жить в мире, в котором больше не принадлежал самому себе.

– Вы устали, – снова заговорил Осокин. – Но, прежде чем отпустить вас отдыхать, я должен убедиться, что вами никто не управляет. Наденьте, пожалуйста.

Он открыл чехол и протянул мне металлический обруч, с обеих сторон которого находились два небольших прямоугольных контейнера белого цвета. И, поймав недоверие в моих глазах, объяснил:

– Это ИМП – медицинский аппарат транскраниальной магнитотерапии, немного перенастроенный для наших нужд. Для вас он абсолютно безопасен, а вот у того, кто захочет залезть в вашу голову, вызовет очень неприятные ощущения. Настолько неприятные, что он захочет убраться оттуда как можно быстрее.

– Как он работает?

– Выделяет импульсное магнитное поле определенной частоты. Оно стимулирует синаптическую передачу и ускоряет проходимость нервного импульса в головном мозге. А также создает резонансное воздействие с частотами функционирования центральной нервной системы.

– И эти… видения прекратятся?

– Ненадолго. – Осокин грустно улыбнулся и снова протянул мне ИМП.

Я взял обруч, надел его на голову. От прикосновения к коже холодного металла по задней стороне шеи побежали мурашки.

– Максимум, что вы почувствуете, – уточнил Осокин, – легкое головокружение, возможно тошноту. Но потом станет легче.

Он закрепил ИМП на моей голове, чтобы устройство сидело плотнее, и начал обратный отсчет:

– Три, два, один. Включаю.

Мир перед глазами едва заметно качнулся, потом все пришло в норму. Я не чувствовал физического дискомфорта, но страх и тревога за сестру и племянников не отпускали. Как они? Что, если я действительно причинил им вред? Наконец Осокин выключил ИМП, снял его и снова уточнил, как я себя чувствую.

– Я отведу вас в комнату отдыха, – сказал он, когда я заверил его, что со мной все в порядке. – Пока разместим вас там – до тех пор, пока не найдем решение…

– Сколько это займет времени?

– Сколько потребуется, – пожал плечами Осокин. – Сейчас вам опасно находиться вне стен института. Вы можете причинить вред себе и другим людям.

– Но что здесь происходит? – Я чувствовал, как усталость постепенно берет свое, тело наливается тяжестью, но разум не хотел уступать слабости, настойчиво требуя хоть каких-нибудь объяснений.

– Это очень долгая история, Кирилл, – вздохнул Осокин. – И я не имею права разглашать секретную информацию. Все, что я могу сделать для вас – дать временное убежище и помочь справиться с последствиями нейровзлома.

– А моя сестра и племянники? Они живы? С ними все в порядке?

– Боюсь, я не знаю ответа. – Лицо Осокина помрачнело, он словно разом прибавил несколько лет. – И по этой причине я сам уже полтора года не видел свою семью. Но вы можете выбрать ту реальность, в которую хотите верить. По крайней мере, я так и поступил.

Он отвел меня на второй этаж и оставил в комнате, больше похожей на больничную палату, чем на жилое помещение. Узкая кровать с металлической сеткой под давно видавшим виды матрасом, маленький двустворчатый шкаф, письменный стол и стул. Зарешеченное окно забрано пыльными серыми занавесками. Однако унылый вид комнаты настолько точно соответствовал моему внутреннему состоянию, что я почувствовал себя как дома.

Осокин ушел, пообещав вскоре вернуться и показать мне, где располагаются столовая, туалеты и душевые. Выходя из комнаты, он достал из кармана рацию и, включив ее, спокойно произнес:

– Передайте в Третий отдел, что Прототип-29 не работает. Нужно переходить к тестированию Прототипа-30.

Я улегся на матрас, но, как только закрыл глаза, перед внутренним взором предстало окровавленное лицо Киры. Мне уже не забыть ее мертвых застывших глаз. Так уж я устроен. Самым негативным проявлением моего недуга была невозможность избавиться от навязчивых болезненных воспоминаний, которые рано или поздно приведут мою личность к распаду. Может, зря я не решил все там, в кухне сестры, стоя у открытого настежь окна? Бесконечность манила меня, обещая избавление и свободу.

Чтобы немного унять подступающее чувство безысходности, я сделал глубокий вдох и попытался отвлечься дыхательными упражнениями. Эту дверь я всегда успею открыть. И моя синяя бездна никуда не денется. Она будет ждать меня столько, сколько потребуется. И обязательно дождется.