Глава 4. Экклезиазм

Раскладка по асулуму:

9 колесо – 3°

8 колесо – 17°

7 колесо – 281,25°+30,94°

6 колесо – 0°

5 колесо – 0°

4 колесо – 15°

3 колесо – 0, 0023°

2 колесо – 0°

1 колесо – 0°

Один за другим поползли ленивые, неторопливые дни. Каштанка совсем сбилась со счёта и не могла сказать, где день и где ночь, где зима и где лето. Редкое петербургское солнце раздражало Настю неимоверно: оно напоминало ей о необходимости жить, творить и радоваться. Поэтому едва только робкий лучик, сам ошалевший от своего появления на свет начинал блуждать по подоконнику квартиры, девушка тут же задёргивала чёрные бархатные щторы и удалялась себе в спальню. Иногда она не выходила из комнаты по несколько суток.

Обычно же день протекал так: Настин призрак начинал брождения по квартире не раньше часу дня. Она еле слышно выпархивала в ванную, затем незаметно выдвигалась на кухню, брала кое-какие продовольственные запасы и скрывалась в своей комнате до следующего утра.

Вторжения Каштанки в свою жизнь девушка как будто и не заметила: словно всё шло своим чередом, словно так всегда и было. Аля поселилась в соседней комнате; она просыпалась несколько раз за ночь, чтобы прислушаться, дышит ли в тишине хозяйка квартиры, бьётся ли её ленивое сердце.

Страсть к «Авнó» отступила на второй план; на второй день заточения в старинной квартире девушка ощутила, что выполнила какую-то очень важную миссию, природу которой она не могла ни понять, ни прощупать, что теперь её задача – быть подле Насти.

Так и жили они, точно два супруга с тридцатилетним стажем, чьё общение протекало уже в каком-то ином измерении. Однако некоторая бытовая несовместимость всё же разрушала эту молчаливую идиллию.

Аля начала с того, что провела генеральную ревизию Настиного имущества. Половина вещей оказались ненужным хламом, и, несмотря на слабые протесты хозяйки, были тотчас же выброшены вон.

– Что здесь хранится? – как-то спросила Каштанка, добравшись до антресолей, закрытых от внешнего мира увесистым замком.

– Да чёрт его знает, – пожала плечами Настя.

– Ты не знаешь, что хранится в твоём собственном доме? – грозно заявила Каштанка, осуждающе повернув голову.

– Да мне и так вещей хватает. А этот замок, как ты видишь, не открыть.

– Всё можно открыть, было бы желание, – строго ответила девушка, сползая с высокого стула.

Вскоре она появилась с непонятно откуда взявшимися проволочками, палочками и даже подобием железного лома, так что после получасовой осады замок сдался и торжественно пустил врага в свои владения.

– Это же настоящий пляжный зонт! – с восторгом крикнула Каштанка, исследовав завоёванную местность.

– Действительно, куда мне без пляжного зонта в Петербурге, – вяло вскукарекнула Анастасия. – Спасибо от всей души. Уж удружила, так удружила.

– Ты ничего не понимаешь, – непререкаемо ответила Аля, напоминая в этот учительницу русской литературы. – У нас не было ничего, а теперь у нас есть ничего и зонт. Мы можем использовать его в хозяйстве. Как-нибудь да пригодится.

И так во всём: с восторженным упоением Аля развернула целое предприятие по освоению пространства, и Настина квартира познала, что такое конкиста. Старый распорядок трещал по швам. Дело было так: еду Настя заказывала на дом, ограничивая при этом своё общение со службой доставки разом в две недели. Если продукты заканчивалась раньше времени, девушка просто ничего не ела и грызла попадавшиеся под руку предметы, чтобы утихомирить голод. Особой любовью пользовалась старая деревянная ручка из-под двери, которую она как-то случайно выломала, не рассчитав сил, и на которой теперь красовались сочные следы от зубов. Настя совсем не следила за сроком годности, поэтому поедала испортившиеся продукты без особого ущерба для здоровья. Очень любила она гречку: в периоды праздничного настроения, когда девушка наполнялась живительной мощью, Настя могла сварить себе кастрюлю каши – и долго отдыхать от этого трудового подвига, гордясь перенапряжением всех сил.

– Сходила бы ты в магазин, – однажды вскипела Аля. – Прогулялась хотя бы.

– Прогулялась… – затянула Касьянова. – Опять эти бессмысленные перемещения! Хватает уже одного того, что я вынуждена гарцевать по квартире, как какой-нибудь кавалерийский конь.

– Ноги нам зачем-то дала природа, – с раздражением повела плечами Каштанка. – Если бы не дала – другой разговор. А с человека и спрос иной, чем с каракатицы.

– Ноги… – задумалась Настя. – Я всё время забываю, что они у меня есть. Так странно иногда их наблюдать: смотрю – и не верю, что это мои ноги. Чужие как будто. И вообще, они у меня ноют при плохой погоде.

– Тебе двадцать три! – возмутилась шатенка.

– И что? – возразила хозяйка квартиры. – Всё равно я до пенсии не доживу, так что с чистой совестью начинаю разлагаться прямо сейчас.

– Всё равно, – с безаппеляционностью асфальтоукладочного катка сказала Каштанка. – Нельзя безвылазно сидеть дома. Надо гулять.

– Почему это надо? – начала раздражаться девушка. – Кто сказал, что надо? Это зафиксировано в конституции Российской Федерации, что человек должен бессмысленно шататься по городу? Предусматривает ли уголовный кодекс наказание в случае саботажа? Нет. Вот и отстань от меня, пожалуйста. Для доставки еды специальные люди существуют.

– Тоже мне аристократка нашлась, – отрезала Каштанка. – У нищих слуг не бывает. Всё надо делать самостоятельно.

– Почему?

– Потому что так надо.

– Замкнутый круг, небо вокруг, – вздыхала Касьянова, завершая этим мудрым изречением не менее трети бесед между ними.

Посуду девушка предпочитала пластиковую, умудрялась использовать её несколько раз подряд. Из-за появления Каштанки расход продуктов вырос, а с тарелками и вовсе приключилась беда. Аля с неуёмной чистоплотностью выкидывала их в мусорное ведро, а то вовсе и устраивала ритуальный костёр.

– Кажется, у меня где-то были обычные тарелки, – однажды сказала Настя, задумчиво облизнув губы. – Посмотри в кладовке.

На поиски ключа от кладовки ушло полдня, а когда Аля открыла пыльный чуланчик, то увидела душераздирающую картину: колоссальное нагромождение грязной, покрытой слизью посуды с присохшими кусками еды и жирными пятнами, начинающими медленно подгнивать. В глубине шкафа, словно магнат на Рублёвке, восседал чопорный паук, важно озирающий свои владения, а одна чашка даже стала его естественной резиденций, отлично вписавшись в общий архитектурный ландшафт.

– Так а чего её мыть-то? – невозмутимо ответила Настя на возмущённые вопли сожительницы. – Всё равно потом грязной становится. Только руки марать – лишняя работа.

Проблема чистоты нарастала в катастрофической прогрессии. Але казалось, что все ткани в квартире медленно пожирались молью времени, ей было противно касаться их, хотелось вытряхнуть из них заразу этого сонного царства.

Каштанка предложила было устроить грандиозную стирку. Но…

– Нет у меня никакого порошка, – возмутилась Настя, будто ей предложили что-то неприличное. – Я одежду вообще не стираю. Пачкаешь – стираешь… Вечный круговорот! Мне достаточно одного колеса сансары, незачем впрягаться в новое, ещё и добровольно. Всё равно эти тряпки рано или поздно становятся грязными, так что отмывать их бессмысленно. Если уж совсем провоняется, можно будет выбросить.

Каштанка всё же сбегала за порошком и отмыла дом добела, так что Настя в ужасе не выходила из комнаты дня два. На волне отличного настроения Аля каким-то чудом настроила спутниковый канал, по которому круглосуточно транслировались фитнес-программы. С величайшим энтузиазмом шатенка вскакивала в четыре утра и успевала сделать более сотни приседаний, отжиманий и прыжков.

В одно незабываемое утро, когда Каштанка лежала на спине, тянувшись попой к небу, дверь Настиной комнаты задрожала, открылась и явила миру чудище, при виде которого Аля тут же рухнула на пол, как будто её идеальную «берёзку» срубил топор дровосека.

Хозяйка квартиры с миниатюрными ножницами в руках проследовала в ванную, лишь мимолётом бросив удивлённый взгляд на соседку. Каштанка моментально оправилась от шока, вскочила на ноги и силой вломилась к девушке.

– У тебя что… вши? – спросила Аля с ужасом, достойным лучших голливудских комедий.

Настасья обрезала волосы под корень; и хоть она и старалась придать голове лысый вид, сделать это достойно с помощью маникюрных ножниц не удалось. То тут, то там торчали клочки разной длины; вообще, девушка напоминала боевого хулигана, только что прошедшего инициацию в какой-нибудь грязной канализации.

– Да нет, – безразлично махнула рукой бывшая брюнетка, смахивая в раковину только что отстриженный, непослушный клок. – Просто я подумала – зачем мне волосы? Сплошная морока. Расчёсывай их каждый день, мой…

– Ты могла хотя бы сделать аккуратно, – задрожал голос Каштанки. – Парикмахеру позвонить.

– Зачем? Можно подумать, у нас тут парад мод. И так сойдёт.

Проблема быта – то было лишь полбеды. Деятельной натуре Каштанки претило тунеядство; возвращаясь с вылазок по делам авнистым, она с глухим раздражением наблюдала пустой взгляд хозяйки, который со странным, отсутствующим, мечтательным выражением изучал потолок.

– Почему бы тебе не найти работу? – как-то спросила активистка, когда Настя, пребывая в сентиментальном расположении духа, отодвинула плотную штору и уселась на подоконник, попивая ромашковый чай.

Девушка как-то странно усмехнулась и метнула в вопрошавшую острый, пронизывающий взгляд.

– Почему бы и нет? – сдержанно ответила она, подавляя в себе лавину поднимающихся чувств. – Действительно! Я не знаю, почему, но почему-то именно нет. Не стоит даже начинать. Ничего хорошего из этого разговора не выйдет, поверь мне. Мой дух источает экклезиастные миазмы, проветри лучше помещение.

– Я понимаю, что кризис на дворе, – сказала Аля, буравя её тяжёлыми, воловьими глазами. – Но дворники всегда нужны. У нас на подъезде объявление висит: целых двадцать тысяч предлагают. А у владелицы фруктовой палатки из десятой квартиры серьёзно заболел сын – ей одной тяжеловато справляться будет.

– Что ещё? – хмыкнула девушка.

– Видела жену Ивана Тимофеева с семьдесят шестого дома?

– Нет.

– У неё намечается небольшой животик. Зуб даю, месяц пятый уже есть, просто она хорошо шифруется. Скоро ей придётся уходить в декрет, а тут ты… с новым блеском из «Джозефины»…

– Ладно! – воскликнула Настя, решительно ставя кружку на подоконник, так что чай немного расплескался. – Чего мелочиться? Можно мне записаться в «Авнó»?

– Нет! – рявкнула Аля так, что, казалось, задрожали оконные стёкла. В глазах её блеснула бешеная ревность, какая и не снилась венецианскому мавру.

– Простите, мой юный цербер, я, кажется, слишком поторопилась с развитием наших отношений. Охраняйте врата Ада дальше…

– Найти работу не так уж сложно, – настойчиво продолжила Каштанка. – Моя подруга два года на улице жила, пока её в «Авнó» не подобрали.

– Да кто тебе сказал, что я ищу работу? – вспыхнула Настя; в глубине её начинали разгораться угли раздражения, и этот новый огонёк придавал особый блеск её глазам.

Каштанка зависла, точно программа, в которую был внесён новый, разрушительный вирус.

– Да без 90% всех трудов, над которыми корпеют человеческие существа, можно обойтись. Людям скучно, они хотят себя чем-нибудь занять – вот и выстраивают себе империи смыслов и целесообразностей, – вернулась к прежнему вялому образу Настя. – Вот представь: производят в Китае какой-нибудь пластмассовый брелок. Сотни китайцев посвящают свою жизнь этим безделушкам, они не видят света солнца, у них нет времени ни на развлечения, ни на переосмысление жизни. Лучшие маркетинговые умы бьются, чтобы продать брелки как можно большему количеству оболваненных идиотов; программисты глаза себе выедают, ремонтируя сайт «Али Экспресса». И что же? Разве кому-нибудь стало бы хуже, если бы этих брелков вообще не существовало? Разве человеческая жизнь стоит того, чтобы класть её на алтарь производства пластмассовых брелков? Почему высшей целью моей жизни должно стать распространение ширпотрепа?

Аля совсем её не слушала, так как размышляла над тем, уж не пытается ли Настя хитрым способом пробраться в «Авнó».

– И что же тогда делать целыми днями? – раздражённо пожала она плечами. – Читать?

– О нет, – томно зевнула Настасья. – Лучше так, конечно, чем трудиться. Но это больше не работает для меня. Когда-то я любила читать, признаюсь; но, дойдя до определённого рубежа, ты понимаешь, что это бессмысленное занятие. Мировая литература ограничена в темах и сюжетах; добро и зло, страсти и страдания, мысли и переживания… Всюду одно и то же. Перечитав сотню книг, можно на глазок определить, о чём будет сто первая. Эта – жизнеутверждает и вселяет свет; эта – заставляет заглянуть вглубь себя и вытащить наружу самые тонкие чувства, чтобы разобрать их по винтикам; эта говорит, в какую ужасную эпоху мы живём, эта побуждает к мысли, эта взывает к совести, эта отвлекает, эта веселит, эта уносит в другой мир, это заставляет поломать голову… Впечатление, которое останется после прочтения, ясно уже к концу первой страницы. Бывает, конечно, разница в деталях – но она поверхностна и несущественна. То же и с кинематографом, и с поэзией, и с живописью… Вообще со всем. Конечно, ты скажешь мне, что я смотрю на эти вещи издалека, слишком абстрактно; что мне стоило бы сойти с горы, взять лупу и утонуть в море подробностей – тогда, действительно, можно до конца жизни одну Агату Кристи изучать и в каждой книге что-то новое находить. Но, увы, – слишком поздно! Я получаю удовольствие только от сливок – но в итоге пресыщаешься даже ими.

– Не нравится читать – напиши, – безапелляционно заявила Каштанка. – Могла бы прославиться, раз такая умная.

– Ты хоть представляешь, сколько человечество успело нагадить со времени своего появления? Сейчас так особенно: тонны бумажного дерьма растут в геометрической прогрессии. Моя милая книженция ничего не изменит. Положить жизнь на то что, чтобы океан пополнился новой, абсолютно уникальной и сверхценной каплей? Нет уж.

– Но ведь это именно твоя книжка, твоё творение!

– Слушай, человечество мусолит одни и те же темы почти три тысячи лет. Есть произведения, наиболее полно раскрывающие ту или иную проблематику. Описывать ревность после Шекспира – только самолюбие тешить. Занятие, как ты понимаешь, унизительное.

– Но ведь есть новые тенденции…

– Всё, что только и может осмыслиться в связи с новыми тенденциями – роль Инстаграма в мировом геополитическом процессе, например – осмысливается мгновенно. Слишком много человек жаждут славы, жаждут выделиться и от того постоянно что-то выделяют. Если тебе в голову пришла занятная мысль – не напрягайся, кто-то уже успел написать на эту тему статью, а то и книгу. Человечество, в конце концов, мыслит одинаково, за исключением разве что уж совсем безумных гениев. Да и то: я не удивлюсь, если нечто наподобие теории относительности родилось в голове Любы Ивановой, жившей в тысяче километров от Эйнштейна.

– Но ведь гениальность можно в себе развить, – даже не думала сдаваться Каштанка.

– Ты имеешь в виду, что гениальность, как сказал кто-то из великих, это 1% таланта и 99% труда? Нет. Это искра Бога, дар Урана. Талантливых людей – как грязи под ногами. Мы перестали ими дорожить; человек уже априори должен обладать каким-то талантом – хоть в астрофизике, хоть в кулинарии – а то даже и неприлично. Утрата одного талантливого человека ничего не значит сегодня, и даже гении снизились в цене. Впрочем, ладно, есть и от них польза. Человек талантливый может развить систему во всей её глубине, но лишь гениальный выйдет за её пределы. Тут нужно обладать определённой долей безумия.

– Мне кажется, ты на правильном пути, – обнадёживающе заверила её Аля.

– К счастью, нет. Тут тужься или не тужься – выше головы не прыгнешь.

– Дело не в том, что это всё уже было. Дело в том, что это сделаешь именно ты.

– Я не настолько эгоистична и тщеславна, чтобы насиловать собою мир.

– Ты так говоришь о славе, как будто это что-то плохое, – пробормотала Каштанка, решившая не сдавать врагу ни пяди.

– Слава ничего не даёт и ничего не гарантирует. Слава не связана ни с твоими истинными талантами, ни с реальными достижениями. Фортуна рассыпает дары какой-то странной прихотью. Человек побеждает на конкурсе Чайковского и получает звание лучшего пианиста мира, а где-нибудь в глуши, быть может, сидит человек талантливее во сто крат, которому жизненные обстоятельства не позволили реализоваться. Человек пишет гениальный роман; приободрённый вниманием публики, он ликует где-нибудь на берегу Индийского океана; в то же время выходит откровенная безвкусица, которая даже превосходит его успех. Может ли он доверять после этого чудной публике? Спортивная слава – ещё более сомнительное счастье.

– Почему это?