Папа подозвал, нарочито строго сообщил:
– Дочь, ты сегодня за главную! Знаешь, что это значит?
– Не хочу быть главной, – захныкала, зная как действуют на отца мои слёзы, надула губы.
– Твоей маме нужна помощь в больнице.
Я испугалась. Родители никогда не оставляли нас одних.
– Вы представьте, что в лесу, в палатке, сделайте дом из стульев. Возьмите туда мой приёмник, сегодня можно. И никому не открывайте дверь, даже если будут кричать "караул". Я даже оставлю телевизор включённым, скоро мультики, тихонько сидите пока меня не будет.
Мне семь лет, сестре уже почти три. Та еще банда, только оставь без присмотра. Но меня назначили главной, значит шалостей не будет. Еле слышно по экрану чёрно-белого телевизора бежала антилопа, отбрасывая копытами монеты. Мы с сестрой сидели, прижавшись друг к другу, под столом. В нашем надёжном шалаше, защищающим от всех ужасов взрослого мира.
Когда раздался первый раскат грома, словно выстрел гаубицы, совсем рядом, дрогнули стекла в деревянных рамах. Грохот нарастал ближе и ближе. Голубые, синие, лимонные, фиолетовые молнии бросал невидимый небесный иллюзионист. Завораживающее файер-шоу отвлекло нас от мультика и мы, разинув рот, наблюдали природное представление из-за одеяльного полога.
Страх инстинктивно заставил нас не шевелиться. Вдруг резкий порыв ветра распахнул форточку, дёрнул на себя штору и резко надул плотную гардину как парус. В воздухе заискрилось, засверкало и из окна на нас выползла космическая субстанция в виде дуги, извивающейся как змея в ловушке. Каждое движение в сторону меняло ее цвет и форму. Дуга-змея, реагируя на тепло и шевеление, метнулась в нашу сторону. Она трансформировалась в сферический шар, похожий на множество бенгальских горящих огней в круге. Красно-жёлтый ужас парализовал мое дыхание. Сестра тихо плакала и тряслась.
Папа вернулся за важными документами. Открыл дверь в комнату, на вибрации воздуха шаровая молния исполинским броском атаковала отца. Он успел заскочить внутрь и прикрыть дверь. Застыл. Выждав, когда шар метнулся к телевизору, подзарядился, заискрил жёлтым. Из розетки раздался выстрел, повалил едкий дым.
Папа закричал:
– Вы останетесь живы, если сможете сидеть неподвижно. Замрите! – отец по-военному строго приказал нам.
В этот момент шар, словно одушевленный, учуяв дым, поводил красным жалом и снова метнулся к искрящейся розетке, видоизменился в павлиний сине-зелёный хвост, махнул им, оставив дымчатый след и исчез.
Папа стремительно закрыл окно и расплакался. Заставил снять все шерстяные, проводящие электричество вещи и перенёс нас с сестрой на кухню.
Шаровая молния местами покусала обои, мебель, оставив свой автограф на долгую память.
⠀
Я пыталась вскарабкаться на стог сена, изо всех сил работая ногами, утопая в подгнивших колосьях после дождей. «Танька с Наташкой придут, я из соломы как выпрыгну, вот напугаются». А доверху ещё ползти и ползти, и альпинистских приспособлений для «сенолазов» ещё не выдумали. Шуршала и впивалась в ноги и руки колючая солома будто проволока. Услышала голоса близняшек Петровых. Только успела вытянуть голову как удивлённый суслик – утроба соломенная поглотила меня. ⠀Подружки присели возле снопа, лузгая семечки и обсуждая новые сандалии, без пятки. А я не дышала. Муравьи кусались, ссадины чесались. – Вот Алька обзавидуется! –Ага! ⠀И тут я выунула голову из сухой травы, и гордо заявила: – А мне бабушка уже купила, ещё лучше, с ромашками и посредине бусики. ⠀Сёстры переглянулись, поджав губы. А мне так обидно стало: цирковой номер не удался, да и сандалии такие я только во сне видела. Рванула к бабуле. Так и так, со злости соврала. Бабушка провела тёплой ладонью по волосам: – Обманывать не хорошо, придётся заработать на обновку. У меня пенсия через месяц. Иди, набери клевера, и сдай в аптеку. Денежку дадут. А я добавлю. Но клевер нужен только красный. Без листиков. И о-о-очень много, ох, не справишься! – бабуля прищурилась лисицей. – Ха, справлюсь, мне уже девять, я ж не мелкая, а много – сколько? С мой рост? – Да-да, как раз столько, – баба Нина едва сдерживала смех. – Возьми там сетку какую в кладовке. ⠀ Я схватила вязаный сетчатый баул и сиганула в поле, где кивал на ветру лиловыми беретами клевер, перешёптываясь с невестами-ромашками. Жужжали шмели и совершали бесконечные пике стрекозы с радужными крылышками. Сетка наполнилась душистой драгоценностью с запахом мёда. Мало. Я насобирала в подол, замотала узел на жёлтом платье в горошек. Бегу, трусы сверкают. Соседки смеются на скамейке. Клевер разлетается из вязаного баула.
Аптекарша уже закрывала прилавок, когда я вывалила на дощатый пол сокровище. Запыхавшись: – Сколько дадите? – Хм, мы клевер на сегодня уже закончили принимать. Ромашка нужна! – Как ромашка? – слёзы хлынули полноводной рекой. ⠀ Вернулась домой. Зарылась под одеяло. Тело чесалось и гудело. К вечеру вернулась бабушка, застав меня в горячечном ознобе. – Бабушка, я врунья, поэтому меня покусали блохи! – рыдала я. – О-о, внучка, это не блохи, это соломенные занозы. Пусть будут тебе на память, – бабуля выключила свет и ушла, оставив на прикроватном столике ромашковый чай. Уходя, прошептала: – Выпей, заснёшь, а утром все пройдёт! ⠀Утром и правда все прошло. А возле кровати на пёстром плетёном коврике увидела сандалии. Почти новые. С кружевными ромашками из мулине кремового, посредине бусинки стеклярусовые из бабулиного ожерелья, без пяточки и носочка. Как я мечтала. Бабушка приоткрыла скрипнувшую дверь:
– Доброе утро, внучка, теперь твоя ромашковая мечта не завянет.
Какой ваш самый большой секрет детства? Мой секрет был с папой на двоих. Никому никогда об этом не рассказывала. Потому что стыдилась папиного хобби. Представьте мужика под покровом ночи, который, вооружившись фонарём и самодельным металлоискателем, рыскает по заброшенной деревне, распугивая даже бродячих собак и призраков своим видом. Он утверждал, что на месте истлевших от старости, покосившихся деревянных скелетов домов, по соседству с советскими новостройками, жили когда-то ассирийцы, богатые ремесленники. Папа верил, что найдет клад или что-то, что прольет свет на историю этих мест. И находил: старое блюдо шведское, ассирийцев с обжитых мест согнали шведы и какие-то кривые керамические горшки. Однажды выкопал наконечник филигранной кузнечной работы мастера, чугунный, для фонарей. Такие висели на лавочках ремесленников при входе.
В один вечер отец решился – на раскопки мы отправились вдвоем. Мне двенадцать лет. Копали осторожно, но азартно. У папы был врождённый нюх на "те самые места". В зияющей чернотой яме с запахом перегноя и устрашающей неизвестности мы наткнулись на человеческие, отполированные червями и временем, останки. Я ужаснулась, затряслись колени. Папа запретил кому-либо рассказывать об увиденном. Аккуратно, с почтением, он закопал нарушенное нами последнее пристанище человека.
Неожиданно лопата клацнула звонко. Мы обнаружили старинную вазу. Специалисты позднее утверждали, что возможный возраст этого произведения керамического искусства шестнадцатый век. Серо-белая круглая ваза, чуть потускневшая, но сохранившая эмаль, испещрённая мелкой сеточкой еле заметных трещинок. Антикварный предмет декора украшен странными рисунками, похожими на наскальные древние изображения рыбаков. Чётко сохранился рисунок ладьи и контур человека в ней. Фоном видны очертания природы, явно, не северных краёв. На дне вазы клеймо мастера. И странные буквы, похожие на арабский алфавит. Вот такой секрет храню я с детства, – и вазу, подарок призрака из тайной могилы.
Я с тех пор не разлюбила раскопки и археологические изыскания. С удовольствием бы провела пару месяцев в исторических архивах.
Как запою и с каждой взятой нотой уходит боль несбывшихся надежд, пламя гнева и горечь потерь с холодом одиночества. С детства на всех семейных мероприятиях я пела сольную коронную на табуретке: «Выхожу один я на дорогу». Подходящий репертуарчик для ребёнка. Но в тот Новый Год папа предупредил заранее: придут гости, многозначительно добавил, мол, надо бы основательно подготовиться.
Скворчал холодец в казане, благоухая чесноком и пряностями четвёртый час. Ёлка источала хвоёй предвкушение праздника. Мама крошила пятый салат, не разгибаясь, ведь в гости придет известная актриса с семьёй. А мы с сёстрами с раннего утра репетировали по моему сценарию театральную постановку. Одноактную. Папа посоветовал мне в этот раз обойтись без песен.
Когда пробили часы полночь, все собравшиеся прокричались от души под звон бокалов, раскрасневшиеся, обнимались. Вышел Дед Мороз – борода из ваты. С мешком подарков, их функцию исполняли мячики. И сообщил, строго придерживаясь текста, что Снегурочку, внученьку любимую, украл Злодей Пи-и-и… Кощей. И праздник отменяется. Далее, по задумке "режиссёра", сестра в роли Дедули должна была стукнуть посохом, и ворвалась бы жар-птица со сказочным оперением в комнату. С вестями о Снегурке. Я, притаившись, произвела бы выстрел из хлопушки. Чудесной птице с картонными крыльями в этот момент нужно улетать, а Морозу стучать посохом из линеек, обклеенных ватой ( чем же еще) и блёстками.
Моя первая хлопушка дала осечку. Вторая, взорвавшись, повисла на начёсе знаменитой гостьи. В этот момент у Деда Мороза при ударе оземь рассыпался волшебный посох, а сестрица – птица, вылезая из-под стола со всех сил шандарахнулась головой, упав, потеряла крыло. Жар-птица, рыдая, ползла по комнате в сторону выхода. Она же, по плану, должна была вернуться спасённой Снегуркой.
А "режиссёра" одолел такой смех, до колик и мокрых штанов, что он, то есть я – валялся в приступе Джокера на полу. У Деда Мороза отвалилась борода. Гости хлопали в восторге. Папа предложил: "Дети, может, все же, споете?".
Тётя Оля, уходя, растроганная, сказала, что это лучшая трагикомическая постановка, на которой она бывала. Да еще и премьера!
– Дед Паша, а почему ты дома в шляпе? – старик подозвал меня поближе. Прищурил глаз бутылочного цвета с крапинками похожими на причудливую паутину. Открытым глазом, затянутым белёсой пеленой отголосков прошлого, смотрел не мигая. – Чай, в шляпе все мое богатство, – дед Павел прощупал осторожно жеваные временем поля фетровой сокровищницы. Я пригляделась к затёртой валяной шерсти, похожей на замоченную луковую шелуху. И отпрыгнула, словно невидимый домовой кольнул булавкой в бок. У старика не было двух пальцев на руке.
– А, это… – дед Павел, заметив мою реакцию, спрятал увечье под замшевую жилетку. – Чай, это лошадь вредная мне объясняла, кто главный.
– Дедуль, почему ты мне чай предлагаешь, а не наливаешь? – все ещё упругие, чуть тронутые снегом, кудри-пружины начали сотрясаться вместе с телом старого цыгана.
– Ох, рассмешила старика, чай – по-нашему, дочечка, но, если бы ты была моей дочей, назвал бы тебя Чирикли, точно, Чирикли, свободная ты, как птичка, – дед Павел приобнял здоровой рукой.
– А расскажешь про шапку, она волшебная получается? – я обхватила ручонками его шею.
– Ух, ласковая ты, Чирикли, не у костра ль ты родилась, Чяури? – дед вкрадчиво шепнул на ухо сквозь мохнатые, пожелтевшие от табака, усы и прикрикнул, покосившись на дверь. –Лала-а, яв дариИк. ⠀
Маленькая пристройка, похожая на кибитку, увешанная коврами и аляпистыми шторами на окнах, заполнилась его зычным голосом. Будто песня ромал донеслась из полей, пропахших ветром, ковылем и клевером.
– Дедуль, что ты сказал? – я лисёнком вилась вокруг ног деда, покрытых зелёным колючим одеялом.
– Если в дом ромала придёт другой ромал, грех не напоить его амаро романо драборо, цыганским чайком. Усы расползлись в довольной улыбке, обнажив прокуренные зубы. ⠀
Дверь в сарайчик, грустно скрипнув, приоткрылась. Протиснулась с золочёным подносом грудастая смуглая женщина в оранжевом с блёстками платке на огромной кичке. Длинный цветастый сарафан до пят вильнул по полу как хвост жар-птицы. Мне на миг показалось, что на платье её изображены мифы и легенды древнего кочевого народа.
На стреноженный столик, подпёртый обувными коробками, опустился поднос с золотой каймой. На длинной ажурной салфетке, такие вяжет моя мама, стояли две больших кружки, хрустальная пиала, словно лодочка, доверху наполненная порезанными фруктами. Ломтики спелых яблок, груши, сливы источали на всю комнату медово-карамельный аромат южных садов. На тарелке бублики с маком. Масло на блюдце. И чашка спелой малины, я сглотнула слюну. Ягодный запах поплыл по сарайчику, от чего в нем стало уютнее. Лала, расставив чашки передо мной и дедом, вышла. Через минуту принесла чайник заварочный и, чуть склонив голову, удалилась, махнув жёлто-сиреневым хвостом жар-птицы. ⠀
Дед Паша с неожиданной проворностью подхватил увечной рукой маленький ножичек с подноса. Крутанул им так, что несколько раз финка, как называл такие ножички мой папа, исчезала в рукаве и появлялась в другой руке. С ловкостью фокусника старик накромсал мне в кружку фруктов, кинул горсть малины и залил каштанового цвета заваркой. Подвинул ближе будоражащий воображение напиток. Одним взмахом ножа разрезал бублик. От души смазал сливочным маслом половинки и вручил мне. Взвизгнув, опасная сталь пролетела коршуном мимо и вцепилась в дверной косяк клювом. Точно в глаз Брежневу на календаре.
– Дедуль, ты фокусником был?
– И фокусником тоже, Чирикли. Кем я только не был, – дед раскатисто вздохнул, словно вот-вот извергнет гром и молнии.
– Вакази пфо ша-а-апу, – я уже уплетала бублик с маслом, запивая цыганским чаем.
– Прожуй, потом говори, – цыган глянул на меня болотного цвета глазом исподлобья. Бровь расползлась кисеей и смешно зашевелилась.
– Про шляпу расскажи! – хихикнула.
– Баро-о, простите, разговор есть, – за дверью послышались грубые мужские голоса.
–Ты настоящий барон? Это как граф? – зажала рот руками, будто узнала чужой секрет и перешла на шёпот. – А где твой дворец? Ты в сарае, чтоб не узнали, что ты барон?
– Баро, по-нашему, уважаемый человек, а гаджо – те, кто не цыгане, кличут Барон, пойдём, Чяури, покажу тебе дворец.
Старый цыган скинул верблюжье одеяло, ухватился за край стола рукой с крючковатыми пальцами. Я заметила выцветшие мозолистые руки в бороздах словно трещинах на выжженой земле. Стол напыжился, ругнулся, но выдержал. Дед Павел двинулся к плюшевому затёртому красному ковру на стене с изображением бегущей тройки. Волоча за собой пожилые кирзовые сапоги, с кнутовищем за голяшкой левого. Кряхтел, но шёл прямо.
Дойдя до расписного панно, старик отодвинул полог и взгляду открылась зелёная, будто сказочная, лужайка. Обрамленная изгородью и пурпурной ивой. Я ступила на мохнатый травяной плед и пальцы в сандалиях пощекотали былинки. Вдруг послышалось заливистое ржание. И ко мне иноходью, прядя навострёнными ушами и раздувая ноздри, выбрасывая высоко копыта, двинулся конь. Белый рослый красавец.
– Орлик, нашт, – и дед Паша потянулся за кнутом. – Не бойся, Чай, он с норовом, но не обидит. Ты пока чужая. Вон, мышиный горошек видишь? Угости, – цыган махнул рукой в сторону кивающих фиолетовых шапочек. Я ловко нарвала букет. И двинулась бесстрашно с протянутой рукой навстречу коню с пряным взглядом огромных байковых глаз.
Орлик втянул жадно воздух. Фыркнул. И целиком схватил мою ладонь с горошком. Сердце замерло. Я почувствовала его мягкие губы и железную хватку зубов. Они начали стискивать и перекатывать мои пальцы вместе с растениями, но не отпускали. Дед Паша зычно гаркнул, но мою тощую руку Орлик не выпустил. Следы на мизинце от первого знакомства с лошадью белой ниточкой хранят воспоминания. Я вспомнила, как в одной сказке, девочка поклонилась коню. При встрече. Стала клонить голову вниз, и, на удивление, мой новый друг выгнул гордую шею, и склонил морду. Ткнулся в плечо. Вернул ладонь и слюнявя, обдавая ухо тёплым соломенным дыханием, пожевал волосы. Я выпрямилась. А конь помчался на лужайку, раскидывая в разные стороны стройные ноги, словно резвящийся жеребёнок. Дед Павел загадочно улыбался:
– У Орлика до сих пор не было хозяина. ⠀
– Баро, уважаемый, у нас тут серьёзные дела! Ждём! – послышались наперебой нетерпеливые мужские голоса.
– Ну пойдём, дворцовые дела ждут, – старик примял шляпу, и мерным шагом направился к дому.
Ржавая черепичная крыша трехэтажного коттеджа за лужайкой играла пламенными бликами от прячущегося в вечер солнца. Мы шли по дорожке вдоль конюшни, усыпанной гравием. Когда проходили мимо конюшни, лошади, будто приветствуя барона, по очереди ржали. Пахнуло терпко навозом, сырыми опилками, влажным песком и чем-то неуловимо близким, важным. Лошадьми. Они просовывали морды сквозь решётки стойла, добывая губами ошмётки сена. Я погладила лоб вороного коня. Он дёрнулся и отпрянул. Из конюшни в этот момент вышел высоченный мужчина с медными завитками на висках. Остальные волосы походили на шапку одуванчика, который отцвел.
– Дадо, опять Алмазу не поделили, иди Вишняковы ждут. Лала устала уже, – мужчина в брезентовой куртке с закатанными рукавами протянул мне руку, потерев предварительно её об штанину.
– Анатолий.
– Моего папу так зовут, – ответила на рукопожатие и удивилась теплоте мозолистой ладони.
– Я знаю, малышка. – Но вы совсем не похожи на цыгана.
– Зато у меня цыганское сердце, да, дадо?
– Да, сынок, да. Вот скоро тебя папа заберёт домой, одну не пущу, а через несколько дней у внучки свадьба. Придёте? Цыганская свадьба весёлая, дом поёт, столы пляшут. А сколько старых легенд можно узнать на свадьбе ромалов. Может, выпью стопку горькой и поведаю тебе о шляпе. Договорились?
О проекте
О подписке
Другие проекты