Наталья до последнего надеялась, что, узнав о гибели Андрея, эта женщина очнётся и в глазах её плеснёт удивление, сострадание, а может даже, и слезинки покажутся. И тогда они вместе помолчат и, обнявшись, поплачут, как подруги, которых горе связало больше, чем закадычная дружба. Но если Галина и пожалела о чём-то, то, скорее всего, о потере денег. С Андреем они не были расписаны, алименты теперь платить некому.

Потом когда Наташа, сидя в трамвае, прокручивала разговор с несостоявшейся невесткой, даже обрадовалась, что так вышло. Не поймёт эта снулая рыба, какой страшный день пришлось пережить. Будто мир лопнул как мыльный пузырь и кругом только пустота – вязкая, холодная. Где можно только страдать, задыхаться и медленно умирать. Наташе долго казалось, что такое может быть только в кошмарном сне или в кино. Она сама охотно посочувствовала бы героине, разом потерявшей мужа и брата. И утешалась бы мыслью, как самозабвенно бросается наш советский человек на ликвидацию аварии. И оправдывала погибших героев. А теперь… теперь Наталья предпочла бы, чтобы и муж, и Андрей были вовсе не такими порядочными и ответственными. И жили бы по принципу: «моя хата с краю». И правильные речи, что звучали во время похорон, совершенно не проникали в душу, не утешали и не поддерживали, как и толпа, что горестно вздыхала, и целые охапки цветов, что достать в ноябрьском Мурманске равнялось чуду. И только когда обессилевшая от крика молоденькая жена Игоря Плахова, погибшего вместе с родными Натальи, вдруг замолчала и, закинув голову, повалилась навзничь, все засуетились. И безликая толпа обернулась людьми, готовыми помочь хоть чем, хоть снять на морозе платки и шапки, подсунув под голову упавшей женщине. Тогда Наталья наконец заплакала, чувствуя, как много чьих-то добрых рук придерживает её за плечи. И кто-то суёт носовой платок и гладит по голове, по спине, растирает онемевшие пальцы. Ох, Господи! Это же невозможно! Изо дня в день прокручивать события тех страшных дней снова и снова. Словно приговорили её к пожизненному наказанию возвращаться в распроклятый ноябрь.

Наталья пальцем поскребла по замёрзшему окну – ничего не видно.

– Не подскажете, какая следующая остановка? – спросила тётку рядом.

– Тушинская, – буркнула попутчица и, неодобрительно зыркнув на Наталью, обратилась к стоящей рядом девушке. – Вот ведь, водитель только что объявил – ничо не слышит, наотмечалась, поди, на работе.

Дед сбоку радостно вступил в разговор:

– А сейчас много датеньких едет. Взяли моду на работах гулянки устраивать. Моя невестка Зинка вот так же после восьмого марта пришла. Напилася, аж срам! В лужу свалилася, пальто новое угваздала, зараза! Хорошо хоть, Петя, сынок ей прямо в дверях гостинчика преподнёс.

– Да вы что?! – с радостным любопытством подхватила тётка. – Неужто леща отвесил?

– Как есть, ровно под глаз засветил, – удовлетворённо закивал дед.

– И правильно! Где это видано, чтобы женщина с работы пьяная явилась? Ладно бы с мужем в гостях была, да перебрали оба маленько, а то вишь.

Наталья поднялась с места и, бесцеремонно пихнув торчащую еловую ветку, направилась к выходу.

– Аккуратней, дамочка! – прошипела тётка. – Приняли лишнего, так и ехали бы на такси.

Наташа резко обернулась и плеснула на попутчицу таким взглядом, что та невольно рот приоткрыла и вжалась спиной в спинку сиденья.

– Рот закрой – простудишься, – с хамоватой ухмылочкой процедила Наталья. И шла от этой молодой высокой женщины явная угроза, что начисто отбивала желание спорить и отвечать. Дед на всякий случай отвернулся и прижал к груди авоську с апельсинами, словно спрятавшись за ней. Наталья победно вскинула голову и уже от двери громко бросила:

– С наступающим, дедуля, невестке Зинке привет передавай.

Эта грубая никчёмная выходка почему-то придала бодрости. И на короткое время она вновь превратилась в уверенную, никому не дающую спуску Наталью Ариншину, а не в потерянную от горя, тихую и молчаливую Наташу. Задора хватило до подъезда. Но, оказавшись в квартире, она словно воздушный шар, из которого воздух выпустили, опустила плечи, съёжилась и даже ростом меньше стала. Медленно расстёгивала пуговицы на пальто, снимала высокие модные сапоги. Бросила вещи на стоящие повсюду коробки и перевязанные бечёвкой сумки. Ничего разобрать не успела, помчалась как ненормальная по адресу, найденному в бумагах брата. Может, и зря? Не знала она раньше о Воронцовых и прекрасно себя чувствовала. Да, но тогда у неё была семья, а теперь нет никого. И мысленно цеплялась Наталья за неухоженную, заброшенную девочку, как утопающий за соломинку. Вроде как она не одинокая, есть у неё племянница Люська. Опять нахлынула тоска, такая горькая, аж замутило. Наташа присела к столу в кухне, машинально повертела в руках чашку с недопитым чаем. Сделала глоток и сморщилась – чай был холодный, не сладкий и такой противный, что опустила чашку на блюдце с размаху. Жидкость плеснула вверх, и рыжие кляксы расползлись на пластиковой столешнице. Она будто бы дождалась условного знака. Несколько секунд смотрела на грязный стол и вдруг зарыдала тяжело, отчаянно, с надрывом и всхлипами, бессильно уронив голову на руки, пачкая рукава дорогой кофточки в пролитом чае. Очнулась, только когда с соседского балкона раздались крики:

– Коля! Идиот! Потом докуришь, без пяти двенадцать!

Наташа подняла голову. Господи, Новый год наступил! Неужели теперь каждый год она будет встречать вот так – несчастная и совершенно одинокая? И никому не нужны будут ни её заботы, ни она сама. Провела по выбившимся из причёски волосам, одёрнула кофту. Ну хватит, расслабилась – и достаточно. Так и с ума сойти можно. Она не рыхлая размазня вроде некоторых. И Наталья, поджав губы, словно вялая Галина сидела напротив и взирала на неё пустыми прозрачными глазами, направилась в комнату и, открыв чемодан, вытащила домашний халатик. Кофточку швырнула в ванну и, переодевшись, принялась наводить порядок. Она яростно натирала зеркало в ванной и продолжала подбадривать себя руганью с воображаемой собеседницей.

Вот ведь квашня, соплежуйка! Другая бы на три работы устроилась, лишь бы дитё обуть-одеть! Дома шаром покати, по соседям ходит, как попрошайка последняя! Ни стыда ни совести! Да мало ли рукастых женщин, что из старого перешьют так, что вокруг обзавидуются. Сколько ткани на такую малявку надо? Ей два носовых платка на косынку хватит. А комната? Взяла тряпок да навязала ковриков – всё нарядней. Ишь, ноет ещё! Денег нет, денег нет! Да мозгов у тебя нет, курица ты задохлая! Где это видано – ребёнку на праздник костюм не справить? Да купила бы марлю в аптеке, украсила блёстками – вот тебе и «Снежинка». Наташа поставила чайник и, сев дух перевести, закурила. И тотчас перед глазами замелькали фасоны новогодних костюмов для Люськи. Ей бы сарафан, длинный до полу, с шёлковой лентой, с вышивкой, кокошник из картона, украшенный бусинами. К светлым волосам такой наряд – загляденье! Или лучше голубое платье, с белой пушистой отделкой и шапочка. Ох и Снегурочка бы вышла! Наспех выпив чаю, она вновь принялась разбирать вещи, укоряя Галину в нерадивости и лени.

Наташа даже обрадовалась, когда почувствовала усталость. Радовали покрасневшие от воды руки и даже синяк, что поставила, неловко задев ногой угол чемодана. К половине пятого утра она наконец угомонилась. Спать хотелось до невозможности. И за долгое время Наталья почувствовала, что теперь она уснёт, как только в кровати окажется. И не будет ворочаться с боку на бок, тяжко вздыхая. Пошатываясь от усталости, она застелила постель, набросив одеяло поверх простыни – вставить его в накрахмаленный пододеяльник сил не хватило. Вот так и встретила праздник Наталья Валентиновна Ариншина – молодая вдова, неожиданно ставшая тётей смешной, сопливой девочки Люси.

Соседка еле дождалась ухода незнакомки, изнывая от любопытства.

– Ну, Галя, я уж думала, она ночевать собралась. Сидит и сидит, словно прописалась.

– Да что ж, не выгонять же было? – пробормотала Галина.

– Чего ей надо-то было?

– Да… Сестра она этого, моего… ну, отца Люсиного.

– Гляди-ка! А я уж думала, что жена его прознала об тебе и скандалить пришла. Даже засомневалась, может, милицию позвать? Мой-то ещё не пришёл, не на старых же пеньков Крутиковых надеяться? Ну, и чего было дальше?

– Уж и не знаю. Налетела словно коршун: то не так, это не эдак, одними попрёками измучила, будто свекровка.

– Вот дела! Ой, батюшки, пирог-то в духовке забыла!

Соседка стремглав бросилась в кухню, Галя поспешила за ней. Она чувствовала, что превратилась – пусть и на короткое время – в человека интересного, значительного, которого готовы слушать с явным вниманием и ждут не дождутся рассказа.

– Ну вот, значит, – продолжила Галина, уютно усевшись за соседский стол, привалившись спиной к стене и, как обычно, безвольно уронив руки. – Срамила меня, срамила сестрица эта. И как совести хватило? Чего, мол, девочка в латаном-залатанном, чего игрушек нету, чего кроватка коротенькая?

– Вот наглая! Ну, а дальше? – бросала на ходу Клавдия, с удвоенной энергией расправляясь с грязной посудой, с грохотом роняя противень, выскользнувший из жирных рук. – Ах! Чтоб тебя! Галя, на-ка овощи почисть для салата, пока я селёдку разделаю.

Галина придвинула к себе миску сваренной в мундире картошки и начала медленно тянуть за лохмушку кожуры.

– Вот я и говорю, Клав Семёновна, вы, говорю, Наташа, богато жить привыкли, вам не понять, как я мыкаюсь.

– Да-да, я сразу заприметила, одна шапка, поди, рублей двести! Ну и дальше?

– А чего ж, муж с братом денежками закидали, так можно и не работамши в потолок плевать да по магазинам бегать.

– Скажите, наглая какая? А чего сам-то не пришёл, сестру отправил? Обженился, что ль, уже с кем?

– Не-е-ет, – протянула Галина, безуспешно пытаясь всхлипнуть. – Помер он. С месяц тому назад. Погиб, что ли, вроде авария у них там случилась. И её муж вместе с ним.

– Да ты что?! – Клавдия на мгновение застыла и, уставившись на соседку расширившимися глазами, зловещим шёпотом добавила: – Я всегда говорю: Бог не Тимошка, видит немножко, бросил дитё – вот и отвечай. И сестрице наука: как не станет богатого мужа, так запрыгает.

– Ай, да чего ей, пожалуй, на книжке денежек несчитано. Которые с севера, у них, говорят, зарплаты большие. Мне бы хоть четвертинки хватило. Да богатые все жадные. Думает, привезла апельсинов – и хватит.

– И денег не оставила?

– Ну-у-у-у, – замялась Галя, – сунула двадцатку. Да ей и не заметно, наверное.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок – деньги хорошие! Это ж тебе повезло, с мужика-то теперь не стребуешь.

За всё время беседы Галя успела почистить одну картошину, но увлечённая разговором Клавдия даже не возмутилась. Плюхнувшись на табурет ближе к соседке, она быстро и ловко принялась за овощи, внимательно слушая повествование, время от времени вставляя свои замечания, поддакивая или возмущённо поругивая богатую гостью.

Только часа через два Галя вспомнила про дочку. Неохотно рассталась с насиженным местом и отправилась в комнату. Объевшаяся гостинцами Люська успела задремать прямо на кушетке, уткнувшись носом в апельсиновые корки. Вот и хорошо, не придётся долго укладывать. Можно наконец примерить взятое у соседей платье. Дверь приоткрылась.

– Галя.

– Т-с-с, уснуло дитё-то.

– Ага-ага, давай платье-то покажи и волосы тебе надо накрутить. А то ровно лахудра какая. Я тебе щипцы дам, ты по-быстренькому концы накрутишь и оставь распущенные. И губы покрась. Есть у тебя помада?

– Не помню. Вроде была, да там мало осталось.

– Не беда, спичкой наковыряешь. Зацепишь жениха, так он новую купит.

Бледное лицо Галины порозовело, в равнодушных глазах мелькнула живость. Хотела сразу же за щипцами пойти, да вспомнила про Люсю. В кроватку, что ли, отнести или на кушетке оставить? Может, оставить? А вдруг свалится во сне, чего доброго проснётся, заревёт, испортит праздник. А у Галины слишком много надежд на этот новый год. Ладно, пусть спит на кушетке, можно стул подставить, авось не упадёт. Ох, ещё корки да фантики от конфет убирать. Ну что за наказание! Вот с детьми мороки, вечно намусорят, а мать – убирай. Наталья небось приехала в чистую свою отдельную квартиру и сидит, руки сложив, ровно принцесса. Галя словно наяву видела забитый деликатесами холодильник, ковры на стенах, цветной телевизор, люстру «каскад» и праздно сидящую на бархатном диване Наташу в нейлоновом стёганом халате. Вот всегда так: одним всё, другим – ничего. Даже теперь, когда новая родственница потеряла мужа, положение её в сто раз выгодней. В чужих глазах она по-приличному, по-людски – вдова, а Галя – мать-одиночка. И кому лучше? Захоти Наталья и может ещё раз замуж выйти, у неё хвоста нет вроде Люси. Одно слово – повезло!

Клавдия Семёновна вновь убежала на кухню, а Галина всё же перенесла дочку на кровать и прикрыла стареньким пледом. Раздевать не стала, сняла только колготки. А что? Пока платье расстегнёшь – разбудишь. Возись потом с укладыванием, а ей ужас как надо себя в порядок привести. Это не просто новогодний праздник, может, судьба решается. Да и уж, говоря откровенно, не слишком часто Галину в гости звали, да ещё так уговаривали. Она сходила к соседке за щипцами и, усевшись за стол, пристроила зеркальце между чашкой и сахарницей, чтобы не упало. Накручивалась старательно, аж ухо обожгла и висок немного. Чужое платье сидело не слишком ловко, явно не её рост. Да ладно, мелочи какие, зато богатое – ацетатный шёлк всё же, не ситец какой. Надела крохотные серьги с жёлтым камушком, оставшиеся в наследство от тётки. Вооружившись спичкой, наковыряла из опустевшего тюбика красно-оранжевой помады. Вызвалась помочь Клавдии накрывать стол, но двигалась, как всегда, неторопливо. И, поставив тарелки или очередное блюдо, надолго застывала перед большим зеркалом в чужой комнате, поправляя волосы и проверяя, не смазалась ли помада. Галя знать не знала, не видела заочного жениха, но отчаянно хотела понравиться. Ей казалось, что только официальный брак поднимет её на много ступеней выше, сделает ровней остальным. Опять же, муж станет приносить зарплату, а, по словам Клавдии, жених – мужчина солидный, стало быть, не бедный. Знает, что есть ребёнок и вроде не возражает. Это ж какой идиоткой надо оказаться, чтобы пропустить своё счастье? Она так хотела замуж, что жених заранее был по душе.

Иван Никифорович оказался невзрачным мужичком с остреньким носом и глубоко посаженными глазами. Рыжеватые волосы аккуратно зачёсаны на бок, скрывая залысины. Взгляд жёсткий, смотрит так, словно он про тебя знает что-то тайное и ждёт, когда же можно будет поймать собеседника на вранье. Видно, не зря много лет кадровиком работал на автобазе вместе с мужем соседки.

Галя оробела, сидела потупившись и смущённо ковыряла вилкой салат. Клавдия с мужем старались вовсю: Никифорович мужик важный, какое-никакое начальство. С таким лучше приятельствовать. Соседка то и дело выбегала на кухню, вроде как принести чего-то, пихала опьяневшего мужа в бок, мол, пойдём, поможешь. Иван Никифорович подсел к Галине, уставился своими колючими глазками:

– Так ты, значит, деревенская?

– С посёлка, под Кубинкой, – пробормотала она.

– Это недалеко, – протянул Иван Никифорович, закуривая папиросу.

– Да, электричкой и автобусом маленько.

– А в Москву как попала?

– Дак тётка давно здесь жила. Дом старый, барачный. Она мне говорит: пропишись ко мне и комнату большую дадут. Вот дали, тётка через год померла. А мы остались.

– Комната это что – отдельная-то квартира лучше. Я вот сейчас тоже в комнате живу. Как с женой развёлся, пришлось разменяться. Но я так жить не люблю, мне надо, чтобы своё было, личное. Мне квартиру получить – раз плюнуть, только одному не дадут, а вот если семья…

Галя вспыхнула, опустила голову. Сердце застучало как сумасшедшее – про семью говорит просто так или намекает?

– А вы что не кушаете, Иван Никифорович? – как можно заботливей спросила она. – Может, вам салатику положить или колбаски хотите?

– Потом, давайте лучше выпьем, праздник всё же.

Галя вновь порозовела, взяла протянутую рюмку.

– Уж я немножко ради праздника, Иван Никифорович. А так я строго с этим, баловства какого себе не позволяю. Всё больше по хозяйству, по дому, я ж мать.

– Ну, ясное дело. Тяжело, небось, одной?

– Как не тяжело? Разве хорошо в одиночку ребёночка поднимать?

– Чего ж ухажёр-то не женился? Сбежал?

Галя отчаянно покраснела, на лоб набежали складки.

– Да… да, он… мы хотели уж записаться, а он помер.

– Так ты, стало быть, вдовая, Галя?

– Выходит, так, – стараясь вздохнуть глубоко и как можно жалостней, пробормотала она. Ну, для устройства судьбы и маленько приврать не грех. Вот и от злобной Натальи польза: вовремя сообщила о смерти брата.

– А я разведённый. Такая стерва жена попалась! – скривился Иван Никифорович. – Дом полная чаша – живи не хочу. Я человек обстоятельный, у меня всегда порядок должен быть. А она не ценила, да и хозяйка так себе.

– И разговору нет! – подхватила вернувшаяся из кухни Клавдия. – За таким мужем как за каменной стеной. Видать, избаловали вы свою супругу – вот и результат. А кому она теперь нужна-то будет? Ей уж, поди, за сорок. Да сынок у вас большой. Какой мужик на такую позарится, да ещё с пацаном старшеклассником? А вы мужчина в самом соку, за такого каждая пойдёт с радостью, даже молодая. Вот наша Галина девушка скромная, тихая, послушная. Опять же, деревенская, это городские – девки ушлые. А что с ней по молодости ерунда приключилась, так дело то житейское. Несмышлёную девчонку окрутить ума не надо. Заморочил – и в кусты.

– Да я уж рассказывала Ивану Никифоровичу, – пихая соседку под столом ногой, бросила Галя. – Он хотел расписаться, не отказывался вовсе, да погиб при аварии.

– А… ну да, – спохватилась Клавдия. – Я к тому, что тянул долго с женитьбой, по-людски надо было сперва в ЗАГС, а уж потом ребёнка.