Исторически эти выгоды и невыгоды наветренного и подветренного положений имеют свои соответствия и аналоги в оборонительных и наступательных операциях всех веков. Наступление мирится с известным риском и невыгодами, чтобы догнать и уничтожить неприятеля; оборона, пока она остается таковою, отказывается от риска наступления, но дает возможность сохранить правильный строй и пользуется слабейшими сторонами того положения, в которое ставит себя нападающий. Эти коренные различия между наветренным и подветренным положениями всегда вырисовывались через облако второстепенных деталей столь ясно, что первое положение обыкновенно избиралось англичанами, потому что они руководствовались настойчивой и твердой политикой нападать на неприятеля и уничтожать его, тогда как французы искали подветренного положения, потому что, поступая так, они обыкновенно были способны ослабить наступавшего на них неприятеля обстрелом и таким образом избежать решительного столкновения и спасти свои суда. Французы, за редкими исключениями, подчиняли действия флота другим военным соображениям, жалели затраченных денег и поэтому старались «экономизировать» расходы занятием оборонительного положения и лишь отражением нападений. Для этой цели подветренное положение, при искусном пользовании, замечательно пригодно до тех пор, пока неприятель обнаруживает более мужества, чем расчета; но когда Родни выказал намерение воспользоваться преимуществом наветренного положения не только для обеспечения за собой инициативы боя, но и для грозного сосредоточения своих кораблей к действию против части неприятельской линии, то его осторожный противник де Гишен изменил тактику. В первом из их трех сражений французский адмирал со своим флотом занимал подветренное положение; но, поняв цель Родни, он не стал выходить на ветер, зато решил не атаковать неприятеля, а принять сражение на собственных условиях. В настоящее время способность флота действовать наступательно или отказаться от боя определяется не наветренностью положения, а превосходством перед противником в скорости, которая в эскадре зависит не только от скорости отдельных кораблей, но и от тактического однообразия действий. Можно сказать, что быстроходнейшие суда в современном боевом флоте обладают в тактическом смысле преимуществами наветренных кораблей парусного флота.

Поэтому отнюдь не напрасны, вопреки мнению многих, ожидания найти в истории парусных судов уроки, столь же полезные для нашего времени, как и даваемые историей галер. Однако суда обеих этих категорий, имея пункты сходства с современными судами, обладают и существенными отличиями, которые исключают возможность приписывать их опыту и их образу действий значение тактических прецедентов, подлежащих точному подражанию. Все же прецедент отличается от принципа и имеет меньшее значение, нежели последний. Первый может быть ошибочен по существу или потерять значение при перемене обстоятельств, последний же имеет корень в природе вещей и, как бы ни изменялись его приложения с переменой обстоятельств, дает нормы действий, с которыми необходимо сообразоваться для достижения успеха. Принципы войны открываются изучением прошлого, которое указывает нам на неизменность от века до века в истории успехов и неудач. Обстановка сражений и оружие с течением времени изменяются, но для того, чтобы научиться считаться с первой и успешно пользоваться вторым, должно со вниманием относиться к постоянным указаниям истории о тактике сражения или в тех более широких операциях войны, которые обнимаются общим термином «стратегия».

Именно в таких, более широких операциях, которые охватывают весь театр войны и в морском состязании могут покрыть большую часть земного шара, уроки истории имеют более очевидное и постоянное значение, потому что условия этих операций мало изменяются с ходом времени. Театр войны может быть более или менее обширен, представляемые им затруднения могут быть более или менее серьезными, борющиеся армии – более или менее многочисленными, необходимые передвижения – более или менее легкими, но эти различия – всего лишь различия в масштабе или в степени, а не в роли или сущности дела. По мере того как дикость уступает место цивилизации, пути и средства сообщения умножаются и улучшаются, реки перекрываются мостами, средства продовольствия умножаются, а военные операции облегчаются, ускоряются и делаются более обширными; но принципы войны, с которыми они должны сообразоваться, остаются неизменными. Когда пешеходное передвижение заменилось колесным, а это последнее, в свою очередь, сменилось железнодорожным – масштаб расстояний увеличился или, если угодно, масштаб времени уменьшился, но не изменились принципы, которые указывали пункт, где армии надлежало собраться; направление, в котором она должна была двигаться, позиции неприятеля, которые следовало атаковать, и его пути сообщения (коммуникационные линии) и т. п. Так и на море: переход от галеры, робко скользившей по водам из порта в порт, к парусному судну, смело пользовавшемуся ветром в безбрежном океане, а от того к современному паровому судну увеличил район и быстроту морских операций, не изменив суть принципов, которыми надлежало руководствоваться в них; процитированная выше речь Гермократа ^[9], сказанная двадцать три столетия назад, выражала правильный стратегический план, который принципиально приложим к делу теперь в той же мере, в какой был приложим тогда. Прежде чем армии и флоты приходят в соприкосновение – слово, которое, быть может, лучше, чем всякое другое, указывает на раздельную линию между тактикой и стратегией, – предстоит решить еще много вопросов, обнимающих план операций на всем театре войны. В число их входят: определение истинной функции флота в войне и истинного предмета его действий; выбор пункта или пунктов, где он должен быть сосредоточен; устройство складов угля и припасов, обеспечение сообщений между этими складами и домашней базой; определение военного значения уничтожения торговли как решительной или второстепенной операции войны и выбор системы, с помощью которой могут быть достигнуты цели этой операции – действием ли рассеянных крейсеров или же завладением каким-либо жизненным центром, через который должны проходить коммерческие флоты неприятеля. Все это стратегические вопросы, и по поводу каждого из них история имеет многое что сказать. Недавно английские морские кружки были заняты обсуждением весьма важного вопроса о сравнительных достоинствах политики двух английских адмиралов, лорда Хоу и лорда Сент-Винсента ^[10], по отношению к диспозиции английского флота в войне с Францией. Вопрос этот чисто стратегический и представляет не только исторический интерес, но и современное жизненное значение; принципы, на которых основывается его разрешение теперь, не отличаются от тех, которые обусловливали выбор в то время. Политика Сент-Винсента спасла Англию от вторжения неприятеля и в руках Нельсона и его сотоварищей-адмиралов привела прямо к Трафальгару.

Итак, особенно в области морской стратегии уроки прошлого имеют значение, которое отнюдь не ослабело с течением времени. Благодаря сравнительному постоянству условий они полезны не только как иллюстрация принципов, но и как прецеденты. По отношению к тактике, т. е. к действию флотов с того момента, когда они пришли в столкновение в том месте, куда привели стратегические соображения, значение исторических уроков менее очевидно. С непрерывным развитием человечества совершаются и постоянные перемены в оружии, а они влекут за собою и перемены в тактике сражения – в диспозиции и образе действий войск или кораблей на поле битвы. Отсюда у многих, занимающихся морскими вопросами, возникает склонность думать, что не может быть извлечено никакой пользы из изучения прежнего опыта, что такое изучение равносильно потере времени. Этот взгляд, вполне естественный, не только упускает из вида те широкие стратегические соображения, которые заставляют нации иметь флоты, определяют сферу их действий и тем самым влияли, влияют и будут влиять на мировую историю, но еще узок и односторонен по отношению к тактике. Сражения прошлого были успешными или неуспешными сообразно тому, велись ли они в соответствии с принципами войны или вопреки оным; моряк, который тщательно изучает причины успехов и неудач, не только откроет и постепенно усвоит эти принципы, но также приобретет немалую способность их приложения к тактике действий судов и употребления оружия своего времени. Он заметит при этом не только, что перемены в тактике имели место после перемен в оружии – что необходимо, – но и что промежутки между такими переменами несообразно долгие. Это, несомненно, происходит оттого, что усовершенствования в оружии суть плоды деятельности одного или двух человек, тогда как перемены в тактике должны преодолеть инертность целого консервативного класса людей, которая является боˊльшим злом. Указанное зло возможно излечить только открытым признанием каждой сцены, тщательным изучением положительных и отрицательных свойств нового корабля или оружия и последующим приспособлением метода их использования к этим свойствам. История указывает на тщетность надежды, будто люди, посвятившие себя военной профессии, вообще отнесутся к изложенным истинам с должным вниманием; зато те немногие, кто ими воспользуется, вступят в бой с боˊльшим преимуществом. Урок сам по себе немаловажный!

Уместно привести слова французского тактика Морога, который писал столетие с четвертью назад: «Морская тактика основана на условиях, главный фактор которых, а именно оружие, изменяется с течением времени; изменения в нем, в свою очередь, необходимо влекут за собою изменения в конструкции кораблей, в способах управления ими и, наконец, в диспозиции и управлении флотами». Его дальнейшее положение, а именно, что морская тактика «не есть наука, основанная на принципах, абсолютно неизменных», более открыто для возражений. Правильнее говорить, что приложение ее принципов изменяется согласно изменениям в оружии. Приложение принципов, без сомнения, тоже изменяется и в стратегии, но там оно значительно менее заметно, а потому распознание самого принципа в каждом данном случае протекает легче. Это положение достаточно важно для нашего предмета, и мы проиллюстрируем его историческими событиями.

Абукирское сражение 1798 года не только ознаменовалось решительной победой английского флота над французским, но имело также важнейшим своим последствием прекращение сообщений между Францией и армией Наполеона в Египте. В самом сражении английский адмирал Нельсон дал блестящий пример «большой» тактики, если понимать под этим термином «искусство совершать целесообразные маневры как перед сражениями, так и в ходе их». Частная тактическая комбинация опиралась на условие, которое ныне невыполнимо, а именно на невозможность для кораблей подветренного флота, стоящего на якоре, прийти своевременно на помощь наветренным кораблям; но принципы комбинации – а именно избрание той части неприятельского строя, которая наименее может рассчитывать на поддержку, и атака превосходящими силами – не утратили прежнего значения. Тем же принципом руководствовался адмирал Джервис при мысе Винсент, когда пятнадцать его кораблей одержали победу над двадцатью семью вражескими, хотя в этом случае неприятель был на ходу, а не на якоре. Но ум человеческий обладает таким свойством, что на него, кажется, большее впечатление производят преходящие обстоятельства, а не вечные принципы, эти обстоятельства обусловившие. В стратегическом влиянии победы Нельсона на ход войны, напротив, принцип распознается легко, и сразу видна приложимость его к условиям нашего времени. Исход египетской экспедиции зависел от обеспечения свободы путей сообщения с Францией. Победа англичан в Абукирском сражении уничтожила морскую силу противника, которая только и обеспечивала снабжение, и определила окончательную неудачу кампании для Франции; в данном случае очевидно, что удар был нанесен неприятелю в согласии с принципом поражения коммуникационной линии и что этот принцип действителен и теперь, во времена паровых флотов, и оправдался бы в эпоху галер настолько же, насколько оправдался в дни флотов парусных.

Невнимательное и даже пренебрежительное отношение к прошлому, якобы устарелому, не позволяет усвоить даже те наглядные стратегические уроки, которые лежат, так сказать, на поверхности морской истории. Например, многие ли смотрят на Трафальгар, венец славы Нельсона и отпечаток его гения, иначе, чем как на отдельное событие исключительного величия? Многие ли задают себе стратегический вопрос: «Каким образом корабли его оказались там в надлежащий момент?» Многие ли представляют себе это сражение как конечный акт большой стратегической драмы, обнимающей год или более времени, драмы, в которой двое величайших военных вождей, когда-либо живших, – Наполеон и Нельсон – действовали друг против друга? При Трафальгаре не Вильнев потерпел неудачу, но был побежден Наполеон; не Нельсон выиграл сражение, но была спасена Англия. Почему? Потому что комбинации Наполеона не удались, а сообразительность и деятельность Нельсона держали английский флот всегда на следе неприятеля и противопоставили тому в решительный миг. Тактика при Трафальгаре, пусть открытая критике в деталях, в своих главных чертах была согласна с принципами войны, и ее дерзость оправдывается столько же крайностью обстоятельств, сколько и результатами; но уроки основательности в подготовке, энергия деятельности, исполнение, обдуманность и дальновидность действий со стороны английского вождя в предшествовавшие сражению месяцы суть уроки стратегические и как таковые до сих пор остаются ценными.

В рассмотренных двух случаях ход событий закончился естественной и решительной развязкой. Можно привести еще третий случай, в котором определенного итога достигнуто не было, почему и вопрос о надлежащем образе действий может быть спорным. В Американской войне за независимость Франция и Испания заключили союз против Англии в 1779 году. Соединенные флоты трижды появлялись в Английском канале ^[11], один раз в числе шестидесяти шести линейных кораблей, принудив флот Англии, значительно меньшей численности, искать убежища в своих портах. Главными целями Испании было отвоевание Гибралтара и Ямайки; для достижения первой из них союзники употребили огромные усилия при осаде и с моря, и с суши этой почти неприступной крепости. Усилия оказались тщетными. По этому поводу возникает вопрос, относящийся прямо к области морской стратегии: не была ли бы попытка возвратить Гибралтар более обеспечена достижением господства в Английском канале, атакой британского флота даже в гаванях и угрозе уничтожением английской торговли и вторжением в Англию, чем значительно более трудными действиями против весьма сильного и отдаленного пункта ее владений. Англичане, избалованные долгой неприкосновенностью своей территории, были особенно чувствительны к страху вторжения; насколько велико было их доверие к своему флоту, настолько же пали бы они духом в случае, если бы это доверие удалось серьезно поколебать. При любом решении ясно, что оно входит в область морской стратегии, и здесь уместно отметить, что оно предлагалось в другой форме одним французским офицером того времени, рекомендовавшим сосредоточить нападение на вест-индских островах, один из которых можно было бы обменять на Гибралтар. Невероятно, однако, чтобы Англия отдала свой ключ Средиземного моря за какое-нибудь другое отдаленное владение, хотя она могла уступить его для спасения своих очагов и своей столицы. Наполеон однажды сказал, что отвоюет Пондишери ^[12] на берегах Вислы. Сумей он обеспечить за собой господство в Английском канале, как сделал это союзный флот в 1779 году, то было ли бы место сомнению, что он завоевал бы Гибралтар на берегах Англии?

Для более сильного запечатления в умах читателей того, что история побуждает к стратегическому изучению приемов войны и подкрепляет их фактами, которые передает, приведем еще два примера, относящиеся к эпохе более отдаленной, чем рассматриваемая в настоящем труде. Как случилось, что в двух больших состязаниях сил Востока и Запада в Средиземном море, в одном из которых было поставлено на карту владычество над известным тогда миром, враждебные флоты встретились в местах, столь различных между собою, как Акций и Лепанто? Было ли это случайным совпадением или следствием такого сочетания условий, которое может ^[13] повториться? В последнем случае упомянутые события достойны тщательного изучения, ибо если опять когда-либо возникнет восточная морская сила, подобная силе Антония или Турции, то неизбежно встанут сходные с прежними стратегические вопросы. В настоящее время и вправду кажется, что центр морской силы, сосредоточившейся главным образом в Англии и Франции, лежит несравненно ближе к Западу, чем к Востоку, но если бы какой-нибудь случай придал господству в Черноморском бассейне, принадлежащему теперь России, обладание входом в Средиземное море, то стратегические условия, влияющие на морскую силу, совсем бы изменились. Теперь если бы Запад двинулся против Востока, то Англия и Франция дошли бы до Леванта, не встретив никакого сопротивления, как оно и произошло в 1854 году (и как Англия преуспела в одиночку в 1878 году); в случае же предположенной выше перемены Восток, как было дважды перед тем, встретил бы Запад на полпути.

Довольно длительный и значительный период мировой истории морская сила имела стратегическое значение и вес, не обратившие, однако, на себя должного внимания. Теперь мы не можем получить все сведения, необходимые для того, чтобы проследить в подробностях ее влияние на исход Второй Пунической войны; но дошедшие до нас с того времени данные все-таки достаточны для заключения, что это влияние было неоспоримым. Точное суждение по этому вопросу невозможно составить на основании тех фактов противостояния, которые переданы отчетливо нашему времени, так как собственно морских событий история обыкновенно касалась лишь поверхностно; необходимо еще знакомство с деталями общей морской истории для того, чтобы извлечь из поверхностных указаний правильные выводы, основанные на знании того, что было возможно в периоды, история которых хорошо известна. Обладание морем, каким бы оно ни было в действительности, не дает ручательства в том, что единичные корабли неприятеля или малые эскадры не могут прокрасться из порта, пересечь более или менее употребительные океанские пути, высадить десант на незащищенные пункты длинной береговой линии, войти в блокированные гавани и т. п. Напротив, история показывает, что подобные прорывы и маневры всегда возможны (до некоторой степени) для слабейшей стороны, как бы ни уступали ее морские силы неприятелю. Не противоречит поэтому факту господства римских флотов на море или на важнейшей его части то обстоятельство, что карфагенский адмирал Бомилькар в четвертый год войны, после жестокого поражения при Каннах, высадил четырехтысячную армию и партию слонов в южной Италии, или что на седьмой год войны, уйдя от римского флота близ Сиракуз, он опять появился при Таренте, тогда уже угодившем в руки Ганнибала, или что Ганнибал отправлял посыльные суда к Карфагену, или что в конце концов он отступил в безопасности в Африку со своей поредевшей армией. Правда, ни один из этих фактов не доказывает положительно, что правительство в Карфагене могло бы, если бы пожелало, посылать Ганнибалу постоянную помощь, которой на самом деле он не получал, но все они показывают, что такая возможность имелась. Поэтому предположение, будто превосходство римлян на море оказало решающее влияние на ход войны, нуждается в подтверждении хорошо удостоверенными фактами. Таким только образом род и степень этого влияния могут быть надлежащим образом оценены.

В начале войны, говорит Моммзен, Рим обладал господством на морях. Какой бы причине или какому бы сочетанию причин ни приписывать такой факт, нет сомнений в том, что это государство, не морское по своей сути, в Первой Пунической войне заняло относительно мореходного соперника господствующее морское положение, сохранявшееся и впоследствии. Во Второй Пунической войне не было серьезного морского сражения – это обстоятельство указывает само по себе и еще более в связи с другими хорошо установленными фактами на превосходство морского положения одной стороны перед другою, аналогичное с тем, какое в другие эпохи отмечено той же самой чертой.