Впрочем, чудовище, из груди которого ещё торчал быстро растворяющийся остов огромного ятагана, не подавало признаков жизни. Да и вообще, выстоять после такого не смог бы не то что кушкафкар, а сам «Шайтан», а потому, покуда у Рамазана ещё была хоть какая-то возможность двигаться, он медленно развернулся и поплёлся прочь. Ведь перед тем, как он в наказание за использование древних чар просто рухнет плашмя не в силах несколько дней пошевелить ни рукой, ни ногой, ему нужно найти хоть какое-то убежище.

И именно в этот момент, волосы, казалось, мёртвого чудовища захлестнули его поперёк талии. Мужчина почувствовал рывок, верх и низ быстро поменялись местами, а ещё через секунду перед глазами вдруг появилась быстро приближающаяся земля, затем его накрыла боль от удара и хруст ломающихся костей, после чего ещё раз и ещё, пока наконец удар головой о какое-то чудом сохранившееся дерево не выбил из всё-таки проигравшего свою битву сахиида остатки сознания.

Очнулся Рамазан от острой боли в ногах. Она была настолько безудержной, что он далеко не сразу понял, что происходит и где он находится. А когда его вдруг протянули по земле, а новый взрыв боли где-то в коленях отдался хрустом костей, сознание сахиира вдруг прояснилось, и он, оглянувшись, ибо лежал на животе, увидел над собой сидящую на корточках спиной к нему огромную горбатую старуху, которая дымилась, исходя сизым паром.

На то, чтобы в голове прояснилось и появилось осознание того, что его сейчас просто пожирают заживо, да ещё и столь отвратительным и противоестественным способом, которым питались кушкафтары, ушло некоторое время. Помог ещё один рывок, немного протащивший мужчину по земле, и его накрыла безумная боль, когда чудовище впихивало то, что осталось от его ног ниже колен, поглубже в свою отвратительную пасть и ряды острых зубов глубоко впивались в плоть, разрывая мышцы и круша кости.

Стиснув зубы, Рамазан подавил рвущийся наружу крик, превратив его в тихий стон, и попытался пошевелить руками. Получалось с трудом, ибо откат, который он получил после использования призыва «Клыка Шахдага» уже вступил в силу. И тем не менее кое-как он всё же сложил руки в первую печать из очередной запретной цепочки, мысленно благодаря святое Древо за то, что наказание за использование предыдущих чар получало именно тело, а не ядро живицы или энергетические каналы.

То, что в результате он просто умрёт, сахиира уже мало волновало. Авшалумов прекрасно понимал, что он уже фактически покойник, ибо каких-либо других возможностей сопротивляться пожирающему его кушкафтару просто не было и, соответственно, стало вопросом ближайшего времени, когда бездна заберёт наконец его душу себе. Так что вопрос стоял, в первую очередь, в том, как именно он умрёт. Как настоящий воин, одолев наконец своего противника, или став кормом для чудовищной твари.

Челюсти вновь сомкнулись на искалеченных ногах, причиняя невероятную боль, и именно в этот момент Рамазан смог сложить наконец немеющими руками последнюю печать и активировать самое запретное заклинание своего тахума. Мужчина тут же почувствовал сильный укол и пульсацию собственного ядра, могучим потоком живицы пронёсшуюся по всему измученному телу. А в следующее мгновение ощутил жуткую, нереальную пустоту, вдруг образовавшуюся в груди, когда древние чары удалили источник живицы из его тела, переместив дестабилизированное ядро, выглядевшее сейчас как небольшой кажущийся стальным шар, поближе к спине мерзкого монстра.

Могучего взрыва, последовавшего за этим, буквально на мелкие клочки разорвавшего ничего не подозревающего кушкафтара и повалившего множество деревьев поблизости, Рамазан уже не застал, вновь провалившись в липкую, тягостную пустоту. Впрочем, коварство древних могучих клановых чар, наказывающих поколения Авшалумовых за их использование, заключалось в том, что, убивая всё живое вокруг, самому применившему их сахииру «Кара Шипастого Змея» уйти просто так из жизни они не давали.

Искалеченное и переломанное почти в эпицентре взрыва тело было отброшено далеко в сторону, но тем не менее ещё было не совсем мертво, и, более того, через какое-то время человек даже пришёл в себя. Страдая от безумной боли, но не имея возможности обрести покой, его душа и сознание всё ещё удерживались могущественными чарами в уже мёртвом теле.

Сахиир быстро потерял счёт времени. Кажется, прошло несколько часов, а может быть, и дней. В какой-то момент его, фырча и повизгивая, начал пожирать какой-то мелкий зверёк, но того спугнули медленно опустившиеся с неба стервятники, также поспешившие приняться за трапезу. И мёртвый сахиир всё это чувствовал, мысленно, как в детстве, проклиная своих далёких предков, выбравших для клана Авшаровых такой непростой путь. А может, просто не имевших выбора, в связи с особенностями их живицы.

А затем мертвец ощутил, как задрожала земля, на которой он лежал. Это не вызвало у него особого интереса, потому как в пульсирующем болью разуме просто не оставалось места для таких эмоциональных процессов. Он просто понял, что к нему приближается что-то очень большое, а затем услышал, как хрустят огромные деревья, ломаемые гигантской тушей, словно хрупкий, иссушенный тростник.

И когда, задрожав под напором четырёх колоссальных бивней, повалились в разные стороны стволы деревьев, находившихся прямо перед его единственным глазом, и появилась наконец туша огромного четырёхногого чудовища с массивной шестиглазой головой, лопухами ушей и свисающим, словно щупальце, носом, действие чар, удерживающих его в мёртвом теле, наконец-то закончилось. Так что последней мыслью, появившейся в разуме уходящего в иной мир сахиира, был вопрос: «Что, бездна его раздери, делает у нас на Кавказе самый настоящий елифантерий?!»

А через пару минут после того, как его душа была наконец отпущена от тела и даже ещё не знала, куда попадёт, в Джаннат на вершине ветвей Древа Платана или в бездну, за кольцами змея, обвивающего его ствол… Огромная, похожая на массивный круглый столб нога чудовища опустилась прямо на его уже давно бездыханное мёртвое тело, своим весом и монструозной живицей практически мгновенно стирая с лица земли любые свидетельства о последнем пристанище героического сахиира из тахума Авшалумовых.

* * *

Подхватив со столика кубок с гранатовым вином, прежде чем очередной удар бивней елефантерия по чересчур крепким местным деревьям опять чересчур расшатает столешницу и напиток прольётся, молодой мужчина, почти юноша, раздражённо поджал губы. Поправил аккуратно завитую накладную бороду, которую вынужден был носить из-за очередных ретроспективных веяний при дворе текущего Деспота Тигеранского. И опять вздохнул, нахмурив выразительные брови над глубокими фиолетовыми глазами. После чего наконец опять пригубил пьянящий сладкий напиток и, вернув кубок на место, расслабленно отвалился на спинку своего трона.

Торжественный, а заодно и тактический зал малоподвижной крепости клана Сефеви медленно, усыпляюще покачивался в такт неспешным шагам могучего елифантерия, на спине которого, собственно, и покоилось всё это громадное сооружение. Впрочем, здесь, возле Кавказских гор, при открытых сейчас обзорных ставнях с видом «по курсу» над башенкой погонщиков, расположенной на голове прирученного монстра, было заметно холоднее, чем привык юноша, а потому задремать он не боятся.

Царевич клана Сефеви, Исмаил, сын Деспота Алияра, недавно захватившего власть в клане правителей фиолетового огня у своего родного брата Гильгамеша, уже вторую неделю находился в хандре и едва подавлял тихое бешенство, которое нет-нет да и прорывалось наружу. Причиной же его столь мерзостного настроения были банальные зависть и ревность, а что хуже всего, он сам это понимал, а оттого впадал в ещё большую ярость. Так что в последние дни спасала мужчину от ещё большего позора лишь возможность в любой момент времени посетить и спустить пар, как в большом «Главном» пыточном комплексе ходячего замка, так и в своей «тайной» комнате, о содержании которой не знал даже его отец-деспот.

А началось всё в дни «Священного восстания и праведного возвышения!» Как теперь было принято в клане Сефеви называть произошедший в начале весны братоубийственный переворот, совершённый его отцом по отношению к дяде. Тогда второй ребёнок нынешнего Деспота и его единственный сын, что по какой-то космической несправедливости никогда ничего не значил для клана с фиолетовым пламенем в глазах, решил, что он в кои-то веки преуспел! Что он теперь любимчик отца и его наследник. Ведь его сестра не поддержала планы их общего родителя и впала в немилость!

Признаваясь себе честно… Исмаил просто не понимал, по какой причине Аъзам так заступалась за дядьку и его семью, чтобы даже посметь перечить отцу. Он знал её с младенчества и если не боялся, то опасался больше, чем кого бы то ни было. За свои семнадцать вёсен, будучи всего на год старше, она успела извести и уничтожить шестерых более старших и опытных братьев и сестёр, бывших ранее назначенными наследниками, а также младших, подававших хоть какие-то признаки возможных амбиций занять столь желаемое место наследника в младшей ветви клана.

И всё это встречало лишь одобрение их отца, который сам всю жизнь жалел, что у него не получилось провернуть то же самое с его братом Гильгамешем. И вот час, о котором мечтали вместе с правителем все взрослые представителя боковой ветви Сефеви, настал! Шанс поменяться местами и подмять под себя основную ветвь… Но именно в этот момент отцовская любимица выступает против идей своего родителя! И это Аъзам, которую он, её младший брат по единой матери, из-за её действий, за глаза всегда называл не иначе, как «Безжалостной стервой» и «Садисткой Сукой»!

Переворот прошёл успешно, однако сбежала младшая дочь свергнутого Гильгамеша Самира. И именно ему, Исмаилу, отец назначил поймать и убить беглянку, выживание которой было грязным пятном на белоснежном полотне их безоговорочной победы! Он и его люди столько месяцев потратили, столько были вынуждены терпеть лишений и отказывать себе во всём только для того, чтобы у несговорчивых Перевозчиков просто выяснить, куда именно она направилась…

А потом на сверкающем дрессированном «Шеду» прилетает она, чтобы сообщить о том, что Исмаил опять всего лишь второй! Правда, конечно же, то был не крылатый мужебык, а соклановец-посланник нашедший их отряд в одном из захолустных селений, где они в этот момент как раз развлекались Перевозчиком и некоторым количеством местных жителей, который были похищены на одном из полустанков северного направления. И они все, почти готовы был поделиться всем, что знали и не знали… Однако Исмаил предпочитал об этом не вспоминать, потому как к их поискам это уже не относилось. Да и вообще! Разве после столь хорошо проделанной работы, не мог он, царевич, позволить себе небольшой отдых?

Вот только пока он «это себе позволял», как Исмаил был вынужден признать, сестра Аъзам вновь оказалась на сверкающем шеду, будучи не только прощённой отцом, но и назначенной наследницей и посланной в дальние северные страны с некой миссией, касающейся легендарных зелёнооких прародителей. Он же, словно щенок, был взят за шкирку и без объяснений посажен на поводок здесь, в шагающей крепости, как её управитель. С запретом даже нос из неё показывать и не раздражать сестру, обосновавшуюся в главных залах на самой вершине!

От подобной несправедливости Исмаил не просто заскрипел зубами, а аж задрожал, выпуская своё «эго» и плавя вновь сжатый в руке шипящий кубок, охваченный фиолетовым пламенем. Ведь путь до далёкой Москвы был нелёгким, и ему действительно приходилось делать то, к чему царевич был непривычен, – работать! А он, как юноша действительно верил, был рождён отдавать приказы, а точнее, озвучивать свои желания и получать результаты! Одаривая милостью успешных и наказывая неудачников мановением руки!

Потерев свой округлый животик и поёрзав на неудобном троне, на котором еле-еле помещался его большой зад, поправив опять съехавшую с, как он считал, похудевших за время поиска беглой двоюродной сестры щёк съехавшую в бок накладную бороду, Исмаил тяжело вздохнул.

Это он должен был быть там, наверху, на лежанках, а не сидеть здесь целыми днями! Это он должен был скомандовать: «Идём на Москву», – и дальше ждать, когда на горизонте из панорамных окон главной башни-крепостицы станет видно этот жалкий, никому не нужный северный полис!

Но вместо этого из-за своей сестры он застрял здесь, в Тактическом зале, и вынужден был думать и работать… Ведь даже рельсами Перевозчиков нельзя было воспользоваться как направлением, ибо они хаотично проложены. А их локомотивы тут же останавливались и начинали обстреливать елифантерия и возведённые на нём постройки из своих убойных баллист, стоило только шагающей крепости оказаться в зоне досягаемости!

После чего легко удирали на безопасное расстояние и продолжали огонь, когда разгневанный Исмаил, по первой приказывал их атаковать самим елефантерием. В результате погибали воины клана и эта стерва наверху заставляла его самого подниматься к ней, чтобы в очередной раз унизить как словами, так и оплеухами, которые были очень даже болезненными. Заставляя каяться, просить прощения и злиться ещё больше. В первую очередь на себя.

Нет. Не за ошибки или гибель соклановцев. На самом деле Исмаилу было наплевать на людишек. Их и так было немало, а если надо, бабы ещё нарожают! Недаром Сефеви были великим кланом! Но вот опыт подъёма на верхние этажи шагающей крепости своими ногами, когда всю жизнь его носили в паланкине, заставлял юношу вспомнить о том, что он опять упустил свой шанс, и сестра снова каким-то образом заняла положенное ему от рождения место!

Исмаил не был глуп и прекрасно понимал, что затянул с поисками Самиры, слишком много времени уделяя своим «развлечениям», вместо того чтобы действительно искать информацию. Ну и что?! Ведь именно он, а не Аъзам родился с бета-стихией их фиолетового огня, за что в клане, даже в бывшей главной ветви, его буквально боготворили. И пусть отец до недавнего времени и не замечал его на фоне сестры, он поддержал переворот, и как же так получилось, что опять проиграл?

Оскалившись, толстяк смял в кулаке окончательно расплавившийся золотой кубок, а затем выбросил охваченную фиолетовым пламенем бесполезный кусок драгоценного металла. Рявкнув жавшимся к задней стене слугам принести ещё вина, сыра и фруктов, он лизнул липкую руку и поморщившись от вкуса, сплюнул прямо на пол.

Для себя он решил, что в любом случае отомстит! Неважно дома, в Тегеране или в этой дикой Москве, он найдёт управу на сего сестру. И, наверное, лучше даже в Москве. В конце концов, там даже не настоящая цивилизация! Варвары должны, просто обязаны, выше всего ценить свою личную силу – а у него, как-никак, бета-стихия. А значит, они быстро поймут, кто теперь главный.

Ну а если там действительно легендарные зелёноокие, то и того проще! Древние уж точно должны знать, что как ценится и кто чего стоит!

С этой мыслью Исмаил вдруг повеселел и потребовал миску для омовения рук и всё, что он требовал раньше. Но затем, заметив, что миловидное личико, которое он раньше не видел, приказал служанке вернуться и вылизать его ладони и пальцы языком. После чего он подумает, не одарить ли её ещё как-нибудь…

* * *

Поморщившись, Юрий Васильевич, князь московский, встал со своего рабочего места, ногой отодвинув назад неприятно скрипнувшее по лакированному полу кресло, и быстрым шагом направился к неприметному шкафчику. Отперев с помощью небольшого изящного ключика замок, он распахнул створки и достал один из находившихся внутри неглубоких стаканов. Протянув руку чуть дальше, мужчина пальцем нажал на шляпку неприметного с первого взгляда гвоздика, и задняя стенка легко сдвинулась в сторону, открывая скрывавшееся за ней потайное отделение.

Оттуда князь московский извлёк початую бутылку с инополисной этикеткой и, плеснув в стакан тёмно-золотистой жидкости на два пальца, вернул её на законное место, тщательно затворив как потайную дверку, так и створки шкафа. Знать о том, что повелитель московского полиса, успокаивает порядком расшатавшиеся в последнее время нервы самогоном из Лондиниума, настоянном на источающих живицу корневых узлах растительных монстров, обитающих на Альбионе, не следовало даже самым ближайшим сподвижникам.

Меньше знают – крепче спят! Тем более что в последнее время князь начал подозревать, что кто-то в его ближайшем окружении начал свою игру, и нацелена она, в первую очередь, против него лично!

А может, то был и не один человек, а целая группа, засевшая прямо у него под носом, в Кремле, и теперь активно, из тени, расшатывающая и так непростую ситуацию в полисе. Вот только выяснить, кто это такой умный и как им удаётся проворачивать целые схемы в тайне аж от двух не зависящих друг от друга тайных служб, выяснить всё никак не удавалось. В то время как дела в Москве шли всё хуже и хуже.

Подойдя к панорамному окну, заменявшему одну из стен его кабинета, князь, потягивая крепкий алкогольный напиток, грустно усмехнулся, разглядывая раскинувшийся перед ним огромный густонаселённый полис. Ирония его положения заключалась в том, что в громадном городе, созданном чародеями в первую очередь для самих себя, его Княжеский Стол как главный и, по сути, единственный управленческий орган исполнительной власти испытывал самый настоящий кадровый голод, когда речь шла об этих самых «одарённых».

Нет, бескланового мусора, готового ради мимолётной милости целовать его сапоги, было полно! И среди них порой даже встречались самые настоящие самоцветы, погребённые в горах грязи и посредственности… Вот только толку от них без соответствующей огранки практически не было, но получить они её могли только у кланов, а значит, словно вода ускользали уже из его рук!

Винить можно было много кого. Например, кланы, которые на протяжении уже почти тысячи лет отказывались склонять голову перед единым правителем, собраться в один могучий кулак и тем самым возвысить Москву над соседними полисами. Но… Их тоже можно было понять!

Об этом не принято было говорить и уж тем более писать в учебниках. Однако, стоило какому-нибудь московскому правителю затеять реформу, ведущую к объединению и приручению кланов… Как в чьей-то много-мудрой голове обязательно появлялись мысли о том, что именно их святая обязанность перед Москвой быть регулятором численного состава кланов, не давать им набирать излишнюю силу и подавлять зарвавшихся, нарушающих сложившийся статус-кво.

Прямой пример княжеской глупости – бывший небоскрёб покорных и безынициативных Шнуровски, нынче вернувшийся во владения Бажовых, он уже более месяца в буквальном смысле мозолил глаза московскому правителю. Только князь и ещё несколько человек во всём полисе нынче знали правду о событиях тридцатилетней давности, когда первое появление «Зеленоглазых Бестий» в Москве закончилось самой настоящей катастрофой и в первую очередь для планов княжеской власти.

Ведь на самом деле архивы старика Ершова, а точнее, его организации «Семицветье» частично были спасены, а потому кое-что о тех событиях, их мотивах, а также планах, Юрий Васильевич знал, можно сказать, из первоисточника. А потому в своё время сделал всё, чтобы его деда, как и отца, будущие поколения москвичей запомнили, может, не как самых лучших правителей, но уж точно не как мясников, решивших в очередной раз попытаться подмять под себя клановую вольницу.

Длинноруковы, Тимирязевы… с этими кланами была отдельная история, и даже сам Юрий Васильевич признавал, что их полное уничтожение было частично оправданным шагом. А вот с Бажовыми… С Бажовыми оплошали как его отец, так и он сам!