Тогда уже я стала замечать, что у него с головой не всё в порядке, говорят сахарный диабет на мозги влияет… Уж больно много стал Андрей говорить и всё что-то неправдоподобное, но с серьёзным видом. И главное что-то из реальности берёт, а что-то добавляет, а потом ещё взялся звонить всем и всякие сказки рассказывать… Тут же что выяснилось, его же по телефону на кредит развели, дали кредитную карту как-то по онлайну, пока он не в себе был, а это было больше года назад, так за это время процентов накапало – больше чем он взял. Ну вот кто разрешает такое делать? А я же тоже за всем не услежу, бывает в магазин пойду, вон в бассейн, чтобы отвлечься, а он с кем-то болтал тогда по телефону, я не следила… Ну, короче, взял кредитку на 80 тысяч, ничего оттуда не потратил, а отдавать теперь 140. Вот везде пожилому человеку в нашей стране только одно – обманут, облапошат, пошлют, а потом ещё и убьют…

После того раза в больнице сначала Андрей вроде опять оживился, там его всё-таки чем-то накололи, ноги от абсцессов очистили, засыпали раны, обработали, перебинтовали, обезболивающими накачали. И говорят – теперь к вам на дом будет врач приходить. И представляете за полгода, так никто и не появился, так никто и не позвонил! Вот такое отношение к больным старикам! Я ведь им говорила всем – ну хоть первый раз научите как его перебинтовывать, как обрабатывать, я же не умею совсем, мы же никогда не болели! А им всё равно – вытолкали в шею и дверь перед носом закрыли, мол сами разбирайтесь – вон в интернете ролики смотрите обучающие, сволочи!

А туда же в поликлинику позвонить – это же Москва, ты сотый в очереди и час сидишь на телефоне, а кто мне телефон оплатит? Звонок-то дорогой! А самое главное, как твоя очередь подойдёт, вроде остался один человек перед тобой, а музыка всё играет, играет бесконечно, а потом бац – и сброс. Ну вы представляете какое издевательство! После часа выслушивания музыки за деньги с трубкой у уха! Или всё-таки возьмут и недовольным голосом скажут: «Уже время 12-01, а мы принимаем вызовы только до 12-00!», и плевать им на лежачих, на тех, кто при смерти и трубку бросают. Да гореть им в аду, гадам безразличным!

Тут у Тёти Гали навернулись бессильные слёзы, она горько зарыдала от безысходности, закрыв голову руками, вспоминая мучения. Мы не трогали её, надо дать человеку проплакаться, говорят это помогает… Потом она взяла себя в руки и продолжила:

– И если до той поездки в больницу он хоть как-то передвигался, то на коленях ползал по квартире, то вставал с палочкой или ходунками, тут вообще подниматься с постели перестал. Но повеселел, как ни странно. Ты, кстати, тогда, наверное, с ним последний раз и поговорил по телефону. Он всё соц.сети по телефону смотрел, да приколы всякие всем рассылал оттуда.

Спустя какое-то время вернулись ночные боли, с постели он окончательно перестал вставать, слёг. Тогда мне уже пришлось за ним выносить, убирать, он же в туалет сам перестал ходить, ой что я пережила, вы не представляете…

– Ну а как же родные, сын, внуки… Неужели не помогали?

– Ну помогали, конечно, как могли. Но у них своя жизнь, свои проблемы. Боря вообще в Новосибирске, а Дима занят на двух работах, ещё и докторская, он так и сказал: «Это твой крест, ты должна его нести…». Наверное, так оно и есть. Но нет, они конечно по всем врачам с нами, коляску ему арендовали, на машине по больницам возили, когда скорая перестала забирать. Да Андрей-то всем врачам всегда говорил: «Вот Дима с Борей приедут…». Они как его навестят ему лучше делалось, спокойнее.

А Андрей всё капризнее становился, боль уже не мог терпеть ночами, кричал. У него же никогда ничего не болело, а эти последние два с половиной года, как за всю жизнь мучения… Ну почему Бог такое допустил, за что? Меня видеть не мог. Он так и говорил, что жить уже так не может: дома только я с моей мерзкой рожей и Соловьёв круглосуточно по телевизору, которого он ненавидел, что это ад при жизни…

Мучился он сильно, а ноги всё хуже и хуже, и вроде сахар стали в норме держать, а ноги всё одно не просыхают, трофические язвы пошли, диабетическая стопа, вонь такая, что аж соседи стали приходить, боль, крик, бессонные ночи. А он ещё вредный, ни в комнате не давал прибираться, ни даже постель себе менять и памперсы, орёт на меня, злой от боли, страдание ежесекундное. Ну и повезли мы его опять в больницу, куда деваться, надо же что-то делать, невыносимо смотреть, как человек гниёт заживо. У него уже стала кровь прямо ручьём из ног с лимфой течь, и ничем её не остановишь. Кровь не сворачивается, а ещё гной… Ужас, ужас… Я ходила к главврачу, он не хотел принимать, но я прорвалась, плакала прямо в кабинете и сжалился, да и сунула я ему полтинник, чтоб он подавился им.

В тот раз Дима с Борей Андрея на машине повезли в больницу, на коляске. А ему даже в ней сидеть тяжело, он кричит бедный, мается. Ну кое-как уговорили, успокоили, довезли. А в хирургии мест нет, все койки заняты, даже платные, его почему-то в терапию. А там представляете на него заведующая отделением взглянула и говорит: «Вам к кардиологу надо, есть у нас один специалист, как раз по таким делам».

Буквально через день пришёл к нему врач, такой средних лет, высокий, симпатичный, по всему видно грамотный человек, не в пример всем остальным. И он сразу стал ему кардиограммы снимать, эхо, холтер, какие-то специальные исследования делать и представляете тут-то только всё и открылось. Оказалось, что сердце у него настолько изношено, что через себя только 20% положенной жидкости перегоняет. Сердце – это же насос, оно гоняет кровь и лимфу по организму. А тут насос не прокачивает всё что положено, и лимфа с кровью стали скапливаться внизу, в ногах, а выхода жидкости нет, вот она и полила. Вода, как говорится, везде щёлочку найдёт. Бедный Андрей!

Тут я как на них на всех закричу. Ведь я же им всем, врачам этим недоделанным, его заключение из кремлёвской кардиологии показывала трёхгодичной давности, ему же тогда уже шунтирование было показано, он же тогда уже был сердцем болен! Там же всё досконально на двух листах описано, а это же убийцы, его то от позвоночника, то от тромбов лечили без показаний. Вот и время всё потеряли, когда что-то можно было сделать. Потом ещё и сахарный диабет почти год не могли определить коновалы, невежды! А сахар, наверное, его сердечко-то и расшатал окончательно за это время… А они ему ноги бинтовали, представляете? Ему сердце надо было лечить, а они ему ноги бинтуют!

Тётя Галя не смогла сдержатся и в очередной раз зарыдала. Отец молча гладил её по плечу, потупив глаза и пытался успокоить. Спустя какое-то время она пришла в себя, вытерла слёзы.

– Ну и тот врач сказал, что единственный вариант – замена сердца. Больше ничего не поможет.

– И что? Вы стали заниматься заменой?

– Да какой там. Это только в фантастике. Тут УЗИ через три месяца делают, а ты сердце, смеёшься что ли… Проконсультировались конечно, человеку 71 год, можно было бы его помучить, потаскать, даже в очередь бы на сердце возможно поставили, в самый конец, а тут счёт на месяцы идёт. Да и не перенёс бы он операцию, у него же почти не заживало ничего, кровь с гноем и лимфой как шли, так и шли. Так что нам тогда уже стало понятно, что это конец… Вернули нам его из больницы быстро, опять перевязали, помазали, прокапали и говорят всё, уводите, у нас места ограничены и заниматься с ним мы не можем, его уже в гнойную хирургию везти надо, мы его здесь держать не имеем права.

Ну и забрали в очередной раз, куда деваться. А Андрею с каждым днём хуже, соседи уже толпами ходят – им видите ли крики и запах мешает жить. Ну и Дима договорился, а он же с церковью связан, преподаёт в православном ВУЗе, у него там зав. кафедрой, отец Андрей, очень влиятельный человек. Представляете, схождение благодатного огня комментирует по телевизору! Ну и через него договорился Дима устроить его в одну очень хорошую клинику, которую патронирует РПЦ, в паллиативное отделение. Там условия очень хорошие, уход, обезболивание…

Он ведь и к нам приходил, отец Андрей, прямо сюда в квартиру. Андрей-то всё-таки до последних дней почти в сознании был. Так священника, когда пришёл, он не захотел в свою комнату пускать, велел его вывезти в прихожую, где почище. И там лично отец Андрей исповедовал, причастил и Соборовал.

– Я много читал про Соборование. Ведь Соборование что такое? Это ведь не отправка в последний путь. Считается, что Соборовать нужно только безнадёжно больных, что после Соборования человек или непременно умирает, или непременно исцеляется… Молитвы этого таинства могут исцелить болящего, если на то будет Божия воля. Но ещё при Соборовании человек получает прощение грехов. Это как перекрёсток. После него или туда, или туда.

– Да, ты прав, Дима мне так и пояснил. Ну вот, после Соборования и причастия, Андрей как бы успокоился что ли, покой обрёл, ругаться перестал. И ему ровно с тех пор, как ни странно, стала обезболивающая тройчатка помогать – анальгин с димедролом плюс кеторол в уколах, а до этого вообще ничего не брало, бывает же такое.

На следующий день и повезли Андрея в эту паллиативную клинику. А ещё я еду и думаю, вот скажу я ему, что его в богадельню везу помирать, да он же меня пришибёт. Он же коммунист, в КГБ работал, в церковь сроду не ходил, ярый атеист, а тут… Но принял он в себе Бога перед смертью, а Бог его принял, это я точно знаю. Только я вот думаю, что Бог почему-то меня не принимает, видимо виновата я в чём-то, не всё сделала, что могла.

– Да бросьте, тётя Галя, всё Вы сделали, что могли. Видимо бессильна тут была медицина, врачи они тоже не боги. А вы итак два с половиной года с ним…

– Ой, не могу это вспоминать, сразу сердце кровью обливается!

Вдова опять зарыдала.

– Ну вот, привезли его туда Дима с Борей. И он мне прямо там и говорит: «Мне тут так понравилось, так чисто, уютно, я хочу здесь остаться». А стояла его коляска перед смотровой. И как завезли его в смотровую, осмотрели, бинты сняли, а там уже… Но врачи нам не сказали ничего, только переглядывались. А потом и сообщили, что его срочно надо в гнойную хирургию, здесь они его не могут оставить, это место оказалось только для «сухих» больных.

И его уже увозить, как подходит к нам девушка прямо в коридоре, красивая такая, как ангел, и говорит:

– Я пришла Андрея Юрьевича перевязать.

И представляешь, стала ему раны обрабатывать, перебинтовывать. И мы спрашиваем: «Как же тебя, звать, красавица?», а она отвечает:

– София.

А я ещё подумала, где же наши Вера, Надежда и Любовь? Это я потом узнала, что это дочь отца Андрея, что она сама захотела помочь, узнав историю мученика Андрея нашего. Вот какие люди бывают. Потом София спросила наш адрес и приезжала каждый день, раны обрабатывать гноящиеся.

Ну повезли мы Андрея обратно, в нашу больницу, в гнойное. Привозим, его дежурный хирург осмотрел, нас отозвал в сторонку и сходу говорит:

– У него гангрена. Надо срочно ногу ампутировать.

Я уже ко всему была готова, ну надо так надо. Да и там такая нога, что… без слёз не взглянешь. А Дима ещё спрашивал покуда. Сначала вроде говорил по колено, а потом вроде сознался, что по самое, так сказать, не хочу…

Ну мы заходим обратно, к Андрею, и рассказываем ему всё как есть. А ведь согласие его формальное надо по закону, он же в сознании. И представляешь, он говорит:

– Нет, наотрез отказываюсь ногу отнимать. Так и запишите – отказываюсь категорически!

Видимо понял он всё, не захотел дальше мучиться. Дима потом ещё консультировался с церковью, не будет ли это считаться самоубийством, но ему дали ответ что нет, это последняя воля.

Но в тот момент мы все и врачи стали уговаривать его на операцию. Счёт-то на часы шёл, уже не на дни. Главный хирург, заместитель заведующего гнойным отделением, лично к нему пришёл и говорит:

– Андрей Юрьевич, ну зачем Вам эта нога? От неё одно мучение, да и не осталось почти ничего, одна гнилушка. А так и боль пройдёт, а потом протез Вам сделаем. Вы ещё танцевать у нас будете, помните «Повесть о настоящем человеке»? Ну что, отрезаем?

А тот твердит своё:

– Отказываюсь.

Мы и так его уговаривали, и эдак, и врачи к нему ходили. Там уже время до наркоты дошло, стали ему уколы делать из лекарств этих, подотчётных строгой отчётности. И впал он как будто в забытье, между сном и реальностью, лежит, глаза закрыл, а я у кровати с медсестрой разговариваю, которая уколы делает. Так она мне рассказала, что у неё тоже тяжёлая ситуация, что муж что-то натворил и его посадили. А Андрей-то вроде в отключке, в беспамятстве, а тут вдруг как спросит сзади нас:

– А на сколько его посадили, по какой статье?

Мы аж чуть не подпрыгнули. Представляешь, вроде спит, а всё слышит, понимает.

Тётя Галя, как будто вспомнив этот юмористический эпизод, вроде как даже улыбнулась краешком губ сквозь слёзы.

– Так вот, и так мы его, и эдак, а он всё одно твердит: «Отказываюсь ногу отнимать и всё тут». Мы говорим врачам – он же не в себе, он недееспособен, давайте мы подпишем согласие. А они – нет, говорят, признаков невменяемости нет, ничем не можем помочь.

Я в слезах к заведующей, на колени упала, прошу, та женщина вроде с пониманием. Говорит единственный шанс – пойти к главврачу, собрать консилиум, и чтобы консилиум решил, что ампутировать конечность жизненно необходимо, тогда могут обойтись без согласия. Это я теперь понимаю, что она меня успокаивала, чтобы отделаться. Ну и выпроводили они нас, ночь ещё пролежал Андрей в больнице между реальностью и небытием под наркотиками. Наутро мы приехали, потом заведующая сходила к главврачу. А тот говорит, мол, вы что, с ума сошли, никаких консилиумов, собирайтесь все вместе родственники с врачами и идите к нему последний раз, оценивайте вменяемость и получайте согласие на операцию.

Заведующая от него ко мне пришла, рассказала решение, а потом и говорит:

– Я, конечно, солдат. Мне-то что, скажут ногу отрезать, дело нехитрое. Только подумайте, ведь это последняя воля больного. Имейте уважение. Да и честно говоря, вообще после операции заживёт ли рана, большой вопрос с его сахаром, у него же свёртываемость нулевая. И к тому же… Вы же не думаете, что гангрена вечна, с ней счёт то на часы ещё вчера был… сепсис скорее всего уже начался…

Понятное дело, уговаривает, чтобы не резать лишний раз. Сходили мы ещё раз к нему в палату, а Андрей всё своё твердит: «Я всё понимаю, я вменяемый, отказываюсь от операции!». Вот такой упёртый, а так глядишь может прожил бы ещё полгода.

– Да, – вступил в разговор отец Сашки, – у меня вот у товарища на работе, у Козлова, тоже вот так жене ногу отрезали, из-за сахарного диабета, полгода она потом ещё полежала, потом вторую и всё… После второй она уже не оправилась.

– Тут и молодые-то помирают, да вспомнить хотя бы певицу, ну эту, как её, симпатичная такая была в молодости… тоже от сахарного диабета померла, сорока не было…

– Юля Началова?

– Ага, вот она, так у неё говорят всё вообще с мизинца началось, отрезали, глядишь бы ещё пожила… А так сепсис и кранты…

– Ну вот, а потом заведующая мне и говорит, мол больше я его здесь держать не могу. Во-первых, запах. Но запах что, люди ко всему привыкают. Во-вторых, палата общая, других коек нет, у неё там пациенты после операции, а тут гнойная гангрена, это же бациллы, зараза, не имею права его дальше держать. Ну и выпроводили нас восвояси, больше ничего слушать не захотели, дали с собой таблеток обезболивающих сильных с наркотиками, «Лирика», кажется называется. Да я успела-то дать ему всего три таблетки. Она, заведующая, кстати, сказала, что наркоманы их как раз и пьют, только по нескольку штук сразу.

Ну и пролежал он ровно день, дала я ему эти три таблетки и захожу под вечер, часов в 6, а он не реагирует на меня. Я ему: «Андрей, Андрей!», а он – нуль эмоций. Я давай по щекам хлестать, водой поливать – никакого эффекта. Ну вызвала сразу скорую, те приехали, померили давление – 60 на 40. Они что-то проверили ещё, кардиограмму сняли, говорят – он в коме, но стабилен…

– Да-да, помню, когда баба Маня помирала, ей тоже скорую вызвали, она ещё ехала шесть часов. Приехали, давление померили, вкололи глюкозу и уехали. Так всё это, для вида.

– Нет, эти говорят нам: «Давайте, мы его забираем, там уже никакого согласия не требуется, ногу режем и реанимируем, он стабилен, может выживет». Но я вспомнила слова заведующей про последнюю волю и написала отказ. Он пролежал целые сутки в коме, а было ровно тридцать первое декабря… И потом ровно пол шестого скорая сама приезжает, мы её даже не вызывали, видимо проверять положено. Опять пульс померили, давление, опять нам предлагают забрать, ногу отрезать и реанимировать, я второй отказ им написала. И как они уехали, полчаса прошло, я захожу в его комнату… а он… не дышит.

Тётя Галя зарыдала, а когда отошла повернулась к Сашкиному отцу и сказала:

– Толя, ты может поменяешь мне лампочки, вон те, встроенные в подвесной потолок, а то у меня нет теперь никого, а мои сам знаешь – один профессор, второй спортсмен, для них лампочки поменять матери – как в космос слетать. А я тут мастера вызывала, так он за три тысячи что-то сделал, они погорели-погорели, да и опять потухли. Представляешь, за целых три тысячи, а они потухли…

Сашкин батя оделся и побежал в магазин, за лампочками…