www.superizdatelstvo.ru

© Алексей Пентюшин, 2023

© Супер Издательство, 2023

Заика

Моим родителям —

Владимиру Алексеевичу

и Нине Феодосеевне

Пентюшиным – посвящается

1

В одном южном провинциальном городке в восьмидесятых годах прошлого столетия, в конце сентября, в самой обыкновенной семье на свет появился долгожданный первенец. Сын. Самый обычный пацанёнок со средним, пока ещё горизонтальным ростом и весом по статистике, белобрысенький, с узенькими глазёнками и маленьким симпатичным носиком, без дефектов и отклонений. Симпатичный, немного с миленькими чертами, чем-то даже смахивавший на девчонку. Любовь родителей к родному существу зашкаливала, они полностью отдавались воспитанию и укреплению его здоровья. Малыш рос подвижным и развитым ребёнком, и уже к двум годам читал чётко и внятно стихи, называл свои имя, отчество и фамилию, больше того – знал свой точный адрес и без запинки мог выстрочить скороговоркой все свои данные. И, что характерно, несмотря на ломаный детский язык, его понимали, он отвечал на вопросы взрослых для проверки его мышления и развития. Эти детские забавные рассуждения вызывали восторг у только что начинавшего становиться на окрепшие ноги малыша. Всё шло своим неторопливым естественным чередом, ничего не предвещая, а только тихо радовало – то первое зыбкое умиротворение от счастья материнства и отцовства к своему любимому калачику.

Родители, Владимир Алексеевич и Нина Феодосеевна Пентюшины, этого забавного и милого, любимого и прекрасного сына нарекли Алексеем в честь деда – балагура и шутника, анекдотчика и юмориста, доброго и всеми уважаемого человека, железнодорожника, с которым было хорошо, весело и комфортно, чья улыбка и смех всегда несли радость и настроение.

Молодые, красивые, здоровые, счастливые родители недавно созданной семьи были самыми обычными людьми среднего класса. В те времена всё общество и строй напоминали сплошной стандарт: с одинаковыми причёсками, одеждой и, главное, почти с одинаковыми зарплатами – так жило население страны, с авансом и зарплатой в определённые дни, со стабильными выходными и праздниками, бесплатным образованием и медициной. Люди много работали, но и достаточно отдыхали, по мне – так мечта, не чета моему взрослому, настоящему времени.

Приблизительно в два с половиной года моя мама забила первую тревогу по поводу речи. Она заметила: что-то со мной происходит неладное. Я принялся каждый звук в слове произносить по нескольку раз, с лишними паузами, особенно в начале каждого слова, стал замыкаться в себе, избегать общения, столь радостного ещё недавно, а затем и вовсе прекратил разговаривать и улыбаться. Логопед объявил диагноз: заикание. Меня поставили на учёт, под наблюдение и поиск причин заболевания. Врач дал рекомендации: отныне жизнь маленького человечка по расписанию. Теперь сон, завтрак, обед и ужин в определённое время, гимнастика, покой, отдых и никаких криков в сторону малыша, ограничение в подвижности.

Логопеды не знали, что во время беременности мама всегда с собой носила маленький резиновый мяч, потому что, как говорила она, ей не хватало запаха резины – потребность была колоссальной. Беременные женщины капризны по-своему. И я родился с мячом.

Что интересно, сначала я научился бегать, а уже потом ходить – где там тот покой, когда в три года меня уже никто на улице не мог догнать, даже взрослые! И бабушка в такой ситуации сделала хитрый ход, связав между собой резинки из-под старых трусов, длиной три метра, обвязывала мне грудь с одной стороны, а с другой – кисть своей руки, и так мы гуляли возле дома, при этом она сидела на стуле, а я, трёхлетний пацан, – на привязи, если порывался, то тут же возвращался назад. Мы жили возле дороги, а бабушка была очень грузна, и все мои поползновения вырваться на свободу пресекались остроумными путями моих родных воспитателей. Я уже тогда был шустр и быстр, а футбольный мяч стал моим лучшим другом – благо мы жили в частном дворе, где все углы и стены были ощупаны им по миллиону раз.

В три года меня определили в детсад, в логопедическую группу, к таким же индивидуумам, как я. В итоге рядом не оказалось обычных здоровых детей, и я почувствовал на себе клеймо неполноценности. Родители надеялись на чудо, на быструю поправку и возврат к нормальной речи, но увы – заикание только усугублялось. Детские годы в саду очень смутны. Явно помню, что радость доставляли мне только футбол и самый любимый друг – мой мяч, – а в футбол я играл здорово, как и во всех подвижных играх был на высоте. Друзей у меня не было, потому что я всё время молчал, а если пытался говорить, то вызывал улыбку или смех. Тогда я ещё больше закрывался, уходил глубоко в себя, понимая, что для меня же лучше молчать и не слышать унижающего смеха. Я по-детски рассуждал: зачем мне такой друг, который постоянно молчит, ни поговорить с ним, ни повеселиться?

После годового наблюдения моих родителей и логопеда стало ясно, что заикание не только не прекращается, но и перешло в худшую фазу – в спазмическую. Это когда ты пытаешься произнести любое слово, и у тебя в начале или в середине его происходит сбой, ты не можешь выговорить его, но не останавливаешься и надеешься на удачу, что вот-вот получится, и долбишь, как дятел, в одно место, а когда не хватает воздуха, начинаешь запрокидывать голову назад, выпучив глаза, вены вздуваются, как у певца в надрыве, и широко открывается рот. Это трудно себе представить.

«Сккккккккккккккккккк».

Расшифрую слово, которое пытался сказать: «Скажите!» – вот оно, заветное, но невозможное.

«Ппппппппппппп!» – интересно, а это какое?

«Пожалуйста!» всего лишь.

Мне так хотелось просто спросить и сказать: «Скажите, пожалуйста…», но это были только мечты, и с каждым словом и выражением происходило приблизительно то же самое. Цугцванг – положение в шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению и проигрышу позиции.

В тот момент я интуитивно понимал, что мои родители за меня бились, искали спасение любыми путями, главное – лишь бы кто-то помог. Они не могли смириться с тем, как страдает их ребёнок, и только спустя годы я представляю, как им было больно и не по себе. Отец даже психовал, глядя, как я корчусь и с какой ужасной мимикой и гримасами даётся мне каждое слово. Он был безоружен перед лицом моего недуга и от собственного бессилия. Конечно, дома я пытался разговаривать как мог, не стесняясь мамы и папы, и всегда находил понимание. Любящая мама-педагог была со мной мягка и нежна, часто целовала и прижимала к себе, и при моих постоянных неудачах в речи всегда старалась быть теплее.

– Сыночек, родной мой, не спеши говорить, не получается сказать – остановись. Сделай вдох и начни снова нараспев, – говорила она нежно. А я, конечно, не понимал, как это – нараспев. Да и как мне было такое понимать, когда я видел моих сверстников, которые уже строчили предложения как из автомата, быстро и чётко, а я буду медленно пытаться говорить, стараясь произносить, что-то типа полупения, полуречитатив? Нет, так дело не пойдёт – я лучше буду молчать.

Подходило время прощаться с детсадом, и остро встал вопрос, вернее, его стала ставить логопед, у которой я был на учёте, что она не выдаст разрешение на учёбу в обычной средней школе. За меня и родителей уже решили, где и в какой специализированной школе или классе мне существовать дальше. Но мама добилась, чтобы я учился в обычной школе, – это было дело принципа. На последнем, прощальном утреннике в саду я лихо выплясывал, но никакой речи и стихов не говорил, а мне их никто и не давал: ни разу в детсаду я ничего не рассказывал на публику. Зато моя мама готовила для меня такие костюмы на новогодние утренники! Я в них очень выделялся. Был я пиратом, Петрушей, Бармалеем и очень красивым лопоухим зайцем. Изящно сшитая заячья шапочка и шортики из натурального меха кролика. Мама всегда делала для меня красиво, чтоб я ни на секунду не задумывался о своей ущербности, – моя любимая, родная мамочка! Я был очень стройный, как кипарисик, сухой, с красивыми ногами, на меня хоть что надень – шло неплохо, а когда изюминка в костюме – я был попросту неотразим. Наверное, это своего рода компенсация за речевой дефект.

Первое, что приходит на ум, когда человек сталкивается с заиканием и не знает, с какой стороны подступиться, а тем более как лечить и бороться с ним, по старинке говорят: это не что иное, как сглаз. Когда на тебя «посмотрел» какой-то недобрый человек, о чём-то подумал и нарушил твой внутренний баланс – вроде как нечистая сила сидит в том глазу. Вот он посмотрел – и всё пошло наперекосяк. Эти старые приметы – колдуны, бабки-шептухи, ведьмы, – может быть, и достойны, чтобы так коварно думать о них, о нечистой силе, но мне кажется, вся эта нечисть достойна дедовских времен. Просто других познаний в медицине и науке ещё не велось и диссертаций серьёзных не писалось, никто не знал, собственно говоря, как и сегодня ответа нет, откуда это приходит и чем лечить. Лучшего выхода, как лечить от сглаза, не нашли. С чего-то нужно было начинать избавлять от страшного недуга.

В этот водоворот помощи подключились все, особенно бабушки, домой была приведена бабулька (божий одуванчик), которая видела на воске, кто напугал или стал виновником болезни. Над моей головой делались определённые манипуляции с тарелкой, а в тарелке – вода, над тарелкой капал в воду воск и застывал в воде, рождая какие-то орнаменты. Эти орнаменты и читали ушлые бабули, знавшие своё дело, а видели они многое: то волка, то собаку, то каких-то змей, то лицо какой-то женщины. В общем, каждая видела своего персонажа и, конечно, выдавала своё заключение. Меня так лечили раза четыре, да следом на воск ещё читалась молитва – это нужно было обязательно. Без молитвы ритуал был не закончен, а всё должно было быть по правилам, со семи атрибутами, знаете ли.

Однажды пришла одна совсем оригинальная бабулька. Сделав опрёделенные манипуляции с воском, она говорит моему бате:

– Просверлите дрелью в каком-нибудь дверном косяке дырку по его росту.

– Зачем?

– Сейчас я вылью воск, узнаю причину, и мы этот воск затолкаем в эту дырку.

Батя сделал, как было сказано, поставил меня возле дверного косяка и над моей головой стал сверлить толстым сверлом.

– Теперь воск затолкаем в отверстие, – подходя к косяку, причитала она. – И когда он перерастёт эту черту, тогда всё исчезнет. – Она перекрестилась.

Около года ждали. Я каждый день подходил к косяку, замеряя свой рост. Но, как говорится, бабушка надвое сказала. Вот так лечили раньше, другого не знали, главное, что верили и надеялись на чудо, но чудо по-прежнему не приходило. Перерос я эту черту, а воз был и ныне там – ничего не менялось. Мама утверждала, что у меня испуг, и рассказывала такую историю. Когда мы куда-то шли с ней по тротуару, то из-за забора выскочила собака, и я, ничего не подозревавший, от неожиданности встал как вкопанный, и, по наблюдениям мамы, с того момента и произошёл сбой в речи. Думаю, испуг был, но не до такой степени – что-то со мной произошло другое, необъяснимое. Спустя сорок лет я плотно начал изучать эту особенность – заикание, – но об этом дальше. Ибо всё не так ясно и загадочно до сих пор – и в медицине, и в психологии заикающегося человека.

2

Белая рубашка, цветы, школьный красивый новый костюм. Тёплым сентябрьским утром пошёл я в школу. Счастью не было предела. Такая же звонкая, крикливая малышня, как и я, окружала меня, в душе пели птички: уже не детсад, это уже школа – всё серьёзно. Помню, поставили нас по парам, девочка с мальчиком, мы взялись за руки – так торжественно – школьная линейка, музыка с колонок на всю округу и песня:

«Учат в школе, учат в школе, учат в школе…» «Малышей не обижать…»

Девочка спросила у меня вдруг:

– Как тебя зовут?

А я, как та ржущая лошадь, начал махать головой назад и в судорогах пытался произнести своё имя, но ничего не вышло, и с отчаянием отвернулся. Девочка как бы понимающе посмотрела на меня, промолчав в свою очередь. А когда заходили в класс после линейки, я наблюдал такую картину: эта девочка разговаривала со своей мамой и тыкала пальцем на меня. Я думаю, она говорила не о симпатии ко мне, – явно девочка никогда не видела такого мальчика, и это её повергло в шок. Мама ей что-то сосредоточенно объясняла. Думаю, она говорила:

– Плохо ему, болеет он сильно.

Я был очень молчалив и наблюдателен – моя болезнь заставила быть меня таким. Я очень тонко чувствовал взгляд и отношение к себе. В основном они были сочувственными, но иногда и насмешливыми. Я уже тогда понимал, как и с кем себя вести. Да, мама девочки была права: как я сильно страдал, как мучился, как меня бесила моя неполноценность – получеловек, который не может даже имени своего сказать, не говоря уже о фамилии и всём остальном, просто по-детски поговорить я не мог! Как я завидовал людям, как я им заглядывал в рот, когда они разговаривали и произносили слова, – для меня это была фантастика, какая-то другая планета! Вот тогда я себе сказал: «Вы мне будете заглядывать в рот, что бы я ни говорил, я добьюсь этого, чего бы мне ни стоило!» Боже мой, как вспомню, насколько было больно моей маленькой душе, как обидно, что я не «как все», аж горло сжимает, и сколько было слёз, невидимых миру, из жалостливых детских глазок, и сколько их будет потом, накрывающих пеленой и безысходностью. Слёзы с трудом держу.

Начался учебный процесс – всё новое, всё неизведанное, непонятное, непостижимое, новые отношения маленьких людей, свои характеры, своё «Я», новые знакомства. И они, конечно, недопонимали этого «чудного» мальчишку, который разговаривал только двумя словами «да» и «нет», активно кивал головой и при каждом вопросе улыбался своей широкой улыбкой, иногда делал пассы руками, активно жестикулируя и улыбаясь. Но всё-таки я начал ощущать неприязнь, свойственную детям, в силу их известной природной жестокости, выраженную в открытой форме или завуалированно. Как бы я ни скрывал своё заикание и ни пытался его утаить, на моём лице отражалось всё.

К лету вспомнили о тяжёлой артиллерии – моей бабушке родной, моего бати маме. Судьба её достаточно интересна. Родилась в начале двадцатого века в бедной семье, никогда не посещала школу, не умела ни читать, ни писать, занималась тяжёлой колхозной и домашней работой – просто физически не хватало времени. Да и не нужна особенно в те времена была наука школьная, задача была прокормиться, и в деревнях выживали как могли – тяжелейшим трудом с раннего утра и до поздней ночи, что характерно – ежедневно, без выходных. Как-то она рассказывала своё видение. Когда ей было четырнадцать лет, во сне, когда на часок прилегла в самый пик жары, к её кровати подошёл маленький, седой, с бородкой, очень опрятный старичок. Она акцентировала внимание на слове «маленький» и рукой показала себе по пояс – примерно метр двадцать. Он положил свою руку ей на голову – она говорила, что очень отчётливо чувствовала тёплую руку старика, – и спокойным тихим голосом произнёс:

– Детка, ты будешь лечить людей. Я даю тебе такую власть.