Никон и Разин:
штрихи к историческим портретам

Выясняя, что стояло «по ту сторону» Разина, в первую очередь обратимся к главным действующим лицам нашего повествования – Разину и Никону. Никон – «инородец», уроженец глухого нижегородского села Вельдеманово – человек, поднявшийся с самых низов, стал в 1652 году главой русской церкви и заслужил звание «собинного друга» русского царя.

Патриарх Никон – одна из самых масштабных и по-своему трагичных политических фигур русской истории. Его деяния, наверное, еще не осмысленны в полной мере. Профессор М. В. Зызыкин отмечал, что «в то время, когда иностранные ученые, будь то католики (Tondini, Palmieri) или протестанты (Стенли), выставляют Никона, как великого человека, не только национальной, но и мировой истории, русская светская историческая наука XVIII, XIX и XX века упорствует, – как бы под гипнозом построения церковно-государственных отношений, созданного в императорско-петербургский период русской истории, принятого по какому то недоразумению за критерий истинности в данном вопросе, – признавая величие личности Никона, упорствует в утверждениях, что он совершал какое-то дело чуждое русской истории и даже православия, обуреваемый страстями властолюбия и честолюбия».^[18]

Деятельность Никона по своим последствиям оказала на историю России влияние, сравнимое с влиянием деятельности Петра Великого. Для Руси Никон в период своего могущества был тем же, чем был в свое время для Франции кардинал Ришелье, умерший незадолго до начала активной деятельности Никона. Характерно, что Никон, так же как и «Красный кардинал», имел свою гвардию – патриарших стрельцов.

В период всеобщего действия Соборного уложения 1649 года, когда вся Русь сделалась фактически вотчиной Романовых, за Никоном, как за неким удельным князем, сохранялось его собственное «домовое вотчинное правило».^[19] По мнению историка церкви М. В. Толстого, «действия Монастырского приказа и самого Соборного уложения были парализованы сильным влиянием патриарха на царя. Хотя Никон не успел совершенно уничтожить Уложение и заменить его вновь изданною Кормчею книгою, но побудил царя разослать по всем воеводам выписки из градских Законов Номоканона в дополнение Уложения, с повелением производить суд по этим выпискам».^[20]

В церковных делах полномочия Никона даже превосходили полномочия могущественного французского кардинала, например, Никон своей властью судил и запрещал епископов.^[21] Он имел свой двор, тюрьму и нередко исполнял обязанности, сходные с обязанностями Ришелье – государственного секретаря и главы правительства Франции, – правил Русским государством. От имени церкви Никон был крупнейшим феодалом тогдашней России: от Москвы во все стороны света на сотни верст простирались патриаршие земли, и, по свидетельству Павла Алеппского, число домовых хозяйств в вотчинах патриарха достигало 25 тыс.^[22]

«Патриаршая власть при Никоне усилилась до высшей степени. Патриарх был действительным, а не номинальным только “великим государем”, окружил себя царской пышностью и величием. Он выстроил себе новый дворец, употреблял все средства тогдашнего искусства для украшения соборов и для благолепия богослужения; лучшие облачения в патриаршей ризнице принадлежат ему; на них употреблены целые пуды жемчуга, золота и камней; около митры первосвятителя видим корону».^[23]

Процессы реформ, инициированные патриархом, при всех его благих намерениях вывернули жизнь русского общества «наизнанку». Исправление церковных книг и обрядов вызвало настоящий церковный раскол, разделивший это общество на гонимых – старообрядцев – и гонителей – «никониан». Противостояние между ними красной нитью прошло через всю последующую российскую историю. В этом противостоянии ни та ни другая сторона не жалела ни сил, ни средств, и очевидно, старообрядчество спустя два с лишним века сумело победить своих гонителей, впрочем, для старообрядцев эта победа оказалась «пирровой».

А началось все с того, что в середине XVII века России, вернувшей свой вес и влияние в Восточной Европе, понадобилась новая идеология – идеология Империи. Московское православие, в течение долгого времени развивавшееся обособленно, могло сделаться такой идеологией только после своего обновления, так сказать, «апгрейда». Россия расширялась на запад, на восток и на юг, и ей были необходимы «духовные скрепы», позволяющие объединить общей идеологией многонациональное население растущей страны. Такими «скрепами» и должно было сделаться «обновленное» московское православие.

Речь шла ни много ни мало о смене парадигмы исторического развития Руси-России. А. В. Пыжиков указывал, что «в соответствии с византийским образом “всея Руси” Малая (то есть Киевская) Русь объявлялась истинным началом всей России, существование последней без Украины подавалось как некая неполноценность или аномалия. А потому необходимо выправить исторический дефект, вернуть страну к истокам, очистить ее от всего наносного. Исходя из этой схемы, долгое пребывание вне “родины-матери”, то есть вне Украины, якобы испортило московитов, требовало религиозно-нравственного исцеления “заблудших”. Лекарством провозглашалось “правильное” православие киевской церкви, через греков сохранившее всю полноту веры…».^[24] Правильно это было или нет, судить уже нам, потомкам, но отказать Никону в грандиозности замысла нельзя.

Обладая широчайшим умом и организаторскими способностями, патриарх начал обновление идеологической парадигмы «Русской веры», приводя ее в соответствие с канонами православия вселенского.

План реформы был самым масштабным. Обновляя каноны и правила богослужения, Никон и его соратники создавали новую церковь – церковь вселенскую, в которой служение Богу и государю уравнивалось, делалось призванием. Неслучайно патриарх начал строить под Москвой, на реке Истре, точную копию библейского Иерусалима – Новый Иерусалим, давая окрестным селам названия новозаветных селений. Этим самым он как бы «отменял» Старый Иерусалим – место, где убили Христа, и возводил Новый Святой Град – новую столицу вселенского православия. Эти устремления Никона полностью разделял православный царь. Именно по его указу Воскресенский монастырь был назван «Новым Иерусалимом».^[25]

Замысел Никона был воистину космический – сделать Русь новой «Землей обетованной». На путях осуществления этого замысла Никон не только «смирял и наказывал», но и вел большую просветительскую работу. Он собрал богатейшую библиотеку, сам отлично знал Священное Писание, устраивал училища, открывал типографии, собирал вокруг себя ученых людей, строя тем самым новую православную культуру, которая должна была сделать Москву подлинным Третьим Римом.^[26]

«Для него православие было строительной силой, и он хотел, чтобы оно проникало во все поры русского государства. Его Третий Рим значительно отличался от Третьего Рима старообрядцев, видевших в формах русского православия, как оно сложилось до Никона, последнее слово и критерий истины. Никон не сливал, подобно им, православия с обрядностью и церковного общества с политическим. Общество церковное было для него шире политического и призвано служить вехами для последнего, с целью его улучшения и преображения. Он отвергал Аввакумовское отчуждение от науки, выразившееся так метко в словах Аввакума: “Еллинских борзостей и риторских не текох, но пребывал в учении благодатного закона”, или “вера потреба ко спасению, а не риторика и грамматика”; Аввакум называл философов греков и малоросов “песьими сынами”, а Никон заводил библиотеку с сочинениями греческих и римских классиков, мощной рукой стремился к насаждению школ, типографий, выписывал киевских ученых для переводов книг, устраивал школы художественной иконописи, заводил новые производства, и наряду с этим заботился о благолепии Богослужения, уничтожил единогласие, ввел киевское пение в церквах».^[27] Греческие священники, находившиеся тогда в Москве, называли патриарха Никона «вторым Златоустом».^[28]

Свою миссию он ставил в один порядок с миссией православного царя. Алексей Михайлович Тишайший – сам деятель государственного масштаба, хорошо понимал, с личностью какого полета свела его судьба. По воспоминаниям современников, скромный и набожный царь Алексей Михайлович не отличался крепким телесным здоровьем, и Никон, будучи богатырем от рождения, напротив, таким здоровьем буквально «дышал», был «мужчиной ражим». Его саккос весил четыре пуда, омофор – около полутора пудов, и Никон служил в них и ходил в далекие крестные ходы.^[29]

Казалось, в лице Алексея Михайловича и Никона встретились дряхлеющая Московия, замкнутая в междуречье Волги и Оки, и могучая, бескрайняя Евразия, которая должна была своими богатырскими соками напитать тщедушное тело московского византизма. «Неограниченная дружба соединяла патриарха с царем. Вместе молились они, вместе рассуждали о делах, вместе садились за трапезу, и так было каждый день. Патриарх был восприемником детей царских. Ни одно государственное дело не решалось без участия Никона в течение шести лет. И великий ум, предприимчивый, твердый характер Никона отпечатлены на этих годах, счастливых для государства Русского (1651–1657)».^[30] Русский писатель и публицист XIX века М. А. Филиппов, написавший о Никоне исторический роман, в предисловии к нему указывал, что, «устроив внутри государства строгий порядок, сокрушив казнокрадство, уничтожив фактически местничество и заставив уважать и беспрекословно исполнять указы, Никон создал армию и артиллерию, выписав из Голландии и Англии не только порох, орудия и оружие, но и инженеров, солдат, то есть образовал рейтарские и драгунские полки. Создав, таким образом, войско, он вступил в союз с Богданом Хмельницким и собрался не только сокрушить Польшу, но воссоединить политически – под главенством русского царя, а религиозно – под главенством русского патриарха – все славянские народы, исповедовавшие грековосточную веру».^[31] М. В. Зызыкин также считал, что «война за Малороссию началась в значительной степени под влиянием Никона, а бояре ею тяготились, как бременем, и историческая задача по объединению России у них отступала на задний план перед их нежеланием воевать».^[32]

До самой смерти царь благоволил Никону, несмотря на ожесточенное отношение к нему придворных, до самой смерти не исключал возможности примирения с опальным патриархом. По свидетельству Ясского архимандрита, также приравнивавшего Никона к Златоусту, даже в период суда над Никоном царь ночью, тайком от бояр, посещал опального патриарха.^[33] Никон, будучи в ссылке, получал от царя деньги и дорогие подарки и не терял надежды на возвращение до тех пор, пока не умер наследник Алексей Алексеевич, а настоятель Ферапонтова монастыря не донес на контакты Никона с донскими казаками.^[34]

Патриарх имел большое влияние на царя и пользовался этим влиянием, любил Алексея Михайловича и искренне считал, что православный царь в делах духовных так же подвластен своему патриарху, как и простые смертные. Его тезис о том, что «священство выше царства», нельзя объяснять только каким-то особенным властолюбием Никона, а именно его осознанием того, что через патриарха вершится воля Бога, действует Провидение. Никон прямо установил тот тезис, что если «Царство не чтит Церкви и священства, то непрочно стоит».^[35] И, как показало время, оказался прав.

Алексей Михайлович, по христиански смиренный, говорил: «Мне, грешному, здешняя честь, аки прах».^[36] И, безусловно, отдавал должное власти патриаршей. Неслучайно царь настоял на принятии Никоном титула великого государя, который до него носил только патриарх Филарет, и то по праву отца царя Михаила Романова. Из-за этого патриаршего титула иерархи русской церкви стали называть себя «государями» и говорили: «Мы суду царскому не подлежим, судит нас сам патриарх».^[37]

Этот титул мы еще вспомним в нашем повествовании, а пока добавим только, что ношение подобного титула потом вменяли Никону в вину его недруги. Но он, несомненно, не вкладывал в этот титул того понятия, какое оный имеет для царя. Никон полагал себя великим государем царства духовного, считая себя «самым первым рабом Божьим». А вот примат этого духовного царства над царством земным для него был непреложным. Тем не менее в мирской жизни употребление Никоном такого титула свидетельствовало именно о двоевластии на Руси, и неслучайно историк писал, что «тон грамот Никона прямо указывал на двоевластие…»^[38]

Строя новую идеологию, Никон, сам потомок вчерашних язычников, сделался яростным гонителем язычества. Для православных же он старался быть образцом служения Богу, ревностно соблюдал все предписания своей религии, жестко требуя того же от подчиненных и приближенных. Во время своего послушания на Соловках будущий патриарх, кроме общего келейного правила, ежедневно прочитывал всю Псалтырь и клал по тысяче земных поклонов.^[39] Будучи патриархом, питался простой пищей вместе с другими монахами, носил простую одежду, участвовал наравне со всеми в строительстве и заготовке продовольствия для нужд братии. Во время постов «проводил жесточайшую жизнь» в отшельничестве, творил молитву со многими поклонами, уделяя сну не более трех часов в сутки.^[40]

Подвижничество Никона еще больше привязало набожного царя к патриарху, и, разумеется, сановным феодалам и другим придворным не нравилось такое влияние безродного мордвина на царя. «Враги патриарха не могли простить ему, что он, простой крестьянин, даже не чисто русский, а “вальдемановский мордвин”, стал управителем государства и что уже в течение нескольких лет царь смотрел никоновскими глазами на дела русской церкви и русского государства».^[41]

Немало противников стяжал Никон и среди церковных иерархов, которые (иные по недовольству преобразованиями, а иные и просто из зависти) ненавидели патриарха. Популярность Никона и его неограниченная власть привели к тому, что яростный враг патриарха Иван Неронов упрекал царя, говоря, что «государевы царевы власти уже не слыхать на Москве, а от Никона всем страх, и его посланники пуще царских всем страшны».^[42] Другие противники Никона шли еще дальше и твердили царю, что «великий государь патриарх не довольствуется в равенстве власти с великим государем царем, но стремится превысить его; вступается во всякие царственные дела и в градские суды, памяти указные в Приказы от себя посылает…».^[43]

Вмешательство Никона в «царственные дела» сослужило ему плохую службу. Неудачно закончилась русско-шведская война, сторонником которой был Никон, в бумагах патриарха обнаружили следы его связи с агентом польских магнатов на Украине – И. Выговским.^[44] Конфликт Никона с царским окольничим Б. Хитрово окончательно рассорил его с царем, и в 1658 году Никон подвергся опале, а собранный в 1666 году церковный собор объявил патриарха низложенным. Опальный Никон не смирился и, отлично понимая, что стало причиной его размолвки с царем, решил продолжить свою борьбу, которую считал не просто борьбой с боярами, не борьбой за патриарший трон, не борьбой за милости и привилегии, а борьбой за душу царя, считал своей борьбой за будущее Империи.

Тут очень важно понимать, что Никон не ассоциировался у жителей Московии с каким-то расколом, хотя историки церкви отсчитывают начало раскола с 1654 года, с момента выступления Аввакума против указа о 12-ти земных поклонах.^[45] Напомним, что первыми раскольниками в 1652 году были названы последователи Капитона Даниловского – «капитоны», однако движение это, хоть и охватившее достаточно большую территорию тогдашней Руси, никак не было связано с церковными реформами Никона.^[46] «Великое дело Никона принималось большинством духовенства и мирян с полной покорностью. Только немногие обнаружили противление пробудившемуся общему сознанию нужды в исправлении книг».^[47]

Историк и публицист А. П. Щапов указывал, что «раскольничьи заблуждения» распространялись еще при патриархе Иосифе посредством книг, напечатанных в 1642–1652 годах, которые особенно «заразили молодое поколение», а Никон, «яко бодрый Христова стада пастырь и неусыпный страж», как раз и призван был побороть эти заблуждения.^[48] Щапов отвергал обвинения Никона в расколе, называя их несправедливыми, и считал исправление книг только «поводом к открытию раскола».^[49]

Безусловно, с высоты своего времени мы можем сказать, что семена раскола были если не посеяны, то не вытравлены Никоном. Уже в начале реформ явились недовольные исправлением богослужебных книг, главным образом священники. Многие архиереи и протопопы были раздосадованы скорыми и навязываемыми силой преобразованиями. Их ссылали, лишали сана, а в ответ «они злобно хулили патриарха… называя святейшего антихристом и иными ругательствами…».^[50] Но это были именно маргинальные выпады, и реформы принимались народом, ведь проводились они царем и патриархом. Тот же Неронов, после всех метаний явившись к Никону, объявил: «Если патриархи собственноручно написали, что надобно креститься тремя перстами, и непокорных подвергают осуждению, я не желаю быть под осуждением вселенских патриархов».^[51]

Начало расколу было положено тогда, когда приближенные царя, желая оклеветать Никона, стали использовать недовольных преобразованиями в своих целях. Началось все с клеветы бывших клевретов Никона на своего покровителя, и эта клевета была умело использована придворными интриганами – противниками патриарха, после чего колесо гонений завертелось. Сместив Никона, они достигли своего, но и это был еще не раскол в том понимании, какое мы в него вкладываем.

Это был раскол между церковью и государством, а раскол, приведший, без преувеличения сказать, к расцерковлению Святой Руси, явился уже следствием осуждения Никона и его извержения из сана. Повторимся, что реформы, начатые патриархом, вначале поддерживались в народе. В усмирении несогласных Никону помогал дар убеждения, блестящее знание Писания и церковных догматов, а если это не действовало, то в ход шли порка и другие наказания – церковные и светские, вплоть до патриаршего проклятия и ссылки. Но, проклиная приверженцев старых книг и обрядов, Никон не проклинал самих этих книг. Более того, своему противнику Ивану Неронову патриарх указывал, что «можно служить и по старым служебникам…»^[52] Зеньковский утверждал, что после нескольких лет активной церковной реформы Никон даже разочаровался «в богослужебных нововведениях и грецизации русского устава».^[53]