Он никогда не задумывался – почему, к примеру, бокс, а не прыжки в высоту, не лыжные гонки. Его выбор не требовал доказательств, он таким родился. Как еще доказать человеку, что он не прав? Быстро и убедительно. Правильно: «печень-голова-печень». Человек становится сговорчивым на глазах. Долго рассусоливать Стас не любил, на кулаках объясняться казалось и быстрей, и легче. В школе по-другому не получалось, в институте стало сложнее, чаще старались обойтись словарным запасом. Но иногда, если слов не хватало…
Тренировался нерегулярно: дежурства, учеба… Иногда хотелось и в кабаке с друзьями расслабиться, и в кино сходить, и просто погулять. Но Стас старался хотя бы один вечер в неделю побоксировать.
К сожалению, он пока не мастер спорта, не олимпийский чемпион, ему никто «лапы» держать не будет, отрабатывая конкретный удар. Хотя возможность такая была, он ею не воспользовался.
Завкафедрой физвоспитания, лысый толстяк Игорь Игоревич Маслов, как-то увидел тренировку Пермякова, предложил выступить на первенстве города.
– Будешь серьезно тренироваться, выступать на ринге. Экипировочку я тебе обеспечу по высшему разряду. Не пожалеешь!
– Извините, но я хирургом хочу стать, а не боксером, – лаконично ответил студент преподавателю. – И даже не тренером по боксу. Так что один раз в неделю, чисто для себя, мне кажется, вполне достаточно.
Маслов ничего не сказал, лишь пожал плечами, как-то странно взглянув снизу вверх на студента, и пошел по своим делам.
В зачетке за семестр появился «уд» вместо «хор» или «отл». Поинтересовался у других студентов – ни у кого больше «уда» не было.
Услышав про это, напарник Стаса по тренировкам Ильдар Исрафилов во время разминки попытался расставить точки над!:
– Ты не понимаешь политику партии! Вспомни, что писал в своей работе «Партийная организация и партийная литература» Владимир Ильич. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя!
– При чем здесь мои занятия боксом? – недоумевал Стас.
– Если перефразировать, адаптируя эту мысль к боксу, то получится следующее: владеть приемами бокса и не выступать за родной институт тебе никто не позволит. Не по-комсомольски. Все, чего ты достиг в этой жизни, – этим ты обязан партии и правительству. В том числе – и своими успехами в боксе. Они такую возможность тебе предоставили. Если бы их не было, то…
– Иди ты! – опешил Стас. – За уши притянуто! Никогда не поверю!
– Даже доказывать не надо, это – аксиома. В мединституте существуют традиции, к ним надо относиться серьезно. Тебе никто не даст закапывать твой талант в землю. В тебя что, зря деньги вкладывали?
Они перешли на шаг, чтобы успокоить дыхание, Исрафилов даже сделал несколько дыхательных упражнений. Теперь – растяжка, потом тренажеры и, наконец, фруктовый десерт. Именно так Стас именовал боксерские груши.
Ильдар выдыхался быстрей, ему не хватало дыхания, хотя он и не курил.
– Это из-за частых пневмоний в детстве, – объяснил он на первой тренировке. – В основном все справа. Я словно чувствую, что в правое легкое меньше воздуха заходит.
– Может, тебе не стоит надсаживать больные легкие? – забеспокоился Стас, подходя к штанге. – Занялся бы шахматами. В боксе грудную клетку молотят – будь здоров.
– Наоборот, сказали – заниматься можно. Надо именно тренировать.
Когда спустя час они вышли после тренировки на морозный январский воздух, Исрафилов вернулся к политической теме.
– Мы в какой стране живем? – неожиданно поинтересовался он. И сам же себе ответил: – Правильно, в стране равных возможностей. Где бы ты ни родился: в деревне, в городе, – эти возможности равны. У каждого есть шанс.
– Чушь собачья, – выдохнул Стас в сердцах. – Не жил ты в деревне, не знаешь, что такое распутица весной, что такое обложные дожди осенью. Ты учился в городской школе, по чистенькому асфальту ходил в ботиночках. Тебе не понять того, кто в кирзачах да в галошах месил грязь. И ты хочешь сказать, что у нас равные возможности? Самому-то не смешно?
– Я же говорю – политику партии ты не понимаешь. Аполитично рассуждаешь! У нас так декларируется! Думаешь, наш Маслов – это не политика? Еще какая! А ты его, мягко говоря, послал.
– При чем здесь Маслов? – рассмеялся Пермяков. – Он и в партии-то не состоит! Наверное…
– Вот именно – наверное. А как же ему тогда кафедру доверили, если он в партии не состоит? – поставил вопрос ребром Ильдар. – Заведовать кафедрой и быть при этом беспартийным – это все равно что жить в обществе и быть свободным от него. С беспартийного не спросишь по всей строгости.
Стас так и не понял тогда: серьезно говорит однокурсник или прикалывается.
– Как у тебя все гладко получается!
– Ты бы слушал да на ус мотал, пока я жив. Чтобы знал, что говорить, если вызовут на ковер. Там надо базар фильтровать! А то брякнешь не то, у кого мы тогда будем списывать?
Фонарь тускло освещал проталины на асфальте, облезлую скамейку у подъезда, покосившуюся урну. Стас поднял голову и почему-то вздрогнул. Перед глазами светилась одна-единственная надпись – «Аптека».
Не сразу в голову пришла разгадка столь необычного рефлекса. Каких-то полчаса назад он в общаге беседовал с Яковом Блюмкиным, тот спешил поскорей закончить разговор, то и дело заглядывая в крохотную книжицу. Стас поинтересовался, попросил полистать.
Книжицей оказался томик стихов Александра Блока. Особенно врезалось в память четверостишие:
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет…
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так. Исхода нет.
Какая-то магическая сила таилась в строчках. Разобраться, что это за сила, он не успел. Взглянул на часы, вспомнил, что опаздывает на свидание с Людочкой, вернул книжку хозяину и помчался.
И хотя думал всю дорогу о другом, строчки на уровне подсознания не исчезали, не растворялись. Когда же наяву увидел фонарь, ночную улицу и аптеку, они словно вынырнули из глубокого омута.
Попробуй тут не вздрогни.
– Мог бы и цветы купить, рыцарь! – Людочка подошла незаметно, похлопала его по плечу, посмотрела с укоризной. – Или стесняешься?
– Извини, мне показалось, – смутившись, он сунул руку в карман. – Мне показалось, что цветы для тебя не так много значат, как…
– Это почему еще? – она надула губки, нахмурила брови, став похожей на капризную принцессу из фильма «Старая, старая сказка».
Они брели по Комсомольскому проспекту, то и дело пропуская спешащих в разных направлениях прохожих.
– Ну, потому, что тебе их и так дарят на выступлениях. Одним букетом больше, одним меньше. К тому же постоят они в вазе пару дней и завянут. Даже памяти не останется.
– Какой ты все-таки глупый, – вздохнув, Людочка взяла его под руку. – Цветы нравятся всем женщинам… Без исключения.
– Погоди, не перебивай, – с этими словами он достал из кармана маленькую коробочку. – Поэтому я решил подарить тебе цепочку.
Людочка остановилась, он повернулся к ней, протянув подарок.
В этот момент какой-то шустрый малый, выскочив как черт из табакерки, буквально вырвал у него из рук коробочку и пустился наутек. Стас рванул было за ним, но несколько раз запнулся и, потеряв равновесие, шлепнулся в весеннюю жижу. Представить, как глупо он выглядит в глазах своей девушки, не успел, так как быстро вскочил и продолжил преследование, которое продолжалось почти целый квартал.
Когда настиг обидчика, дал волю кулакам. Никто из прохожих не помешал ему, не остановил. Дубасил Стас от души.
– Где цепочка, сука? – цедил он, занося руку для следующего удара. – Считаю до трех. Раз, два, три.
Вор – веснушчатый парнишка лет пятнадцати – улыбался окровавленным щербатым ртом и даже не думал отвечать на вопрос.
Вскоре подбежала запыхавшаяся Людочка. Она стащила Стаса с парня, помогла подняться, начала отряхивать.
– Оставь его, у него нет цепочки. Я видела, как он ее передал сообщнику. Я тебе кричала, но ты ничего не видел и не слышал, как бык за красной тряпкой помчался. Не расстраивайся, мне все равно приятно, честно…
– Да, уж букет цветов-то точно никто бы не выхватил, – морщась от боли в окровавленном кулаке, пробубнил Стас.
Парнишка тем временем исчез, растворился в толпе, словно его и не было. Людочка взяла Стаса под руку, повела в обратном направлении.
– Вот ты, оказывается, какой…
– Какой? – спросил он, ощущая, как в ботинках хлюпает ледяная вода, а зубы начинают стучать. – Взбалмошный? Психованный?
– И то, и другое. Пойдем ко мне, обсохнешь. Я кое-что могу постирать. Будешь как огурчик.
Обида клокотала в нем, требовала выхода, он сдерживался из последних сил. Хотел сказать, сколько стоила цепочка, но вовремя одернул себя. Лучше помолчать какое-то время, можно наделать таких глупостей, что потом будешь локти кусать.
– У тебя мама, наверное, дома.
– Мама в больнице, у нее началась декомпенсация. Сделают несколько капельниц, отеки снимут и – домой. Это уже проверено.
– До следующей декомпенсации? – бесцветно поинтересовался Стас.
– Угу… Только почему-то декомпенсации становятся все чаще и чаще. А светлые промежутки – все короче и короче.
– Как ты думаешь, почему у нас не оперируют на сердце? Ведь больных очень много, очереди и в Свердловск, и в Горький…
– Сколько раз я задавала себе этот вопрос! Ты бы только знал!
Они подошли к зданию напротив аптеки. В памяти Стаса снова всплыли запомнившиеся строчки, он даже собрался их продекламировать, но Людочка опередила его:
– Мне кажется, здесь все зависит от конкретных личностей. От чьей-то настойчивости, силы воли, если хочешь. Дело не столько в умении оперировать. Думаю, этому можно научиться. Центр сердечно-сосудистой хирургии необходимо сначала организовать, подключить множество руководителей, даже министров. Пусть на бумаге, пусть даже в чьем-то мозгу, но надо организовать. Взять на себя ответственность.
Стасу стало не по себе от услышанного. От интонации, какой-то незнакомой рассудительности. Хрупкая девушка, лисичка-невеличка, как он ее про себя называл, говорила как государственный деятель, как крупный руководитель.
Они поднимались этаж за этажом, Людочка продолжала горячо говорить, словно забыв, что ее друг весь мокрый и нуждается в скорейшем обогреве.
– И еще я думаю, что очень важно начать. Когда начнешь, появятся и конкретные проблемы, которые потребуется решить…
С этими словами девушка достала из кармана ключи и принялась открывать обшарпанную дверь. Оказывается, они давно стояли на лестничной площадке перед ее квартирой.
В прихожей ее словно подменили.
– Ой, я совсем забыла, что ты мокрющий. Давай быстро раздевайся, – скинув с себя пальтишко, шапку и сапоги, она окинула его взглядом и всплеснула руками: – Ты простудиться можешь! Я сейчас наберу горячую ванну. Еще не хватало, чтобы ты воспаление легких схватил. Не прощу себе этого!
– Обойдусь без горячей ванны, – попытался возразить он, но получилось как-то неубедительно. – Надо брюки чуть подсушить, и все. На батарее самое подходящее для них место. Этого вполне достаточно.
Не обращая никакого внимания на его недовольство, девушка исчезла в ванной. Вскоре оттуда раздался звук бурлящей воды.
– А ты пока мусор вынеси, пожалуйста, в туалете ведро стоит, – прозвучало из-за двери так буднично и без эмоций, что Стас почувствовал себя подкаблучником при своенравной и деспотичной супруге.
«Только пусть попробует мне отказать после этого!» – подумал про себя, выходя с полным ведром из квартиры.
Народ ждал «мусорку» – это было понятно по праздно прогуливающимся вдоль дороги женщинам в расстегнутых пальто и небрежно накинутых шалях. Их ведра благополучно покоились возле скамеек у подъезда.
– Едет! Едет! – раздалось со стороны дороги. Стас не успел оглянуться, как прибежавшие похватали свои ведра и встали к «мусорке» первыми. Мусоровоз наподобие навозного жука медленно вполз во двор, развернулся и раскрыл свою огромную вонючую пасть. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, уступая место следующим. Когда пасть мусоровоза наполнилась, водитель нажал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно начала проглатывать порцию.
– Куда! Твою мать! Зашибу, – замахнулся он на какую-то бабку, попытавшуюся не вовремя опростать свое ведерко.
Челюсть к тому времени еще не вернулась на место.
Стас терпеливо пережидал, стоя со своим ведром в сторонке, с улыбкой глядя на работающих локтями жильцов. Из «пасти» что-то капало, запах стоял не хуже, чем в анатомичке. Студент представил, как в ванной в эту минуту набирается вода, как он скоро погрузит в нее свое уставшее тело, и ему немного полегчало.
Ни в общаге, ни в Усолье он не сталкивался с таким явлением, как «мусорка», поэтому все увиденное немного смахивало на театр абсурда.
– Ты умрешь со смеху, – поделился он впечатлением с Людочкой, вернувшись с пустым ведром в квартиру. – Но я первый раз в жизни вываливал мусор в такую странную машину.
– Вываливал-то, может, и в первый раз, но не видеть ее на наших улицах ты просто не мог, – пригрозила она ему пальчиком. – Так что не заливай. Лучше скидывай свои мокрые причиндалы.
Поставив ведро на место, Стас начал быстро раздеваться. Пальто еще можно было как-то отчистить щеткой, брюки же нуждались в конкретной химчистке.
– Видеть-то видел, но как она странно работает… Хотя по пермским улицам часто снуем туда-сюда. Мы ж студенты!
– Если бы я знала, что наш мусоровоз произведет на тебя такое впечатление, я бы подготовила больше ведер. Не отвлекайся!
– А что я надену?
– Ты напрасно думаешь, – раздалось откуда-то с кухни, – что у нас с мамой не найдется для тебя чистой одежды. У нас есть потрясающий махровый халат! Увидишь – упадешь!
– Я вовсе так не считаю, – заметил Стас, наблюдая за лужей, которая растекалась под ним в прихожей. – И думаю, мне на сегодня падений достаточно. Так что от халата постараюсь не упасть.
Спустя четверть часа он лежал в горячей ванне, чувствуя, как блаженство медленно овладевает каждой его клеточкой. Брюки Людочка замочила в тазу, а пальто развесила сушиться в коридоре.
Может, и неплохо, что цепочку украли. Когда бы он еще оказался у нее в гостях, да еще в ванной!
Вообще, ванна для советского студента, проживающего в общаге, – удовольствие из разряда запредельных. Банным днем у них с Гончаренко считался четверг, но разные обстоятельства то и дело сдвигали важнейшее санитарное мероприятие в сторону увеличения безводного периода.
С другой стороны, неспешно размышлял он, массируя струей из душа истосковавшееся по расслабухе тело, если бы знать, что все так удачно сложится, то не цепочку купить следовало, а бутылку шампанского, коробку конфет и набор свечей для романтического свидания.
Огромное желание позвать девушку «потереть спинку» таковым и осталось из-за овладевшего им ступора, а сама Людочка, к сожалению, не предложила. Может, ей тоже овладело нечто подобное?
Халат оказался великоват, Стас в нем практически утонул. Ссадины от падения на его локтях и на коленях Людочка обработала зеленкой. На костяшки пальцев, распухшие от ударов, наложила полуспиртовой компресс.
– А вдруг перелом? – испугалась сначала девушка.
– Нет никакого перелома, – уверенно возразил будущий хирург. – Обычные ушибы. У меня так тыщу раз бывало. Заживет как на собаке.
– Много приходилось драться?
– Да уж приходилось…
Ему почему-то вспомнились строчки из поэмы Твардовского «Василий Теркин»:
– Много ль раз ходил в атаку?
– Да, случалось иногда.
И вот, наконец, все необходимое и экстренное сделано, они сидят друг напротив друга в тесной кухне за столом, едят бутерброды с маслом, запивая их чаем. А разговор все не получается, слова на ум приходят не те.
– У тебя есть магнитофон или проигрыватель какой-нибудь?
– Потанцевать захотелось? – Людочка лукаво улыбнулась, закрыв глаза. – Следуя твоей логике относительно цветов, мне должны надоесть и танцы. К тому же в таком огромном халате ты вряд ли сможешь танцевать. Запутаешься и упадешь вторично. Тогда перелом наверняка будет.
– Смотрю, тебе не терпится мне что-нибудь сломать. Это жестоко, тебе не кажется? – он выдержал паузу, потом набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: – Так и быть, халат я сниму и буду танцевать в чем мать родила. Как тебе такая идея?
– Ты меня нисколько не стесняешься? – она опустила глаза. – Хотя видишь всего третий раз в жизни.
– А мы выключим свет и будем танцевать в темноте совершенно голыми. Разве не романтично?
– Наверное, романтично, только сначала скажи, ты наелся? Может, надо приготовить что-то посущественней бутербродов? Есть курица и макароны.
Стас не хотел слышать ни про какую курицу. Не отрываясь смотрел на девушку, пожирая ее глазами, мысленно раздевая.
– Т-только т-танцевать. И непременно без одежды. Ничего другое в голову не лезет.
Войдя в комнату, Стас уловил стойкий запах старого больного человека. Его чувствовала и Людочка, он поймал ее извиняющийся взгляд, дескать, что ж тут поделаешь… И – улыбнулся в ответ.
Проигрыватель «Вега» с двумя колонками и набором пластинок оказался как нельзя кстати. Вкусы в музыке у них почти совпадали.
– Только надо негромко, – предупредила она, – уже позднее время, соседи начнут стучать по трубе.
– У тебя строгие соседи? Любят скандалить? Так мы их быстро успокоим. Вернее, я успокою.
– Соседи как соседи, обычные, – пожала она плечами. – Кому понравится громкая музыка в поздний час. Как ты умеешь успокаивать, я уже видела!
– Я вырос в своем частном доме, и мне совершенно незнакомо это понятие – соседи сверху, снизу, справа, слева… Никогда не задумывался об этом. Если только кто подвыпивший на улице посреди ночи начнет горлопанить. Так это в основном в праздники.
– Таких и у нас хватает.
– Если честно, я готов танцевать с тобой без музыки, – заметил он, доставая из конверта с изображением Джо Дассена пластинку и ставя ее на диск проигрывателя. – Как ты, помнишь, тогда, в коридоре клиники. Ты танцевала в полной тишине.
– Тогда музыка звучала во мне, внутри. Мне было достаточно.
– А сейчас она в тебе не звучит? Прислушайся!
Все как-то само собой получилось. Он дотянулся до выключателя, скинул халат и обнял ее.
Они замерли посреди комнаты, слегка покачиваясь в такт музыке. Стас был без всего, Людочка не спешила снимать трико и футболку. Девушка вздрагивала всякий раз, случайно прикоснувшись к его груди.
Он искал ее губы своими, находил и снова терял. Короткие контакты получались какими-то неуклюжими, оборванными, как будто Людочка боялась чего-то. Но он продолжал настойчиво искать их, сжимая все крепче девушку в своих объятиях.
Свет заоконного фонаря пробивался к ним сквозь плотную штору, подсвечивая голубым их лица и силуэты.
Знаменитый французский певец доверительно рассказывал о своей любви, Стас не понимал ни слова, но его так и тянуло под эту музыку раздеть свою подругу. Однако каждая попытка заканчивалась неудачей, что напрягало и раздражало.
– Как странно, – горячо прошептал он. – В ресторане ты танцевала практически раздетой, никого не стесняясь, а здесь, в полной темноте… Ты чего-то боишься?
– Глупенький, это же совсем другое. Совсем-совсем! Ты что, меня ревнуешь к ресторанным танцам? Ты… меня…
– Вот еще! – усмехнулся он. – Этого только не хватало! Ты говоришь – там совсем другое… То есть в ресторане танцевала не ты, а другая?
– Да, другая, – отрезала категорично она, отпрянув от него. – Если тебе хочется так думать. Если ты не понимаешь, не чувствуешь этой разницы. Если ты такой чурбан!
– Все я чувствую, – примирительно начал он, попытавшись ее снова обнять. – Иди сюда, Люд.
– Мне пора стирать твои штаны, – девушка окончательно отстранилась от него. – Они просохнут только к утру. Я тебе поставлю раскладушку в коридоре. И накинь халат, Аполлон, я сейчас включу свет.
При ярком свете он понял, что сегодня у них с Людочкой ничего не получится. Всю ночь проворочался на раскладушке, так и не заснув. Наутро, едва по радио прозвучал гимн, оделся в сыроватые, висевшие на веревке посреди кухни брюки и тихо ушел, осторожно притворив дверь.
О проекте
О подписке
Другие проекты