Глава 2
Поправили макияж и укладку

Because we need each other

We believe in one another

And I know we’re going to uncover

What’s sleepin’ in our soul

Я удивился, когда узнал, что есть люди, которые уже в 2–3 года входят в динамичную жизненную фазу – то есть начинают запоминать происходящее, формируются как личности, быстро учатся, активно общаются с родственниками и одногодками. Я отчётливо осознаю себя с пяти лет и почему-то думал, что так у всех. А всё, что помню о себе до того возраста, – это лишь обрывочные эпизоды, которые долгое время представлялись мне просто реалистичным сном, пока не выяснилось, что всё происходило на самом деле. У меня таких всего четыре, включая тот, от которого в воспоминаниях осело только чувство непереносимой боли. Если обозначить каждый отдельным названием, выйдет так: «Петушка», «потеря», «зайчик», «падение». Здесь нет хронологической последовательности, но есть логическая.

Моей любимой игрушкой в детстве был маленький плюшевый петух. Выговаривать слово «Петушка», с правильным ударением на второй слог, я научился сразу после «мама» и «папа». Хотя, наверное, выходило что-то наподобие «питуська». Я проводил с Петушкой всё своё время, и другие принадлежности для досуга мне были не нужны. Да и кто бы мне их предоставил во времена, когда голодало полстраны.

В один из дней, когда я был предоставлен сам себе (а таких было большинство), мне захотелось прогуляться с единственным другом по дому. Для исследования территории была избрана самая длинная из комнат (метров 10 или около того), казавшаяся мне в те годы просто бесконечной. Ходить я тогда уже умел, но не слишком виртуозно. Периодически присаживался на пятую точку передохнуть. Всё же, шаг за шагом, я завершал этот спринт. Но когда я только собрался сформулировать своим пока ещё не совсем развитым мозгом мысль «Петушка, мы сделали это!», как случился сюрприз. Поэтому и запомнился не сам факт «похода» от одного дверного проёма до другого.

Мебель в комнате была установлена так, что шифоньер прилегал к стене, которая служила символом моей финишной черты. Между ними был промежуток шириной в человеческий корпус. Там скапливалась пыль, а ещё там было идеальное пристанище для нашего кота. Когда я проходил мимо, грязный уголок стал объектом моего внимания. Там лежал наш Рыжик, да не просто лежал, а красовался перед случайными зрителями «уловом». Четвероногий слепил подобие натюрморта из мышей, выложенных в форме вопросительного знака. На мой звонкий смех и зов, чтобы все посмотрели на сие чудо, никто не отозвался. Рассказывал через несколько лет – тоже не верили. Пока в один из дней рыжий проказник не повторил тот финт.

Мозаика из грызунов – это ярко, но второе воспоминание я помню ещё чётче. Это был промозглый будний день. На улице только и делай, что считай оттенки серого. За окном дождь и гроза, солнце едва пробивается из-за облаков. В одной из комнат у нас никогда не было света из-за проблем с проводкой, и всегда были закрыты ставни. Во всём доме было электричество, а в этой части темень 24/7.

Когда я стал чуть взрослее, меня туда не пускали, ведь комната была отведена для плотских утех – не только моих родителей, но и всех, кто приходил в гости и желал уединиться. По какой-то причине, в тот самый день, 2 марта 1995 года, я проснулся в этой кромешной мгле вместе с мамой. Только мы начали обсуждать, чем займёмся сегодня, как забегает бабушка с криком: «Наташа, Влада Листьева убили!». Раньше я слышал глагол «убили» только применительно к тараканам и мышам. Но не к людям. До конца не понимая смысла слова «убить», я смотрел на своих плачущих родственников и не мог уразуметь происходящего. Листьев не был членом нашей семьи, так откуда столько эмоций?.. Тогда меня впервые в жизни охватил страх. Его ощущение только усилилось после включения телевизора: на доброй половине каналов значилась надпись «Владислав Листьев убит». И тишина. Могу ошибаться, но подобного не было в истории нашего телевидения – ни до, ни после. В день, когда ублюдки застрелили прославленного журналиста, человеческая смерть обрела для меня образ. Последующие полгода прошли как в тумане. То событие выбило меня из колеи.

Примерно двумя годами раньше разум зафиксировал самое приятное из моих первых воспоминаний. Оно связано с одним очень хорошим человеком. Но сначала – немного предыстории.

Дед Саша, который повстречал бабушку Аню уже после её развода с Володей, был мировым человеком. Примерно таким же, как прабабушка Лида. Со всеми умел найти общий язык. Постоянно шутил, улыбался – был настоящим рубаха-парнем. На фотографиях со свадьбы моих родителей он уже присутствует, а значит, появился в нашей семье ещё до моего рождения.

Меня дед Саша обожал. Был у него один приём, который работал безотказно, а потому был повторен не единожды. Принесёт с собой кучу всяких сладостей и даёт мне по одной, приговаривая: «Это тебе от зайчика»… «от белочки»… «от лисички». Я безумно радовался, что добрым лесным зверям есть до меня какое-то дело, хотя не до конца в это верил. Но доказательства у хитреца были неопровержимые – любитель поохотиться, он вместе с мясом приносил в дом, например, волчью шкуру, натянутую на лист фанеры или картона. Так можно было понять, что дед правда был в лесу и виделся со всеми, кто «передавал» мне угощения.

В перечислении памятных мгновений шоколадки из леса идут после Влада Листьева по трагической причине. Смерть, которая, несмотря на новости о гибели журналиста, всё ещё оставалась далёким от меня понятием, внезапно появилась слишком близко. Когда мне было уже шесть, и я начал более-менее запоминать происходящее, деда Саши не стало. Он умер безболезненно, во сне, от остановки сердца. Те вкусности и то, как его тело выносили сквозь специально выбитое окно (до сих пор не понимаю, почему не через двери), – два моих крохотных воспоминания о ещё одном большом человеке.

Завершает логическую цепочку событий пяти первых лет моей жизни инцидент, который мог закончить вообще всё. Когда я учился в школе, была распространённой одна шутка – в ответ на феерическую тупость собеседника принято было спрашивать у него: «Тебя в детстве случайно не роняли?». Меня так не подкалывали, ведь я всегда был сообразительным малым. Но если бы всё-таки подкололи – я бы со всей честностью ответил утвердительно.

Однажды, когда мне было года 2–3, то ли в рамках игры, то ли во время каких-то других обычных бытовых действий батяня уронил меня с высоты своего почти двухметрового роста вниз головой. Кровь, крики, испуг, Скорая… Говорят, при рождении каждый младенец испытывает сильнейшую боль, а вот следующее воспоминание об этом чувстве у всех разное – в силу различий жизненного опыта. Моё было мощным. Врачи тогда спасли мне жизнь, но предупредили, что лучше бы после такого пройти психологическое обследование и всё тщательно проверить: не нарушена ли моторика, реакция, рефлексы. Родители отказались – понадеялись на авось, как и всегда. А мне тогда сильно повезло, потому что вырос я вполне нормальным человеком. Из отклонений – только отвратительный смех. Спустя годы отец в полушутку мне заявлял, что я так ужасно смеюсь именно из-за того падения.

* * *

С осени 95-го события начали откладываться в моей памяти более плотным образом.

Ощущая дома переизбыток негатива, я возжелал, чтобы меня приютила улица. Моё самочувствие редко кого заботило, и этим надо было пользоваться. Будучи предоставленным сам себе, я постоянно сбегал. С ранних лет обзавёлся статусом вечного беспризорника. Друзья и новые увлечения – всё, что мне было нужно тогда. С первым были определённые проблемы, от меня не зависящие. Я не понимал, что мои родители – конченые люди. А ребята постарше оскорбляли и их, и меня. Приходилось драться и получать по морде, поскольку по комплекции я уступал практически всем.

С главным же пристрастием определились быстро. Неподалёку от моего дома располагалась миниатюрная площадка с подобием травяного покрова. Рядом с ней, на пересечении моей улицы и той, на которой размещалась в километре школа, жил человек по имени Гоша. Он был намного старше и вдруг увидел во мне потенциал, начав обучать футбольному мастерству: какой частью стопы правильно отдавать пас, какой бить, как закручивать мяч… Как только появились какие-то минимальные успехи, образовался «спортивный» распорядок дня. Пункт первый – проснуться, найти что-то съестное, запихнуть в себя. Пункт второй – под любым предлогом смыться на свежий воздух. Пункт третий – дождаться Гошу и внимать каждому его слову. Или же втереться в доверие к малознакомым ребятам и постоять хотя бы на воротах. Своего-то мяча у меня тогда не было. Пункт четвёртый – вернуться домой, найти что-то съестное, запихнуть в себя. Пункт пятый – удивитесь – поспать, поскольку пункт четвёртый обычно заканчивался глубоко затемно. Даже самая отвратительная погода не могла убить во мне желания играть в футбол и любовь к этому виду спорта. Надо ли говорить, что я до сих пор преданный фанат этой игры.

Футбольной площадке, которой обычно служила расчерченная земля с парой деревьев по бокам (перекладину собственноручно прибивали из срубленного дерева), всегда были альтернативы.

Мы жили в привлекательной местности, эдаком природном уголке мегаполиса. В пяти минутах ходьбы от моего дома был пруд. Относительно чистый, большой. Летом люди в нём купались, зимой – каток. Рядом с прудом – высокая горка. Друзья часто получали увечья, когда скатывались с неё на сумасшедших скоростях. Также была средних размеров роща и пара заброшенных зданий, в которых можно было играть. Чуть дальше, за рощей – настоящий стадион. Ворота тогда казались просто огромными для нас, мелюзги, поэтому туда мы ходили редко. Впрочем, любым увлечениям я всегда предпочитал футбольный мяч. Хоть весной, хоть зимой. Два моих лучших друга, Дима и Сергей, разделяли эти чувства. Постепенно начали интересоваться клубами и сборными, турнирами. Обменивались карточками, наклейками, плакатами. Один бум сменялся другим. Чуть позже нам стал люб ещё и рестлинг, но к нему интерес с годами упал до нуля.

Все местные природные достопримечательности принадлежали каждому, как оно и должно быть. Этого же нельзя было сказать о пространствах улиц нашего района. Я обитал на сквозной, которая пролегала через несколько километров, и пройти её от начала до конца было непросто. Какой только сброд на ней не жил. Более всего запомнились бесчисленные лица кавказской наружности и продавцы дешёвого палёного алкоголя. Это был самый ходовой товар в то время. Перпендикулярно же моей улице располагались добрых два десятка других, и на каждой была «своя атмосфера». Молодые ребята собирались в группы, где каждый был друг другу как брат. Дело не только в том, что мы играли в футбол улица на улицу или дрались стенка на стенку. На чужой закуток без связей лучше было не ступать, особенно ночью. Избивали даже сыновей богатых родителей, просто потому, что ты «зашёл не на тот район». Потом разбирались, иногда даже милицию вызывали. Но концов не сыщешь, и всех не посадишь. Криминальные разборки в девяностых, таким образом, немного зацепили и меня. Трупов не видел, но вот крови насмотрелся на две жизни вперёд.

Правило не появляться в незнакомых местах одному было мне известно благодаря куче страшных историй, рассказанных друзьями. Но один раз наказания избежать не удалось. Дома царила атмосфера прокрастинации и бесшумной злобы. Отправленный за «Примой», я был настроен не выводить отца ещё сильнее. Идти нужно было быстро, минут 20 на дорогу. На обратном пути мне захотелось по-маленькому. В итоге идея срезать маршрут через «чужую» улицу показалась адекватной. Иду, размахиваю огромным сумарём с маленькой пачкой сигарет внутри (что за привычка у меня тогда была, всё в сумке носить), как перед глазами, метрах в пятидесяти, образуется человек семь. Не примечаю ни единого знакомого лица, и большинство – ребята постарше. Каждый смотрит на меня взглядом стервятника с фотографии Кевина Картера. Инстинкт самосохранения подсказывает бежать назад, но это увеличит мой поход на расстояние громадного крюка. К тому же, есть шансы, что догонят, а раз трус – отхвачу по первое число. Замедляю шаг и начинаю думать, как увильнуть, чтобы получить наименьший урон. Когда дистанция сокращается, пытаюсь отвлечь толпу каким-то несуразным вопросом, а сам реактивно перемещаюсь на другую сторону дороги.