Когда выпотевают валуны,
Затылки их похожи на буханки,
Слоновьи лбы и ступорные сны,
И танки на приколе цвета хаки —
Известные природе молчуны.
 
 
Сопротивленьем речи шумных рек
Они лежат, воде противореча
Безмолвием. На берегах морей
Прибоям взбалмошным – укором вечным,
Намёком чайкам на крикливый грех.
 
 
И там, где пониманье красоты
Иное, их молчание не душит, —
Где мудрости единственной черты
Достаточно для кисточки и туши,
И рисовой бумажной простоты.
 

 
На шпилях, что видны на вёрсты,
Надгробьях, видных с высоты,
Кресты меняются на звёзды,
Те – на кресты,
 
 
Что безразлично смерти – птице,
Предпочитающей глаза.
Вкусны на жертвах, на убийцах,
Казнённых за
 
 
Убийство. Не глазеть на девок
Солдатам дома – три дыры
От клюва, и сквозная где-то,
А рот закрыт.
 
 
Та птица голода не знает,
Забот о завтрашнем, она,
Слепя и слепотой питаясь,
Гнездится в нас.
 
 
Погон ли, эполет, петлица,
Звезда ли, крест – едино есть
Парящей полуночной птице
Созвездья «Крест».
 

 
Сети сохнут, берег приодев,
Виноградник лозы солнцу отдал.
На верёвках – причиндалы дев,
В сеточку чулочки и колготки.
 
 
Всё для ловли – рыбы и мужчин
С рыбьими навыкате глазами,
Света как причины всех причин —
И вина, и купленных лобзаний.
 
 
Озеро не привлекает шлюх.
Я бреду по берегу и бреднем
Мысли одинокие ловлю.
А во фляге солнцем плещет бренди.
 
 
Ветер тащит волны умирать,
Раздувая парусами лодки
Движители жизненных отрад —
Виноградник, сети и колготки.
 

 
Строка творит всё меньше зла —
Ей в жертву реже режут кроны,
Всё меньше белый лист – палач
Листу зелёному. Зелёный
 
 
Трепещет, впитывая свет,
Страница – вздох, а листья – выдох,
И возвращают голове
Возможность вдоха, выход, вывод
 
 
Из поглощённого ли, из
Перелопаченного с болью.
Разнится их метаболизм,
А суть служения – нисколько.
 
 
Простите строкам от руки,
Деревья, давшие тетради,
Стропила, срубы и стихи,
Служите вместе, Бога ради.
 

 
Укройтесь трубкой, телефоны,
Подзаряжайтесь до утра,
iPhone’ы с яблоком-иконкой,
Не отвечайте номерам,
 
 
Сирен умрите децибелы —
Любовник ночи в тишине
Несёт листы букетoм белым,
Что станут чем-то (или нет).
 
 
Она его, как почва – влагу,
Ждала и дождалась нутром —
В постели в лепестках бумаги
Скрипит усердное перо.
 
 
Они в объятиях заспорят
О ценности дневных шагов.
Приревновав к денному вздору,
Она напомнит, что любовь —
 
 
И ночь, и крест нерукотворный,
И мука с воскрешеньем в ней
Со словом точным и бесспорным,
Как крик сирены об огне.
 

 
Мой пёс уснул, не встанет никогда.
Свой хвост согнул последней запятою,
За ней – пробел заснеженного льда
Как пустоты понятие простое.
 
 
Сам опущу в ту захолодь земли,
Откуда всe, и всё куда вернётся,
И обопрусь на мысли-костыли
О том, что мы в живых, пока не в мёртвых.
 
 
Порой друзья рождаются, потом
Канают в своры, в петли и в запои,
То тысячи вернее псов, а то —
Кусая подло, одного не стоят.
 
 
Утишим боль, а шерсть сметёт метла,
И пыль покроет фото пеленою,
В нём нет уже собачьего тепла,
Грей хоть на сердце, хоть в микроволновой.
 

 
Мы погибнем, когда расстреляем обоймы,
Исчерпав все загашники моря и суши,
Сократив поголовье в бессмысленных бойнях,
Нечистотами землю загадив, как душу.
 
 
И подведшее вид, неудачное homo
Генетически вымрет, питаясь подножно,
А великое sapience к новому дому
Воспарит, отряхнув прокажённую кожу.
 
 
Мы себя создавали из глины и, в князи
Выходя, выжимая по капле холопство,
Всё равно оставались рабами и грязью —
Под копытами хлюпать, под розгами хлопать.
 
 
От рисунков до сказочных замков на скалах,
От пещер и землянок к бетону и стали,
И от челюсти к лазеру – резать металлы,
Но не резать единоутробных не стали.
 
 
Не по водам уйдём – по отравленным рифам,
По песчаному дну, что иссохнет, как горло, —
Ахиллесы земли, полукровки, гибриды,
Не скоты и не боги, а то и другое.
 

 
«Не дурак – научусь», —
Прошепчу и задую свечу.
Как под осень грачу,
Будут сниться границы и мили.
Воротник у плаща
Подниму, отрезая: «Прощай!»
За спиной не печаль —
Два крыла ощущу, но мои ли?
 
 
За спиной, надо мной?
На шоссе, на тропинке лесной,
И, колеблем волной,
Сатаной искушаем в пустынных
Не моих городах,
Где не ждёт дармовая еда,
Буду верить всегда —
Это ангел-хранитель заспинный,
 
 
Направляя с утра,
Сокращая количество трат
На познанье добра —
Как добра, что размежит мне веки,
Он раскроет миры,
Что томили во мраке норы —
Там вино и сыры,
И добры к не своим человеки.
 
 
Станет вехой шесток
С головою сверчка на восток.
Ни восток, ни флагшток,
Не нужны для молитвы – как коду
Навигатора. Дни
Закружит, озарит, опьянит
Орбитален, как нимб,
Спиритический градус свободы.
 

 
Закат неспешно, как заведено,
Растягивает тени деловито
И отпускает. Вектор временнόй
Направлен в ночь, что упадёт, подбита,
 
 
И чёрными крылами, как всегда,
Положенное время оттрепещет.
Покажется бессмысленным гадать —
Исход ночей рассчитан и предвещен.
 
 
Но солнце только, может быть, взойдёт.
Увидим завтра, а пока – превратно.
Индукция – надежда на приход
Того, что возвращалось многократно,
 
 
Как утро дня под именем его
В седмице на иконе православной.
И ждём опять одно из одного —
Произойдёт и не нарушит планы.
 
 
Но это – шанс, всегда с величиной
К оценке. Неплоха, но быстро тает.
В туманном «если» – все надежды, но
Будильник на «когда» уже поставлен.
 
 
Его звонок – один «наверняка»,
Всё остальное – вероятность, в пятнах
Из «может быть», а с ней лишь вера, как
В приход любви, порой невероятной.
 

 
Из моих разношёрстных пассвордов
Написалась бы целая повесть,
А имён мне хватило б на город,
Их уже невозможно запомнить.
 
 
Эффективны, бездонны, полезны
Виртуальные библиотеки,
А стихи в переплёте облезлом
Отвыкают от рук человека
 
 
Да желтеют. Но их не затопчет
За греховность ниспосланный вирус,
И спасутся стихи от потопа —
Те, что долго на полке пылились.
 
 
И уйдут от беды, начиная
Размножение парой катренов.
Возродившись, страница земная
Станет полем, где будет деревня,
 
 
Та распишется в город, и улей
Загудит, продолжая породу,
Нарожает поэтов и улиц
И аптек с фонарями у входа.
 

 
Не поднимайте брови – я хочу
Преставиться с открытыми глазами —
Как жил. Тому, кто, может быть, не чушь,
Взглянуть в лицо открыто. Между нами
 
 
Трепещущих пускай не будет век,
Опущенных традицией и верой
В рюкзак грехов, что каждый человек
Несёт на суд, раз вынесен за двери.
 
 
Но я хочу взаимного суда.
Представ, спрошу: «Всё было Божьей волей?
Так говорят, бросая города,
Своих детей закапывая в поле.
 
 
И волос без Тебя не упадёт,
И лысина не заблестит досрочно?
Так говорят. «Титаник» не найдёт
По курсу льда, блестя огнями ночью?
 
 
Помошник вдовам, скорбным матерям?
И можешь обойтись без детских трупов?
Ты – Доброта, Любовь? Так говорят…»
Ответит: «Врут», а может, взор потупит.
 

 
Остывающий дом, засыпая, собакой скулит,
Возвращая тепло очага, разговоров, устоев,
И ковчегом скрипит над штормами опальной земли,
Обречённой тонуть без семейного сна и покоя.
 
 
Он вздыхает трубой под клавирный ноктюрн половиц.
В очень старых домах, что солдатами служат столетья,
Старожилом ночи привидение вечной любви
Проверяет замки, возвращает на место предметы.
 
 
И, нервируя пса, подойдёт к колыбели оно,
Чтоб серебряный луч отвести от неё, улыбнётся,
И как будто само смежит веками створки окно,
Из которого ночь остывающим сумраком льётся.
 

 
Проборами в растрёпанном лесу —
Вторжение хозяйственное про́сек.
Причёсок лес не любит и не просит.
Он облысеет временно на осень,
Пока же листья держит на весу.
 
 
Войти в него и дерево обнять.
И под корой услышать шёпот сока
О том, что устремление – высо́ко,
И нет ограничительного срока
У леса, как у смертного меня.
 
 
И с удареньем в век перенестись,
Где были и проборы, и просе́ки,
Что много ближе топору, веселью —
Всё в том лесу с подарком новоселью,
Что рощей праздник в доме угостил.
 
 
Не упрекаю в том, что не бежит
От дровосека или от пожара —
Таким родился. Есть и смысл, пожалуй,
Превосходить устойчивостью жадность
И жить, пускай теряя рубежи.
 
 
Кто выбрал наименьшее из зол,
Тот выбрал зло. А выбор леса – прочерк.
Переживёт бензопилу для про́сек,
Поэтов преждевременную проседь,
Любя и осень, и скупой подзол.
 

 
Крадётся кошка чёрная, а свет
Потушен в чёрной комнате обычно.
Уверен – есть или уверен – нет,
А кошке вера в кошку безразлична.
 
 
И бродит, не зависима от нас,
Ловить её бессмысленно и пошло,
Но если темень будешь вспоминать,
То значит, в ней присутствовала кошка.
 

 
Есть резделительная, стало быть —
«Нельзя по встречной».
Нет в правилах движенья «Не убий!»
Прямою речью.
 
 
Навстречу те, кто не на встречу – за
Своим в дороге.
Лети себе и не слепи глаза,
Крылом не трогай.
 
 
Бывает, что дороги единят,
Бывает – делят.
И мало безопасности ремня
Приходу к цели.
 
 
Все правила – и «Ладам», и «Пежо»,
Но не для стали.
Увиделось, что это хорошо,
Но так не стало.
 
 
«Не лги», «Не сотвори» и «Будь смирен»,
И «STOP» в завете,
Но снова – лобовое, вой сирен
И смерть в кювете.
 

 
Точка, где, слетев на ультразвук,
Аист появляется с «визиткой»,
Там, где вне старания и мук
В первый раз от двери засквозило —
 
 
Ею ли гордиться и в себя
Навсегда координаты вправить
И носить, по плоскости скользя,
По иным названиям и травам?
 
 
Матери печальная рука,
Что лупила редко, но за дело,
И каштан у дома в облаках,
Кашель умирающего деда —
 
 
В родинку уложатся, а стих
Только время передаст, согрея.
Хорошо, что можно унести
Родинку и родину как время.