Олег Рубецкий. Была ли прострация у Сталина в первые дни войны?

То, что у политического руководства СССР в первые дни Великой Отечественной войны случился кризис, не подвергалось никакому сомнению со времен XX съезда КПСС. После этого публиковались свидетельства непосредственных участников, а начиная с 80-х гг. прошлого века и документы, подтверждающие факт кризиса.

Вопрос о кризисе обычно сводится к тому, что И.В. Сталин утратил на некоторое время способность – или желание – к управлению государством в тяжелых условиях военного времени.

В своих воспоминаниях А.И. Микоян дает (как слова В.М. Молотова) определение такому состоянию Сталина:

«Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии»^[62].

Однако вопросы о сроках продолжительности такого состояния, степени глубины т. н. «прострации», да и самом ее существовании в том виде, в котором это описывается в воспоминаниях бывших соратников И.В. Сталина – А.И. Микояна, В.М. Молотова (со слов А.И. Микояна), Н.С. Хрущева, Л.П. Берия (со слов Н.С. Хрущева), требуют в чем-то переосмысления, а в чем-то – осмысления.

Прежде всего давайте определимся со сроками сталинской «прострации». Есть несколько версий о ее продолжительности.

Первая версия гласит, что Сталин впал в «прострацию» в первые же дни войны, скрылся на подмосковной даче и не показывался оттуда до тех пор, пока к нему не приехали члены Политбюро с предложением создать ГКО (причем Сталин испугался того, что его приехали арестовать), но члены Политбюро его арестовывать не стали, а уговорили возглавить этот орган высшей власти в воюющей стране.

Этот миф был рожден Н.С. Хрущевым во время XX съезда КПСС, когда Н.С. Хрущев заявил следующее.

«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил:

– То, что создал Ленин, все это мы безвозвратно растеряли.

После этого он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте»^[63].

И в своих мемуарах Н.С. Хрущев придерживался этой версии, более того, творчески развил ее.

«Бериярассказал следующее: когда началась война, у Сталина собрались члены Политбюро. Не знаю, все или только определенная группа, которая чаще всего собиралась у Сталина. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: «Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его просрали». Буквально так и выразился. «Я, – говорит– отказываюсь от руководства», – и ушел. Ушел, сел в машину и уехал на Ближнюю дачу»^[64].

Эта версия была подхвачена некоторыми историками на Западе. P.A. Медведев пишет:

«Историю о том, что Сталин в первые дни войны впал в глубокую депрессию и отказался от руководства страной «на долгое время», впервые рассказал Н.С. Хрущев в феврале 1956 г. в своем секретном докладе «О культе личности» на XX съезде КПСС. Этот рассказ Хрущев повторил и в своих «Воспоминаниях», которые его сын Сергей записывал в конце 60-х годов на магнитофонную ленту. Сам Хрущев в начале войны находился в Киеве, он ничего не знал о том, что происходило в Кремле, и ссылался в данном случае на рассказ Берия: «Бериярассказал следующее…». Хрущев заявлял, что Сталин не управлял страной в течение недели. После XX съезда КПСС многие из серьезных историков повторяли версию Хрущева, она повторялась почти во всех биографиях Сталина, в том числе и в вышедших на Западе. В хорошо иллюстрированной биографии Сталина, изданной в США и Англии в 1990 г. и послужившей основой для телевизионного сериала, Джонатан Люис и Филип Вайтхед, уже без ссылки на Хрущева и Берия, писали о дне 22 июня 1941 г. «Сталин был в прострации. В течение недели он редко выходил из своей виллы в Кунцево. Его имя исчезло из газет. В течение 10 дней Советский Союз не имел лидера. Только 1 июля Сталин пришел в себя». (Дж. Люис, Филип Вайтхед. «Сталин». Нью-Йорк, 1990. C. 805)^[65].

Но все же большинство историков не были столь легковерны и помимо версии Н.С. Хрущева оперировали и другими материалами, благо, с середины 1980-х гг. их появлялось все больше – стали доступны архивы, некоторые мемуары выходили в редакциях, лишенных конъюнктурной правки.

Чего нельзя сказать о некоторых отечественных историках, например об авторах учебного пособия «Курс советской истории, 1941–1991» А.К. Соколове и B.C. Тяжельникове, вышедшего в 1999 г., в котором школьникам предлагается все та же мифическая версия:

«Известие о начале войны повергло в шок руководство в Кремле. Сталин, получавший отовсюду сведения о готовящемся нападении, рассматривал их как провокационные, преследующие цель втянуть СССР в военный конфликт. Не исключал он и вооруженных провокаций на границе. Ему лучше всех было известно, в какой степени страна была не готова к «большой войне». Отсюда – желание всячески оттянуть ее и нежелание признать, что она все-таки разразилась. Сталинская реакция на нападение германских войск была неадекватной. Он все еще рассчитывал ограничить его рамками военной провокации. Между тем с каждым часом яснее вырисовывались огромные масштабы вторжения. Сталин впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу. Объявить о начале войны было поручено зампредсовнаркома В.М. Молотову, который в 12 час. дня 22 июня выступил по радио с сообщением о вероломном нападении на СССР фашистской Германии. Тезис о «вероломном нападении» явно исходил от вождя. Им как бы подчеркивалось, что Советский Союз не давал повода для войны. Да и как было объяснить народу, почему недавний друг и союзник нарушил все существующие соглашения и договоренностиI

Тем не менее стало очевидно, что нужно предпринимать какие-то действия для отражения агрессии. Была объявлена мобилизация военнообязанных 1905–1918 гг. рождения (1919–1922 гг. уже находились в армии). Это позволило поставить дополнительно под ружье 5,3 млн человек, которые немедленно отправлялись на фронт, зачастую сразу в самое пекло сражений. Был создан Совет по эвакуации для вывоза населения из охваченных боевыми действиями районов.

23 июня была образована Ставка Главного Командования во главе с народным комиссаром обороны маршалом С.К Тимошенко. Сталин фактически уклонился от того, чтобы возглавить стратегическое руководство войсками.

Окружение вождя повело себя более решительно. Оно выступило с инициативой создания чрезвычайного органа управления страной с неограниченными полномочиями, возглавить который было предложено Сталину. После некоторых колебаний последний вынужден был согласиться. Стало ясно, что уйти от ответственности нельзя и надо идти до конца вместе со страной и народом. 30 июня был образован Государственный Комитет Обороны (ГКО)»^[66].

Однако в последнее время благодаря стараниям некоторых исследователей^[67], занимавшихся этим вопросом, а также публикации Журналов записи посещений кабинета И.В. Сталина^[68] миф о том, что Сталин в первый-второй день войны «впал в прострацию и удалился на подмосковную дачу», где пребывал до начала июля, был уничтожен.

* * *

Другая версия сталинской «прострации» такая, что «прострация» длилась не неделю, а несколько дней, в самом начале войны, 23–24 июня. Тем, что 22 июня 1941 г. по радио выступил Молотов, а не Сталин, иногда пытаются доказать, что Сталин не выступил потому, что растерялся, не смог и т. д.

Хрущев пишет (уже от себя, а не передает слова Берии) о первом дне войны:

«Сейчас-то я знаю, почему Сталин тогда не выступил. Он был совершенно парализован в своих действиях и не собрался с мыслями»^[69].

А вот что пишет Микоян о 22 июня 1941 г.: «Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышат обращение к народу не Сталина – Первого секретаря ЦК партии, Председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу – всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.

Конечно, это было ошибкой. Но Сталин был в таком подавленном состоянии, что в тот момент не знал, что сказать народу»^[70].

А.И. Микоян пишет о 24 июня:

«Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим и т. д.

Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче в Волынском (в районе Кунцево)»^[71].

А вот что пишет Микоян о 22 июня:

«Далее он [Молотов] рассказал, как вместе со Сталиным писали обращение к народу, с которым Молотов выступил 22 июня в двенадцать часов дня с Центрального телеграфа.

– Почему я, а не Сталин? Он не хотел выступать первым, нужно, чтобы была более ясная картина, какой тон и какой подход. Он, как автомат, сразу не мог на все ответить, это невозможно. Человек ведь. Но не только человек – это не совсем точно. Он и человек, и политик. Как политик он должен был и выждать, и кое-что посмотреть, ведь у него манера выступлений была очень четкая, а сразу сориентироваться, дать четкий ответ в то время было невозможно. Он сказал, что подождет несколько дней и выступит, когда прояснится положение на фронтах.

– Ваши слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами» – стали одним из главных лозунгов войны.

– Это официальная речь. Составлял ее я, редактировали, участвовали все члены Политбюро. Поэтому я не могу сказать, что это только мои слова. Там были и поправки, и добавки, само собой.

– Сталин участвовал?

– Конечно, еще бы! Такую речь просто не могли пропустить без него, чтоб утвердить, а когда утверждают, Сталин очень строгий редактор. Какие слова он внес, первые или последние, я не могу сказать. Но за редакцию этой речи он тоже отвечает.

* * *

– Пишут, что в первые дни войны он растерялся, дар речи потерял.

– Растерялся – нельзя сказать, переживал – да, но не показывал наружу. Свои трудности у Сталина были, безусловно. Что не переживал – нелепо. Но его изображают не таким, каким он был, – как кающегося грешника его изображают! Ну, это абсурд, конечно. Все эти дни и ночи он, как всегда, работал, некогда ему было теряться или дар речи терять»^[72].

Почему Сталин не выступил в первый день, в 12 часов дня, предоставив это право Молотову, понятно – было еще не ясно, как развивается конфликт, насколько он широк, полномасштабная ли это война или какой-то ограниченный конфликт. Были предположения, что от немцев могут последовать какие-то заявления, ультиматумы. И самое главное, были основания считать, что советские войска сделают с агрессором то, что им вменялось в обязанность, – нанесут сокрушающий ответный удар, перенесут войну на территорию противника, и не исключено, что через несколько дней немцы запросят перемирия. Ведь именно уверенность в способности советских Вооруженных Сил справиться с внезапным нападением была одним из факторов (наряду с пониманием неполной готовности войск к большой войне и невозможностью, по разным причинам, начать войну с Германией в качестве агрессора), давших Сталину основания отказаться от разработки превентивного удара по немцам в 1941 г.

Но что ответить на слова А.И. Микояна и Н.С. Хрущева? Ведь слов В.М. Молотова мало. Конечно, можно (да, в общем, и нужно) скрупулезно проанализировать деятельность советского руководства в первые дни войны, собрать перекрестные свидетельства очевидцев, воспоминания, документы, газетные сообщения. Но, к сожалению, в рамках этой статьи это невозможно.

К счастью, есть источник, с помощью которого можно точно установить, был ли Сталин «совершенно парализован в своих действиях», был ли он «в таком подавленном состоянии, что не знал, что сказать народу», и т. п. Это Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина^[73].

Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина свидетельствует:

21 июня – приняты 13 человек, с 18.27 до 23.00.

22 июня – приняты 29 человек с 05.45 до 16.40.

23 июня – приняты 8 человек с 03.20 до 06.25 и ^человек с 18.45 до 01.25 24 июня.

24 июня – приняты 20 человек с 16.20 до 21.30.

25 июня – приняты 11 человек с 01.00 до 5.50 и 18 человек с 19.40 до 01.00 26 июня.

26 июня – приняты 28 человек с 12.10 до 23.20.

27 июня – приняты 30 человек с 16.30 до 02.40

28 июня – принят 21 человек с 19.35 до 00.50

29 июня.

Таблицы полностью можно увидеть в приложении к статье.

Хорошо; если Сталин не пребывал в прострации с самого начала войны до 3 июля, то когда же он в нее впал? И что же такое эта прострация или депрессия, ведь подавленное состояние может быть разной степени тяжести. Иногда человек испытывает депрессию, но в то же время исполняет свои обязанности, а иногда человек выпадает из жизни на какое-то время полностью, не делая вообще ничего. Это весьма разные состояния, например как состояние бодрствования и состояние сна.

Тот же Журнал записи посетителей кабинета И.В. Сталина свидетельствует, что до 28 июня включительно Сталин напряженно (как и все, надо полагать, военные и гражданские руководители) работал. 29 и 30 июня записи в Журнале отсутствуют.

А.И. Микоян пишет в своих воспоминаниях:

«29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой»^[74].

Записи за 29 июня в Журнале, из которых следовало бы, что названные лица были у Сталина в Кремле вечером, отсутствуют. Может быть, А.И. Микоян ошибся и написанное им о встрече касается 28 июня, когда вечером этого дня у Сталина собрались в числе прочих Маленков, Молотов, Микоян и Берия, причем последние трое покинули кабинет в 00.50 ночью 29 июня? Но тогда ошибаются другие свидетели, пишущие о визите Сталина и членов Политбюро в Наркомат обороны именно 29 июня. Остается предположить, что по каким-то причинам записи о посещении Сталина Молотовым, Маленковым, Микояном и Берией в Журнале записи посетителей не производились.

29 июня 1941 г. была издана Директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей о мобилизации всех сил и средств на отпор немецко-фашистским захватчикам. Однако скорее всего она была подготовлена вечером 28 июня.

По словам Г.К. Жукова, «29 июня И.В. Сталин дважды приезжал в Наркомат обороны, в Ставку Главного Командования, и оба раза крайне резко реагировал на сложившуюся обстановку на западном стратегическом направлении»^[75].

0 вечернем визите, о том, что происходило в его ходе и после него, известно. А со вторым визитом (или же первым по хронологии) неясно. О чем шла речь, когда он был, свидетельств не имеется. Может быть, первый визит в Наркомат обороны состоялся именно ночью (ранним утром) 29 июня, о сдаче Минска еще не было известно, и поэтому члены Политбюро, и И.В. Сталин в том числе, разъехались поспать.