Презумпция преступной вины

Часть первая. Час волчонка

Мне было поручено дело, связанное с очередным маньяком. Оно попало ко мне девятого сентября, а закончил я с ним ознакомление пятнадцатого числа. Вероятно, это был самый заурядный из всех убийц, с которыми мне приходилось иметь дело.

Необходимо было дать оценку его состоянию, но я решил применить иной метод получения интересующей всех информации. Если обвиняемый невменяем, то он избежит наказания, но если удастся вырвать у него чистосердечные признания в совершении преступлений, то ему точно никак не сесть мимо электрического стула.

Кому я служу: медицинской науке или закону? Нет, ни тому, ни другому – здравому смыслу, который порой путается в колючках лжи и притворной безысходности судьбы.

Как по мне, если совершил проступок, то имей честь и совесть ответить за него по всей строгости справедливости, кем бы ты ни был в жизни и по службе.

Я шёл по серому коридору выцветшего полицейского участка, не получавшего дотаций от правительства уже как год. Было около девяти часов вечера. В стены задувал холодный ветер с диким свистом. Процесс был запущен – пациент, подозреваемый в девяти убийствах, сидел уже в специальном кресле, готовый ко сну. Ему ввели снотворную сыворотку. Прикованный к креслу, он уже не беспокоился и не тревожился, пребывая в расслабленном состоянии. Его уложили в полусидячее положение, прикрепили к голове специальный прибор для стыковки со мной. Как работало это приспособление, похожее на осьминога, я не знал – главное, что он работал и весьма эффективно.

– Он готов? – спросил я у следователя Горна, который был вторым в порядке подключения к подозреваемым в преступлениях, если вдруг я не смогу войти к ним в сон.

– Они всегда готовы. Ещё десять минут. Дай ему погрузиться в глубокую фазу сна.

– Хорошо. Какой-то он болезненный, – проговорил я, глядя на преступника за окном.

– А чего ты хочешь? Больной ублюдок угрохал девятерых ни в чём неповинных людей и теперь, прикованный к креслу, думает, что его самого укокошат на электрическом стуле.

– Это же не электрический стул.

– А ты попробуй убедить его в этом. В общем, ещё немного, и можешь приступать к работе. Думаешь сможешь убедить его сознаться? Хотя чего это я спрашиваю? У тебя из девятнадцати убийц все признались в свершенных преступлениях. Меня не интересуют твои методы работы с ними там, по ту сторону зазеркалья, методы дознания и все прочее. Пускай ты их там пытаешь – мне все равно. Главное, что никто не видит.

– Послушай, Горн, это всего лишь сон. Не более, ни менее – сон и всё. Я работаю с ними, как с детьми. Все люди во снах – дети. Они вспоминают свои юные годы, время, когда они были красивы и милы и не пребывали в сумасшедшем мире, полном крови и безумств. А если возникает нечто из ряда вон выходящее, то я абстрагируюсь, не беру возникшие трудности в расчет и довожу работу до конца.

– Порой мне кажется, что ты спятишь. Влезать в головы к убийцам и насильникам – это подумать только! Ни одна человеческая психика не выдержит такого напряжения.

– Моя выдерживает, как видишь, и неплохо. Я ведь не полицейский – я врач-психиатр. Ты не представляешь сколько типов прошло через мои руки.

– А теперь еще прошли и через головной мозг, буквально через каждую его извилину. Поглядим, на сколько тебя хватит, друг, – здесь в своих словах он сделал невидимую зарубку, отсечку. Я хорошо её приметил наметанным на такие мелочи глазом.

После нашей беседы Горн ушёл покурить, а я остался в коридоре, глядя на уходящего в сон старика лет пятидесяти. И как они его не могли поймать пять лет к ряду? Уму не постижимо!

Неторопливо, словно прогуливаясь по парку, ко мне приблизилась молодая стажерка лет двадцати. Девушка, облаченная в белоснежный халат, с наивным выражением лица подростка внимательно посмотрела на меня, затем перевела взгляд на пациента, сидящего в кресле за окном, и усмехнулась, прикрыв рот сжатым кулачком.

– Как вы работаете с ними? – задала она вопрос без обиняков. Пара зелёных глаз, обрамлённых линзами очков в гибкой оправе, словно два изумруда, пристально смотрели на меня со змеиным прищуром. Таких глаз, как у неё, я никогда не видел в своей жизни.

– А что в этом такого? Преступники – тоже люди, пусть и лишённые тормозов в психике. Они также нуждаются в помощи, – пояснил я девчушке.

– Вы знаете, что тех, кого вы смогли убедить признаться в совершённых злодеяниях, казнили?

– Они облегчили свои души перед казнью. Их всё равно бы казнили рано или поздно, а так они хотя бы умерли прилюдно раскаявшись.

– Я всегда восхищалась вашей работой, доктор! Как вам удаётся проникать в их разум?

– Это моя работа, мой путь, если хотите. У меня стаж работы девятнадцать лет. Представьте себе, сколько мучеников совести, заложников собственных ошибочных и крайне противоречивых убеждений прошло через мои руки! Великое множество. Два года я работаю здесь, вытряхивая всё засохшее дерьмо из чуланов смертников, каждый из которых идёт на свою Голгофу, чтобы быть распятым за свершенные грехи. Посмотрите на этого старика. В документах сказано, что ему всего сорок восемь, он ненамного старше меня, а выглядит гораздо хуже. Всё от того, что он страдает внутренне. Я облегчу его непосильную ношу, он сбросит ее и преобразится. Только надо дать ему волшебный пинок под зад для ускорения.

– Я многое о вас знаю. Недавно я отправила доклад на ста листах о вас наверх для ознакомления. Ваши закрытые опыты потрясают многих, меня в том числе.

– Так вот кто следит за мной. Вы шпионка.

– Да ладно вам. Всё равно наши маленькие игры выходят за грань понимания человеческого разума, ещё не до конца исследованного наукой. Здесь нет ничего противозаконного. В конечно итоге – мы же не пытаем их! – При этом она указала пальцем на старика за окном.

– Вот именно – не исследованного и поэтому стоит держать подобные вещи в тайне, а не выставлять их на всеобщее обозрение непонятных людей из высшего руководства.

– Высшее руководство проявляет интерес к подобным проектам. Вы даже не представляете, какие огромные суммы денег вращаются в нашей сфере.

– Не знаю, может быть, миллионы?

– У нас был молодой человек, который мог двигать силой мысли предметы. Всё это засекречено, так что вы никогда об этом не узнаете, поверьте мне на слово. Так вот, на его исследование было потрачено три миллиона! Феномен? Не знаю! Представьте себе, парень может сдвинуть горошину на сантиметр, а на исследование этого сверхъестественного чуда выделили три миллиона! У нас же тут куда более важный процесс, который может вывести человечество на новый уровень развития! Подбросить его к новым высотам интеллектуального развития! Вы не представляете, какие горизонты познания нам самих себя открываются сейчас! Да человечество никогда не было так близко к познанию собственных умственных способностей!

– И какие же способности вы хотите узнать? Зачем это нужно правительству? Для контроля человеческого мозга?

– Откуда вы знаете?

– Знаю, и всё. У меня тоже есть уши, знаете ли.

– Здесь даже у стен есть уши.

– Представляю, какие они большие. Наверняка эти самые уши похожи на локаторы или спутниковые тарелки, улавливающие даже малейший шорох нашей одежды прямо сейчас, наши шёпоты и нервные спазмы напряженных мышц.

– Вы не думаете, что совершаете нечто грандиозное?

– Нет, – я наклонился к девушке и сказал это в диктофон, плохо скрытый под ее белоснежным халатом.

– Откуда вы… хотя, впрочем, чему я удивляюсь? – она достала неумело спрятанное оборудование и, поднеся его к губам, сказала: – Он всё знает.

– Знаю, – подтвердил я, легко улыбнувшись в диктофон. – Вы готовите очередной доклад наверх?

– На самом деле я учусь в университете криминологии и криминалистики.

– Вы собираете информацию обо мне и экспериментах в подвалах полицейского участка?

– Да! И я готова на всё ради продвижения по службе.

– Вы ещё не служите закону. Вам предстоит пройти сложный путь от простой практикантки до настоящего профессионала своего дела. Учитесь, получайте образование, не сутультесь и, пожалуйста, не шпионите, говорите открыто со всеми от чистого сердца. Примите все мои советы к сведению, и в будущем вам обязательно повезёт.

Мне никогда не приходило в голову, что я делаю что-то значимое для людей. Но мне всегда представлялся чёрный лебедь, плывущий по глади кристально чистого озера, – птица, которая может взмахнуть огромными крыльями так, что весь мир содрогнётся, и земля уйдёт из-под ног. Скрытый страх в моей голове не всегда соответствовал действительности.

Мы ещё несколько минут смотрели на пациента за стеклом, которого готовили ко сну.

– Ещё немного, и я сам окажусь в таком же беспомощном состоянии в кресле, готовый погрузиться в пучину мрака небытия. Знаете, что я вижу в своих снах о дурных людях? – Девушка покосилась на меня, не ожидая такого явного откровения.

– Мрак. Чёрный мрак и бесконечную бездну ада, в которую можно падать бесконечно, и в то же время открывающую прямой путь к подсознанию больного. А все убийцы так или иначе больны. Запомните это. Вы должны облегчать их муки любым путем.

– Я не врач, я криминалист. Я не доктор, я их непосредственный палач. Мне всегда хотелось понять их, – она снова показала пальцем в окно, где засыпал преступник. – Вас понять тоже хочется, – девушка посмотрела на меня большими зелёными глазами, лишёнными всякого человеческого естества.

– Как бы там ни было, я вам желаю удачи в работе.

К нам из комнаты вышел один из ассистентов основного анестезиолога и сообщил, что «пациент готов». Я тяжело выдохнул. Никогда не знаешь, какие демоны скрываются в голове очередного негодяя, убившего или изнасиловавшего ни в чём неповинных людей. Стажёрка переводила взгляд с меня на преступника, ворочая головой то вправо, то влево, и, поняв, что более я ничего не скажу определенно конкретного и ценного для науки, закончила запись, отключив диктофон и убрав его обратно в карман белоснежного халата.

Я пребывал в кресле, погружаясь в глубочайший сон. Врачи в белых халатах то и дело подходили ко мне, сверяли показания приборов и проверяли мои жизненные показатели, утвердительно кивая головами. Я засыпал всё глубже, погружаясь в черноту, и окружающий мир размывался, утопая в смешивающихся красках комнаты. Главный врач подошёл ко мне и украдкой поинтересовался моим состоянием. Я показал большой палец, сжав руку в кулак. Он кивнул, видя, что я всё ещё в сознании, хотя и не слышу его. Я не понимал, как работает машина, синхронизирующая сознания двух субъектов, находящихся в соседних креслах. Мы были подопытными в глазах врачей.

Некто ловкими руками подцепил шлем к моей голове. Сон всё больше поглощал мой разум, и я погружался в сюрреалистичную бездну кошмара, подстёгнутую медицинскими препаратами. Начинался уже знакомый цикл синхронизации мозговых процессов двух засыпающих голов с разными мировоззрениями. Я не понимал принципов работы машины, но она работала, и это было главное. Сейчас мне нужно во что бы то ни стало сосредоточиться на своей предстоящей работе. Дело о преступлениях обвиняемого было мне известно. Все подноготные исследованы. Подводные камни с рифами понятны и видны из-под темных вод бушующего океана.

Тело находилось в анабиозе, в оцепенении. По лицам врачей я видел, что совершается полная синхронность процессов, протекающих в нейронах головных мозгов. Путь к сновидению маньяка оказался открыт, как распускающийся бутон сфинктера опорожняющейся свиньи. Но я был готов к этому. Кишечник, полный дерьма, открывался передо мной чёрной розой, пропахшей застоялым смрадом смерти.

Передо мной возник тёмный загрузочный экран, предваряющий вход в глубокий сон, за которым должно было последовать долгожданное сновидение пациента, прячущее подсознание. Я погрузился в пустоту, утратив ощущение ног и рук, моё тело ощущалось как более ненужный хлам. Я растворялся в вязкой черноте океанской бездны, размывающей преграды для познания природы интересующего в данный момент человека. Мне чудились медузы и разноцветные рыбки, переливающиеся всеми оттенками радуги, кораллы, простейшие, черви и каракатицы, смело перебирающие щупальцами в своей прекрасной левитации. Мой образ плыл, не особо увлекаясь этой потрясающей обстановкой, которая оказалась лишь тёмными пятнами в глазах, свидетельствующими о чужеродном вмешательстве в чье-то уснувшее сознание.

Океанские волны погружали меня всё глубже и глубже, и я, не осознавая горестного отчаяния, не пытался всплыть, полностью отдавшись стихии. Никто не знает, что можно найти в глубинных слоях бездны чужеродного человеческого представления. Может быть, там обитает морской чёрт или кракен? Я никогда не находил там ничего живого, подобного самому себе. Сознание пациентов для меня было лишь иным мозгом, запертым в черепную коробку, и ничем более. Я не верил в душу, перерождение или нечто в этом роде будучи закоренелым атеистом. Чернота превратилась в безысходность. Тёмная бездна, лишённая дна, поглотила меня и выпустила на обратную сторону чужого сна. Я вынырнул на берег и внезапно пробудился, лёжа на спине, разглядывая звезды, утопавшие во тьме ночи. У океанского берега блуждал туман. Вокруг было поле, и ничего, кроме травы.

Я смахнул с лица липкую тину и пошёл сначала в одну сторону, а затем в другую. Время во сне течёт иначе, чем в реальности, поэтому здесь можно не спешить, главное – добиться горячо желаемого результата. В отчаянной попытке обнаружить жизнь на безжизненной равнине с жёлтой травой я стал кричать, вылавливая невесомый шанс отыскать запутавшегося в себе человека, в голове которого довелось пребывать в данный момент. И после нескольких громких окриков он наконец-то ответил мне горестным плачем младенца. Это был маленький мальчик, который на самом деле был нашим кровавым маньяком, внушавшим страх даже самым опытным полицейским и детективам. Он лежал на глубине котлована, небольшой ямки, утопавшей в траве. Напуганный ребенок показал знаком, чтобы я не кричал.

– Не бойся, иди ко мне, мальчик, всё хорошо. Здесь никого нет, кроме меня. Выйди из тени оврага на свет, – пытался я уговорить мальчугана, застрявшего на дне тёмной ямы.

– Нет, – наотрез отказался он выходить, чего-то очевидно боясь.

– Почему? – Я огляделся и увидел сгущающийся непроницаемый мрак, идущий непонятно откуда. – Что это такое? Что это за пелена такая?

Это был его внутренний мир, не имеющий ничего живого внутри себя. Тут было только поле с колосящейся травой, океан с тёмными водами и растекающаяся повсюду дымчатая темнота. Я никак не мог понять, что подвигло этого человека, у которого маленький мальчик застрял внутри психических лабиринтов, убивать людей, не имевших ничего дурного к нему, никаких личных обид, никаких претензий, все жертвы не знали его лично.

Мальчик лежал в тишине, прислушиваясь к посторонним шорохам, постоянно вздрагивая и сотрясаясь всем крошечным телом от малейшего завывания шипящего летучей мышью ветерка. Всё было незначительно с точки зрения меня – психиатра со стажем. Сама атмосфера не могла так пагубно повлиять на психику молодого парня. Тут наверняка было что-то ещё, нечто скрытое от глаза, от посторонних людей. Здесь в сумраке небытия покоился тайный враг моего теперешнего пациента. Тьма сумрака сгущалась, кошмар обтекал потаенными смыслами сознание обреченного на вечные терзания молодого человека, давно выросшего из юного возраста. В её покровах высветились фигуры. Звери! То бежали звери с диким криком, раздиравшим на части душу! От кого они бегут? Окутанные темнотой, развевая клубы беспросветной дымки, образы давно минувших лет проносились через меня с сумасшедшим ветром, вереща, изнывая от полученных в неравном бою ран.