Естественно, в их работе существует система поощрений и наказаний. Для них очень плохо, если не получилось удержать клиента и тот ушел к конкурентам или передумал. Их за это ругают и наказывают. Еще хуже, если они отказывают клиенту, даже имея объективные причины. Клиника потратила кучу сил и денег, чтобы люди обращались именно к нам, и каждый отказ – это потеря прибыли. Предположим, что некий гражданин вчера отмечал день рождения. Утром следующего дня он решил поправить здоровье баночкой пива и не заметил, как к вечеру снова оказался пьян, а завтра ему на работу, и надо быть свежим, отдохнувшим и хорошо соображающим. Ему в голову приходит мысль, что надо бы поискать в интернете, какие бывают способы протрезветь и справиться с предстоящим похмельем. Естественно, практически сразу он натыкается на рекламу клиники, которая предлагает за небольшие деньги помочь справиться с его проблемами. И вот человек уже набирает наш номер или конкурентов, но лучше – наш. На звонок отвечает девушка-диспетчер, которая сообщает, что все отлично. Ваш случай – наша профессия, и что меньше чем через час высококвалифицированный врач будет у вас на пороге. Затем диспетчер ищет врача, которому можно поручить клиента, и передает ему. Врачи – это третий этап или компонент.

– Вроде понятно.

– Вот так, кратко и схематично, устроен этот бизнес, вся прибыль которого строится на количественных и качественных показателях. За количественный ответственны первые два пункта, за качественный – третий, то есть конкретно ты. Чем дороже ты себя продашь – тем больше заработаешь и ты, и клиника.

– Понятно.

– Дальше я буду делиться с тобой личным опытом, так как до этого я всегда работал в государственных учреждениях, что означает почти фиксированную зарплату. Здесь же «волка ноги кормят», и доход имеет непосредственную связь с тем, как я оказываю услуги, как я себя и их преподношу, а вот как именно я это делаю – зависит только от меня. Приходится выступать не только в роли врача, но и в роли менеджера, которому предстоит продать себя за максимально возможную цену.

Если первое время я играл в прятки с совестью, уговаривал себя, что есть врачебный долг, что я должен думать о благополучии пациента, то через весьма короткий срок я усвоил важный урок: никого нельзя жалеть. Моя работа – всего лишь услуга, и я ее не навязываю, человек сам вызвал меня. Конечно, можно войти в положение, сделать скидку или даже оказать помощь бесплатно, но моя цель – деньги, а не занятие благотворительностью. Чтобы заработать, мне нужно придумать, за что платить пациенту, и продать это ему.

Еще Фрейд писал, что «стоимость терапии должна быть чуть больше, чем человек может себе позволить, только в этом случае она будет эффективной». И это так. Дорогую услугу человек ценит и воспринимает лучше, чем бесплатное оказание медицинской помощи. «Просто следовать какой-то там клятве» продается плохо, даже если ты делаешь это профессионально и безупречно.

Моя задача – исполнить цирковой номер, который заказал и оплатил клиент, и исполнить так, как его представляет клиент. Для того чтобы продавать цирковой номер дорого, нужно учитывать два компонента: для кого номер предназначен и что скрывается за формальными жалобами на самом деле. Сейчас объясню: врача может вызывать сам пациент или его родственники, друзья, коллеги. Важно знать, кто именно платит за трезвость конкретного человека и, самое главное, зачем эта трезвость ему нужна.

Справляться с похмельем, независимо от тяжести запоя, в нашем обществе одна из народных забав, и надо отметить, что в этом направлении есть решительные и однозначные успехи. Все же что-то заставляет человека потратить деньги и вызвать нарколога с капельницей на дом. Чаще всего поводом является бессонница и чувство тревоги, которые маскируют одиночество. От того, как успешно ты со всем этим справишься, будет зависеть и гонорар, и удовлетворенность твоей работой в целом.

Теперь сам цирковой номер. Или шоу. Все начинается с внешнего вида. Врач в поношенной болоньевой куртке и кроссовках не внушает доверия. Обычно я ношу пальто и костюм; снимая пиджак дома у пациента, всегда прошу плечики перед тем, как надеть халат. Халат должен быть хорошо выглажен и чист, белизной он должен резать глаз и внушать уважение. Я редко пользуюсь бахилами. Войдя в чужой дом, я переобуваюсь в дорогие офисные туфли, что так же неизменно производит впечатление на тех, для кого шоу предназначено, в первую очередь – для родственников. Человеку в похмелье глубоко все равно на все эти уловки, для него есть другие. Все мои действия не торопливы и основательны, что позволяет создать иллюзию самоуверенности и повысить собственную значимость в глазах зрителей.

Мое шоу – это разговорный жанр. Для многих людей работа врача – загадка, тайна. Не все его действия, манипуляции и вопросы понятны, поэтому всем всегда интересно заглянуть «за кулисы». Каждое движение, каждый вопрос я комментирую и поясняю, зачем что-то делаю или спрашиваю. Снимая кардиограмму, сообщаю, какую патологию можно увидеть и как от этого будет зависеть терапия. Измеряя артериальное давление – о рисках высокого или низкого показателя. Интересуясь, каким видом алкоголя злоупотребляет клиент, я рассказываю, чем отличается пивное похмелье от водочного, и так далее.

Проведя ритуал диагностики, я обычно перехожу к «разводу», то есть к обсуждению с родственниками или же с самим пациентом того, в каком объеме и за какую сумму я буду оказывать услугу, всегда рекомендуя и настаивая на самом дорогом варианте. Большинство соглашается, кто-то же торгуется, давит на жалость, приводит объективные доводы, тогда приходится работать за тот или иной средний чек.

Исполняя весь цирковой номер, ты должен не забывать о самом главном.

– О чем?

– О пациенте! О чем же еще? У тебя же в руках его жизнь, как минимум, нужно не угробить ее. Какой самый главный принцип в медицине?

– Не навреди.

– Естественно. Но еще до него?

– Какой?

– От себя.

– От себя?

– От себя. Если есть хоть малейший шанс переложить ответственность за пациента – сделай это, а потом уже – не навреди. Когда диспетчер предлагает тебе вызов, то твоя первоочередная задача – это слиться, лучше на этапе телефонного разговора или уже по прибытии на адрес. Сделать все для этого. Только тогда, когда не осталось вариантов переложить ответственность на другого специалиста, только тогда можно взять пациента на себя.

– А как тогда зарабатывать, если стараешься отказаться от любой работы? Это же противоречит всему сказанному выше.

– Не спеши, а то успеешь. Работы хватит на всех, а вот ввязываться в сомнительные авантюры с непредсказуемым финалом – затея так себе, потому идем от обратного. Для себя я выделил четыре критерия, которые стараюсь соблюдать, и если пациент не соответствует какому-либо из них – то надо сливаться. Под любым предлогом. Первое – это личная безопасность. Второе – согласие пациента на лечение. Третье – оценка соматического состояния. Четвертое – сопутствующая психическая патология.

На самом деле, все просто: когда ты помогаешь вылечить человеку похмелье, ты оказываешь симптоматийную помощь, с ней справится любой фельдшер. Запрос от пациента ситуативен. Твои действия понятны. Болит голова – вот таблетка от головы. Болит нога – вот таблетка от боли в ноге. Скорая помощь на минималках.

Когда-то давно я работал врачом-психиатром в составе специализированной бригады скорой помощи. Каждое дежурство было для меня стрессом, но меня успокоил коллега, который емко и кратко описал всю суть нашей работы: «Фокусников в цирке видел? Здесь то же самое: ты стоишь на арене и достаешь из шляпы кроликов за уши. Раз кролик, два кролик, три кролик… и тебе уже надоело, но ты продолжаешь доставать злосчастных кроликов, в очередной раз засовываешь руку в шляпу, нащупываешь уши, вытаскиваешь – а это чудовище».

Это самое точное определение работы в психиатрии в целом, а не только ургентного^[6] ее звена. Никогда не знаешь – будет чудовище или очередной безобидный и понятный кролик.

И знаешь, лучше, чтобы всегда были только кролики, но смею предположить, что за время наших покатушек и чудовищ будет достаточно. Возможно, у тебя сложится другое видение, но пока так. Пока все понятно?

– Да. Сегодня оба вызова были с капельницами. Других не бывает?

– Почему же? Бывают. Противорецидивные процедуры на дому. Так называемые подшивки и кодировки, но их мало. Основной поток пациентов – это инфузионная терапия^[7] для купирования симптомов абстиненции, вызванной употреблением алкоголя.

– И это все? Ездим только к алкоголикам? А как же наркоманы?

– Законы в нашей стране не всегда постижимы и логичны. Оказывать медицинскую помощь наркозависимым имеют право только государственные учреждения. В частном порядке лечить наркомана незаконно.

– В каждой газете реклама частных клиник, предлагающих лечение для наркоманов. Что-то не сходится.

– Все лечат наркоманов. Делать это можно по-разному. Например, занимаясь подлогом диагнозов и медицинской документации. Что употреблял человек, не так важно, по истории болезни он будет проходить как алкоголик, так обычно делают небольшие клиники. Те же, что побольше, формально являются подразделением какого-нибудь учреждения Минздрава. Так или иначе, основной контингент имеет проблемы с алкоголем. Запросов на лечение зависимостей от запрещенных веществ процентов десять, не больше. И лучше без наркоманов.

К моему удивлению, Кеша внимательно слушал. Казалось, что ему приходится себя сдерживать, чтобы не достать конспект и начать записывать. Это льстило. Но вызовов не давали, а время было достаточно позднее.

– Давай я тебя все же отправлю домой. Продолжим в следующий раз.

– Может, я приглашу вас к себе? Пока не дали следующий вызов. Мы совсем рядом с моим домом. Заодно и со своей девушкой познакомлю.

– Пожалуй, я соглашусь. Как зовут девушку?

– Марина.

Они снимали студию в огромном новом доме, сплошь состоящем из таких же небольших клетушек. Мрачное место. Марина встретила нас у лифта. Милая девушка в очках с толстенными стеклами и следами пирсинга на лице.

Когда я ее только увидел, у меня промелькнула страшная и банальная мысль: «Обалдеть, да она же зависимая!» Это была короткая мысль, к тому же ничем не обоснованная.

Мы прошли по длинному коридору и, наконец, оказались внутри. Чисто и слишком обычно, как в Икее^[8]. Никаких посторонних запахов, только какой-то освежитель воздуха из ближайшего супермаркета, что только усиливало ощущение обыденности до такой степени, что становилось тошно. Кеша с Мариной усадили меня на барный стул, и, пока я скучал, принялись суетиться у стены, выполнявшую роль кухни, собирать на стол чай, кофе и какие-то сладости.

Один из побочных эффектов профессии психиатра, особенно когда становится предельно скучно, – это что ты непроизвольно анализируешь всех людей, с которыми сталкиваешься дольше чем на пару минут и навешиваешь на них ярлыки. Это не обязательно клинические диагнозы, но это некоторые отличительные черты психики, характеризующие того или иного человека.

Я наблюдал за этой парой. Естественно, я навесил ярлыки на обоих. Кешу для себя я обозначил как отвратительно правильного, слишком уж нормального человека. До такой степени, когда можно говорить «простота хуже воровства». Но все же что-то в его манерах не давало мне покоя. Наблюдая за ним дома, где он чувствовал себя в безопасности и комфорте, казалось, что есть в нем какой-то изъян, который не удавалось мне с ходу объяснить. Хотя скорее всего, это я себе надумал от скуки.

На Марину же мне никак не удавалось навесить никакого ярлыка. Даже примитивно-бытового, вроде «бульварная хабалка», или «серая мышь», или «зануда-ботаник», или «школьная принцесса». Что-то она никак не вписывалась у меня в простые шаблоны, что, в определенной степени, вызывало некоторое раздражение.

Наконец, они тоже сели за стол. Оба немного смущались и не знали, как лучше себя вести. Мне снова стало скучно, от чего я перешел к неудобным вопросам.

– Сегодня я пытался вызнать у твоего парня, почему он выбрал свою специальность, но так и не получил внятного ответа. Так, отговорки. Может, ты мне сможешь ответить за него?

– Даже не знаю. Вряд ли я скажу что-то новое.

– Как раз наоборот.

– А почему это важно? Если ответить неправильно, то вы его не возьмете на работу?

– Нет, к работе и практике это не имеет никакого отношения. Так, личный интерес. Просто со временем у меня сложилось крайне предвзятое отношение к коллегам. Большинство людей, которые решают связать жизнь и карьеру с психическим здоровьем, и не важно – это психологи или психотерапевты, приходят в профессию не для оказания помощи другим, а в первую очередь с целью разобраться в себе и самоизлечиться. Когда спрашиваешь: «Почему именно эта специальность?», они отвечают, что «хотелось понять себя». По итогу мы имеем якобы профессионалов, которые не то что в себе не разобрались, а даже учебник нормально не дочитали до конца, потому что почти каждую строку и утверждение из него пытаются примерить на себя. Что-то подходит, что-то подходит с натяжкой, а в результате взамен нормального понимания процессов получается извращенная картина сквозь призму собственных интерпретаций и проекций. Они думают, что профильное образование в самодиагностике и самолечение им помогут больше и лучше, нежели обращение к специалисту в качестве клиента или пациента. Это отвратительно и ужасно. Ладно, плевать на них, на психологов. Гораздо неприятнее для меня факт, что и большинство психиатров приходит в специальность с той же целью.

– Мне кажется, вы ненавидите людей, особенно – своих же коллег. Смо́трите на них свысока и считаете, что во всем лучше, чем они.

– Так я и сказал. Я стараюсь вести себя прилично, но не всегда получается.

– С чего вы взяли, что хоть чем-то отличаетесь от них? Если покопаться, то выяснится, что вам это все необходимо ровно для того же самого.

– К сожалению, нет. Все куда прозаичнее и гаже.

Своим выпадом Марина застала меня врасплох. Меня весьма обескуражила ее прямолинейность, но в то же время я не мог не отметить про себя ее умение быстро адаптироваться к ситуации и находить не тривиальные решения.

Усталость давала о себе знать, и я решил не продолжать эту игру, переведя нашу беседу в бытовое русло. Диспетчер позвонил минут через тридцать. Попрощались мы очень тепло, и я уехал в ночь.

Пока добирался до пациента, из головы не выходила Марина. Я не чувствовал у нее какой-то грубой патологии, но и «уложить» ее в какой-то вариант нормы у меня тоже не получалось. Ребус, кубик Рубика, интеллектуальная жвачка, но очень интересная. В результате я пришел к вполне логичному в ситуации выводу: да и наплевать на нее. Это не первый, да и не последний не до конца мне понятный случай. А если зацикливаться на каждой головоломке, то решительно можно свести себя с ума, потому ну ее.

– Так, ту часть, что про рутину, я понял. А вот зачем ты так заострил внимание на этой девице – нет. Какое отношение она будет иметь к тому, что ты хочешь мне доказать?

– Самое непосредственное. Если будешь внимателен, то поймешь.

– А может, ты просто завуалированно решил мне похвастаться?

– Чем?

– Очевидно, тем, что в состоянии вызывать интерес у молоденьких девушек, даже у тех, что уже кем-то заняты.

– Нет, к сожалению.

– Я не уверен в этом, но продолжай.

Это дежурство кончилось безобразно поздно, уже после рассвета, под утро, когда нормальные люди только начинают просыпаться и нехотя собираться на нелюбимые работы. Последний вызов был не очень далеко от дома, минутах в двадцати. Почему-то, несмотря на усталость, мне не хотелось, чтобы день заканчивался, и я ехал медленно, не торопясь, рассматривая редких прохожих, витрины закрытых магазинов, и старался ни о чем не думать. Но в пустоту в голове, которую я так старался сохранить, ворвался папик. Бодрый и язвительный, как всегда. Иногда этой своей бодростью он весьма раздражал, но я не подавал виду.

– Итак, уважаемые зрители, вы только что прослушали увлекательную лекцию-концерт! У кого-то в зале остались вопросы?

– Ну и зачем ты издеваешься?

– Даже не думал. Все четко, по делу, конкретно и доходчиво. Тебе вообще осталось что сказать?

– Во-первых, да, а во-вторых, неужели все так плохо?

– Нет, но ты расстроил меня. Я-то думал, ты будешь в чем-то переубеждать, доказывать, что на самом деле это благородная, самоотверженная и возвышенная работа – спасать людей. Но нет, за день, что я наблюдаю по твоей прихоти, я не увидел ничего, что хоть на секунду позволило бы мне гордиться своим сыном. Как бы пафосно это ни звучало.

– Жаль, что у тебя сложилось такое впечатление, но мне нужно было объяснить стажеру основы работы, и сделать это максимально быстро. Может, поэтому у тебя такая картина в голове?

– Очень надеюсь, что это так.

Он немного помолчал, разминая в руках сигарету и разглядывая что-то у себя под ногами, после чего поднял голову и несколько секунд смотрел мне в глаза, смотрел строго и не моргая, так, что мне эти несколько секунд показались настоящей вечностью.

– Знаешь, я только сейчас понял, что мне страшно.

– Чего испугался? Почему именно сейчас?

– Только, пожалуйста, не переворачивай все с ног на голову, ты это умеешь.

– Для не подготовленного слушателя твой рассказ очень пугает и вгоняет в некоторый ступор. Весь беспредельный цинизм, твое восприятие пациентов как вещь, объект, функцию, и за этим восприятием нет ничего человеческого.

– Ну и что?

– Слушая тебя, я сначала злился, злился сам на себя, ведь единственный вопрос, который крутился у меня в голове: «Когда и как я упустил момент в твоем воспитании, что ты с легкостью превратился в безжалостное чудовище?»

– Ну и в какой?

– В том-то и дело, что ни в какой, я же, как и ты, не готов признавать свои ошибки и думаю, что за нарочитым цинизмом ты просто прячешься. Ты выстроил стену между собой настоящим и остальным миром и подглядываешь оттуда в щелку между старыми кирпичами и больше всего боишься того, что найдется кто-то, кто разрушит стену в труху. Что тогда? Что будешь делать?

– Строить новую стену?

– Лукавство.

– Пожалуй, у меня уже набралось несколько вопросов, на которые тебе придется отвечать.

– Давай.

– Погоди, пока рано.

– Хоть в общих чертах. Дай мне возможность подготовиться!

– А зачем тебе вообще эта работа? Почему не выбрал другую специальность сразу? Или не поменял ее потом? Готов ли поменять ее на что-то прямо сейчас? Или через какое-то время?

– Хватит, понял я, понял.

– Вот и молодец. А теперь езжай поскорее домой и отдыхай. Это мой тебе отцовский совет.

– Как скажешь, даже не буду пытаться возражать.

– Будь здоров!

– Обязательно буду!