Глава 3: Царский канон

Василь придержал коня. Ехавшие за ним стрельцы тоже остановились. Литвин обернулся на них. Два здоровых мордатых парня. То ли охрана, то ли соглядатаи от вологодского воеводы. А может, то и другое сразу. Ну да ладно. Может, и к лучшему. Оба на виду, да и с местными в этой глухомани и поспокойнее будет. Воевода дал ему провожатых, когда Василь решил приехать, чтобы посмотреть, как местные крестьяне и духовенство борются с эпидемией кликушества, которая буквально захлестнула Вологду и Железный Устюг.

Василь спешился и осмотрелся. Поляна, площадью не меньше семи добрых десятин, была похожа на кипящий жизнью лагерь. Во все стороны, сколько хватало взгляда, стояли сотни повозок и палаток, горели костры, а вокруг них копошилась разноликая толпа – мужчины, женщины, дети, все, кто пришел в это затерянное среди непроходимых лесов место.

Стрельцы, отыскав пустое местечко, занялись устройством палатки и приготовлением еды. Василь, оставив коня на их попечение, принялся вглядываться в это оживленное действо. Сперва все казалось бестолковым и беспорядочным. Глаза литвина разбегались от обилия движения и излишней, ненужной, казалось, толкотни. Но постепенно, привыкнув к этому миру, он стал различать в таборной суете скрытый порядок. Только что прибывшие побыстрее устраивались с палатками, другие хлопотали у костров, варили и жарили, но основная масса народа, одетая во все чистое, готовилась к чему-то очень важному.

Женщины, одна к одной, были в белых рубахах, но в черных сарафанах и платках. Мужчины, по большей части, были одеты в длинных кафтанах, похожих на рясы священников или монахов.

Василь вернулся к уже установленной палатке.

– Что ждут?

Один из стрельцов, тот, который пытался развести огонь, поднял закрасневшееся от натуги лицо.

– Так знамо, что – иконы выносить скоро начнут.

И действительно. Со всех сторон люди толпами шли под длинный навес, сбитый из свежих, остро пахнущих досок. Навес был поставлен в самой середине поляны. Мужики и бабы, быстрым движением осеняли себя крестным знамением и, поклонившись в пояс, направлялись к простой деревянной колоде. В ней покоился прах преподобного Иоанна Устюжского, ради Христа юродивого. Тут же, под второй колодой, покоился еще один подвижник, чье имя унесло с собой время. Колода была старая, прикрытая простой деревянной крышкой с многочисленными выбоинами и царапинами. Ни драгоценных риз, ни золоченой раки – только потемневшее от времени дерево. Под стать похороненному в ней человеку. Преподобный Иоанн при жизни ходил в рубище, терпел голод и нужды, отдавая всего себя Господу. Простая, но глубокая святость.

Солнце уже высоко стояло на небе, заливая теплом и светом святую могилу и всю округу. Ни облачка над головой. Ясный осенний день разгорался со всей своей силой. Народ все прибывал. Из лесной просеки шли пешком, ехали на телегах все новые и новые паломники. Воздух гудел от множества звуков: возгласы людей, ржание лошадей, скрип телег, стук топоров. И среди этого шума все время слышался особый, словно малиновый перезвон, который разливался, не смолкая ни на миг. Василь не сразу разобрал, откуда он шел. Потом понял. В лесу, окружающем поляну, паслись десятки таборных лошадей. У каждой на шее был медный колокольчик, и всякий шаг лошади отзывался легким звоном. В итоге выходила настоящая музыка, живая, переливчатая, на которой, казалось, расцветала жизнь на поляне.

Когда окончательно рассвело, с дороги донесся отдаленный звук пения. Многочисленный хор мужских и женских голосов. Они то набирали силу, то отступали, становясь почти неуловимыми, затем вновь поднимались, будто волны. Гимны звучали все ближе, по мере того как певчие приближались к святому месту. Это шел крестный ход с иконами от самой Вологды. На поляне понемногу начала устанавливаться тишина. Мужики и бабы выходили из палаток, оставляя свои хлопоты у костров и телег. Живая многолюдная толпа готовилась встретить прибывших в тишине и благоговении.

#

Через некоторое время среди толпы показались иконы, сопровождаемые сотнями людей. Их осторожно внесли к навесу и установили у самой могилы на простых, сколоченных из досок подставках. Вокруг вспыхнули сотни свечей, в воздухе разлился запах ладана, и началось богослужение. Вся поляна, окруженная стеной столетнего леса, озарилась мягким, теплым светом. Огни мерцали в каждом уголке, словно даже тени от деревьев стали светлее от пламени. Свет ложился на лица людей так, словно сам воздух вокруг могилы святого юноши дышал светом. Запах ладана наполнил воздух, густой и сладковатый, как туман. Он медленно поднимался к дневному небу, переплетаясь с холодным дыханием леса. Казалось, что все вокруг – и люди, и сама природа – возносят Богу слова молитвы. Запах ладана был теплым и пряным. Он словно проникал в самую глубину людских сердец, успокаивая и умиротворяя даже самые тревожные мысли. Церковное чинопочитание соблюдалось не так строго, как в каком-нибудь городском храме. Но тем не менее, все богослужение было наполнено искренней молитвой, пением псалмов и стихир, объединяющим всех вокруг.

Голос священника, глубокий и уверенный, разливался над собравшимися, словно он принадлежал не одному человеку, а исходил от всей толпы, собравшейся на лесной поляне. Он звучал мощно и проникновенно, наполняя пространство благоговением и святостью. Затем к нему присоединился хор, и многоголосое пение поднялось над головами, разливаясь по кругу, как волны, расходящиеся по воде. Мужские и женские голоса, то сливаясь в единый строй, то перекликаясь, образовали мелодию, которая казалась не от мира сего, как будто сама природа пела вместе с ними.

– Наготою телесною и терпением, обнажил еси вражия коварствия, обличая неподобное его деяние, зе́льне стражда солнечный вар и нуждныя великия студени мраза…

Эта симфония света, ладана и молитв словно приподняла поляну над землей, создав свой отдельный мир, в котором царили покой и священный трепет. Лес стоял недвижно, погруженный в полумрак. Казалось, что тени среди деревьев слушают, затаив дыхание. У Василя, как и у многих стоящих на поляне, перехватило дыхание от одновременно простоты и величия происходящего действия.

– И огня не чул еси, Божиею помощию покрываем, Иоанне премудре, моли с верою творящих память твою честно и усердно притекающих к раце мощей твоих, избавитися от бед и падения избежати!

Тропарь глас пятый в честь Блаженного Иоанна, Христа ради юродивого, Устюжского, закончился. Наступила напряженная тишина, в которой слышалось лишь чтение святой книги, пока голос священника не запел первую стихиру. Певчие под навесом подхватили его, затем присоединились те, кто стоял ближе, и звуковая волна, крепнущая с каждым мигом, разлилась по всей поляне, долетела до последних палаток и далеко эхом отозвалась в лесах и горах. Василь замер, теперь уже от удивления. Он уже слышал этот Кано́н Ангелу Грозному Воеводе. Тот самый, который написал сам Иван Грозный, владыка московитов, под именем Парфения Юродивого, почти сто лет назад.

– О великий Михаил Архангел, прогоняющий демонов! Господи Иисусе Христе, ты добр и человеколюбив, пролей миро на рабов твоих, и поставь преграду на пути всех врагов, борющихся со мной, преврати их в овец и развей их, как ветер пыль…

Грозные слова канона после молитв мирному блаженному юноше показались Василю слишком резким и даже неуместным переходом.

– О чудный архистратиг, внушающий ужас, Михаил Архангел, хранитель неизреченных тайн! Когда услышишь голос рабов Божиих, призывающих тебя на помощь, Михаил Архангел, услышь нас и поспеши на помощь нам, и прогони от нас все враждебные нечистые духи силою твоего Святого Духа…

Слова звучали тяжело и весомо. Постепенно толпа верующих, теснившаяся на поляне, подхватила их. И скоро под светом сотен свечей, отбиваясь эхом от притихшего леса, разносилось мощно и грозно:

– Молитвами святых апостолов и святых пророков, святых святителей и святых мучеников, святых отшельников, святых бессребреников и святых столпников, святых мучениц и всех святых праведников, угодивших во все времена Христу…

Голос священника оборвался. С красным от напряжения лицом он быстро вытер пот, заслепивший глаза, глубоко вздохнул и продолжил:

– Молитвами их сохрани рабы Божия в бедах и в несчастьях, и в печалях, на дорогах, на реках и в пустынях, в битвах, в царях и в князьях, в вельможах и в людях, и во всякой власти. И от всякой беды, и от диавола, Господи Иисусе Христе, избави, и, великий Михаил Архангел, сохрани рабов Божиих, от глаз недобрых людей, и от внезапной смерти, и от всякого зла!

И тут среди сотен умиленных лиц и горящих молитвенным экстазом глаз раздался надрывный, полный боли и злобы крик:

– А-а-а! Не хочу! Пустите-е-е! Все равно не выйду! Пустите, проклятые-е-е!

#

Василь спохватился и двинулся за бабой следом. Люди пропускали их, удивленно глядя не на бабу, а на идущего за ней литвина. Но до первых рядов ему дойти не получилось. Там стояли паломники, каждый из которых держал в руке икону с ликами различных святых. Скоро движение в толпе затихло. На поляне воцарилась тишина. Даже стоящие на коленях кликуши притихли. Лишь изредка кто-то из них жалобно поскуливал.

– Господи, Боже Великий, Царю безначальный, пошли Архангела Твоего Михаила на помощь рабам Твоим…

Голос священника прозвучал как сигнал. Стоящие перед кликушами люди подняли над головами иконы и двинулись вперед. Они шли медленно, размеренными короткими шажками. Неумолимой черно-белой стеной они надвигались на коленопреклоненных женщин, как неотвратимый гнев Господень для засевших в их телах бесов.

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушитель, запрети всем врагам, борющимся с нами, и сотвори их яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их, яко прах перед лицем ветра.

Одна из кликуш попробовала встать с колен. У нее это не получилось, и тогда она взвыла от ярости и бессилия. Ее вопль послужил сигналом для остальных. Кликуши начали бесноваться, как будто молитва, несшаяся над поляной, пронзала их насквозь, вызывая неистовую, мучительную боль. Их тела изгибались, словно под ударами невидимой силы. Лица искажались, обнажая не только страх, но и неудержимую животную ярость.

Толпа подхватила одинокий голос священника:

– О, Господень Великий Архангеле Михаиле! Избави нас от всякия прелести диавольския, егда услышишь нас, грешных, молящихся Тебе, и призывающих имя Твое Святое. Ускори нам на помощь и побори всех, противящихся нам.

Наполнявшие воздух святые слова, казалось, поднимали в кликушах что-то темное и древнее, что не могло выносить света. Они выкрикивали бессвязные фразы, то хриплыми, срывающимися звуками, то пронзительными криками, которые прорывались сквозь молитвенное пение. Вокруг них стояли люди. Иконы в их руках были похожи на щиты. Некоторые женщины, стоящие за первыми рядами, крестились, не в силах выдержать взгляд кликуш. Кликуши метались, хватаясь за воздух, их тела скручивались и дергались в конвульсиях, как будто каждая молитва, звучащая вокруг, обжигала их изнутри. Время от времени они пытались вырваться и броситься на окружавших их паломников. Но сила икон и молитвы была слишком велика и вновь отбрасывала их на место. Густая пена выступала на губах, руки дрожали, глаза то закатывались, то останавливались – полный ужаса и ярости взгляд метался в поисках хоть какой-то помощи и поддержки.

– Помоги нам грешным, и избавь нас от труса, потопа, огня, меча и напрасной смерти, от великого зла, от врага льстивого, от бури поносимой, от лукавого избавь нас всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Каждое новое слово молитвы усиливало беснование одержимых. Они то смеялись низким, нечеловеческим смехом, то кричали о пощаде, и это лишь разжигало в толпе страх и трепет перед происходящим.

– Святой Архистратиг Божий Михаил, молниеносным мечом Твоим отжени от нас духа лукавого, искушающего и томящего нас. Аминь.

Голос священника громыхнул наподобие грома. Передние ряды, стоявшие все это время с поднятыми над головами иконами, одновременно опустили их, накрывая распростертых перед ними кликуш, как крышей. Вмиг все замерло. Ни звука не раздалось на поляне. Замерло все. Даже звон молоковозов на шеях лошадей замолк. Иконы поднялись вверх, толпа отхлынула от места, где только что стояли на коленях кликуши.

Те лежали на земле, измотанные и обессиленные, словно выжатые, растерявшие все свои силы. Их тела, еще недавно скрученные в болезненных судорогах, теперь недвижимо покоились на вытоптанной земле. Лица – бледные, руки – дрожащие, а глаза, опустошенные и еще недавно ничего не видящие, постепенно начинали наполняться ясностью. Постепенно женщины приходили в себя. Они осторожно поднимали головы, словно боялись разрушить этот момент долгожданного покоя. В глазах некоторых мелькали слезы облегчения. Некоторые, потрясенные произошедшей переменой, пытались подняться, но слабость удерживала их на месте.

Расталкивая толпу, к ним заспешили родственники и родные. Они подходили к ним, опускаясь рядом, осторожно касаясь плеч и рук, как будто боялись нарушить новообретенный покой. Мужчины и женщины обнимали их, прижимали к себе, а кликуши, уже не ощущая тяжести одержимости, тянулись к ним словно впервые. Им помогали встать, поддерживая под руки, и медленно, почти бережно, уводили прочь от места, где еще недавно разрывались их крики и стоны. Толпа расступилась, давая им дорогу. Люди крестились, с благоговением и удивлением провожая их взглядами.

Вслед за кликушами и их спутниками толпа тоже сдвинулась с места. Люди возвращались к своим палаткам, кострам и телегам. Василь стоял неподвижно. Людской поток обтекал его со всех сторон. Несколько раз прохожие натыкались на него плечами и тут же виновато срывали шапки с головы и кланялись в пояс. Но литвин не обращал на них никакого внимания. Он, не отрываясь, смотрел на то место, где еще недавно были кликуши. Там осталось всего несколько женщин. Одна из них, совсем старая, не могла подняться даже с чужой помощью и так и оставалась лежать на земле. В другой, дородной молодой бабе, видимо, бесы сидели так сильно, что даже после окончания молебна она билась в припадке, разбрасывая хлопья пены изо рта. Третья была девушка, совсем еще девочка. В выцветшем, когда-то богатом и добротном сарафане. Ее фигура, черты лица, почти скрытого грязными растрепанными космами, были удивительно Василю знакомы. Не в этих обстоятельствах, на поляне, среди затерянных дремучих вологодских лесов, литвин бы давно узнал ее. В этих же обстоятельствах ему потребовалось гораздо больше времени. Но он справился. Узнал!

– Настя!

Девочка не ответила с первого раза, но на второй крик Василя обернулась!

– Пани Настя!

Василь бросился вперед, расталкивая идущих ему навстречу богомольцев.