Глава 4. Цена Победы

Письмо ушло. И вместе с ним ушло детство.

Эдирне гудел, словно растревоженный пчелиный рой. Вести о несметной армии крестоносцев, идущей на столицу, расползались по улицам, подобно языкам степного пожара, сея липкий, удушающий страх.

Обезумевшие от ужаса матери прятали детей в сырые подвалы, купцы, проклиная всё на свете, спешно зарывали золото в садах, а янычары – элита османского войска – молча точили свои ятаганы, бросая мрачные, тяжёлые взгляды на султанский дворец.

Там, за высокими стенами, в роскошных покоях сидел их повелитель, юный Мехмед. «Мальчик-падишах».

Мехмед не спал. Бессонница стала его верной спутницей. Дни и ночи напролёт юный султан проводил в Диване, отчаянно пытаясь собрать армию, которая таяла на глазах, словно весенний снег.

Но приказы правителя, едва покинув его уста, вязли в липком болоте бюрократии и саботажа, искусно расставленном великим визирем Халилом-пашой.

Визири учтиво кивали, отвешивали низкие поклоны, но ничего не делали. Они ждали. Ждали возвращения настоящего хозяина.

И он пришёл.

Султан Мурад II не заставил себя ждать. Получив дерзкое, почти приказное письмо сына, Старый Лев оставил свои благоухающие сады в Манисе. Он переправился через Босфор с такой немыслимой скоростью, будто за его спиной выросли могучие крылья орла.

Встреча отца и сына состоялась в поле, за городскими стенами.

Мехмед, облачённый в парадные доспехи, которые были ему предательски велики, выехал навстречу. Он хотел выглядеть властным. Хотел показать, что он – Падишах, встречающий своего лучшего полководца.

Но когда Мурад II осадил коня и замер напротив, вся напускная уверенность мальчика рассыпалась в пыль.

Отец не спешился. Огромный, пропахший потом и долгой дорогой, он сидел в седле, взирая на сына сверху вниз. В его взгляде не было и тени гнева за дерзкое письмо. Лишь вселенская, глубокая усталость и… жалость.

– Ты позвал меня, – голос Мурада охрип от дорожной пыли, но звучал твёрдо, как сталь. – И я пришёл. Но не как твой поданный, Мехмед. А как отец, который должен исправить то, что натворили дети.

Халил-паша, неотступно следовавший за Мурадом, склонил голову, пряча торжествующую ухмылку в густой седой бороде. Великий визирь победил. Он вернул своего господина на трон.

– Армия ждёт, – сухо бросил Мурад, не давая сыну и шанса ответить. – Снимай этот тюрбан с эгретом, сын. В битве он будет тебе только мешать. Сегодня ты будешь смотреть и учиться.

Это было низложение. Тихое, публичное, унизительное. Без указов и церемоний. Просто отец забрал вожжи из слабых рук ребёнка, который не справился с управлением имперской колесницей.

Равнина близ Варны. 10 ноября 1444 года.

Пронзительный, холодный ветер с Чёрного моря трепал бунчуки и знамёна. Две исполинские армии замерли друг напротив друга, словно два хищных зверя, готовые к смертельному прыжку.

С одной стороны – объединённые силы христианской Европы. Венгерские рыцари, закованные в тяжёлые латы с головы до пят. Польские гусары с крыльями за спиной, валашские всадники, наёмники со всех концов света. Ими командовал молодой, амбициозный король Владислав и легендарный Янош Хуньяди. «Белый Рыцарь», одним именем которого османские матери пугали непослушных детей.

С другой – несокрушимая армия Полумесяца. Анатолийские и румелийские сипахи, конные воины акынджи, готовые отдать жизнь за веру, и, конечно же, янычары – живая белая стена, несокрушимым кольцом окружавшая ставку Султана.

Мехмеда разместили на холме, рядом со ставкой отца. Но не как командующего. Ему была отведена роль наблюдателя, окружённого плотным кольцом верных телохранителей.

«Смотри и учись», – звенело у него в ушах.

И он смотрел.

Он видел, как содрогнулась земля, когда тысячи копыт ударили в промёрзшую почву. Могучий венгерский клин с чудовищной силой врезался в османские фланги. Треск ломающихся копий, лязг стали, нечеловеческие крики и ржание агонизирующих лошадей слились в единый, ужасающий вой вселенской мясорубки.

Поначалу казалось, что всё предрешено.

Хуньяди, этот дьявол во плоти, в щепки разнёс левый фланг. Анатолийские сипахи, не выдержав натиска, дрогнули и побежали. Паника, липкая и леденящая душу, поползла к самому сердцу войска – к шатру Султана.

– ВСЁ КОНЧЕНО! – в истерике закричал кто-то из пашей. – НУЖНО ОТСТУПАТЬ! СПАСАТЬ ПОВЕЛИТЕЛЯ!

Мехмед видел, как побледнел Халил-паша. Великий визирь, этот гений интриг, дрожал, как осиновый лист. Его губы беззвучно шептали молитвы, а руки судорожно сжимали поводья.

– Отступаем, мой Султан! – выкрикнул Халил, подскакивая к Мураду. – Сражение проиграно! Сохраним хотя бы вашу жизнь!

И в этот самый миг Мехмед увидел то, что навсегда изменило его понимание власти.

Мурад II не сдвинулся ни на палец.

Старый Лев даже не удостоил взглядом дрожащего визиря. Он спокойно, без тени суеты спешился. Подошёл к знаменосцу, вырвал из его рук штандарт с копией нарушенного мирного договора – того самого, на котором король Владислав клялся на Евангелии, – и с силой вонзил его в землю перед собой.

Затем Султан поднял руки к серому, низкому небу.

– О АЛЛАХ! – его голос, усиленный ветром, прогремел над полем битвы, перекрывая шум жестокой схватки. – ЕСЛИ ЭТИ НЕВЕРНЫЕ НАРУШИЛИ КЛЯТВУ, ДАННУЮ ТВОИМ ИМЕНЕМ, ТО ПОКАРАЙ ИХ! ПУСТЬ ИХ ПРЕДАТЕЛЬСТВО СТАНЕТ ИХ ПОГИБЕЛЬЮ!

Это была не молитва. Это был рёв раненого льва.

Янычары, увидев, что их Султан стоит непоколебимо, как скала, сомкнули ряды. Белая стена превратилась в стальную. Они перестали быть просто людьми. Они стали единым организмом, готовым погибнуть, но не отступить ни на шаг.

Король Владислав, молодой и горячий, опьянённый успехом на флангах, совершил роковую ошибку. Увидев султанский бунчук, он решил, что сможет лично сразить Мурада и стяжать вечную славу.

– ЗА МНОЙ! НА СУЛТАНА! – крикнул король и во главе отряда из пятисот отборных рыцарей бросился в самоубийственную атаку, прямо на стену янычар.

Мехмед, затаив дыхание, следил за этим безумием. Он видел, как рыцари врубились в ряды пехоты. Как падали белые янычарские шапки. Как сверкали мечи.

Король прорвался почти к самому Султану. Казалось, ещё мгновение – и Мурад падёт.

Но тут старый янычар по имени Коджа Хызыр, словно призрак из преисподней, вынырнул из гущи боя. Взмах огромного топора – и сухожилия под королевским конём были перерублены.

Владислав рухнул на землю. Тяжёлые доспехи, что должны были защищать, стали смертельной ловушкой. Он не успел подняться.

Следующий удар янычарского ятагана отделил голову короля от тела.

– Король мёртв! – пронёсся клич над полем.

Голову Владислава тут же водрузили на копьё.

Увидев это, армия крестоносцев замерла. А затем, словно огромная волна, разбившаяся о скалы, она отхлынула. Паника, которая ещё минуту назад душила османов, теперь вцепилась в глотку врага.

Победа.

Полная. Сокрушительная. Невозможная.

Мурад II стоял посреди поля брани, тяжело опираясь на саблю. Вокруг него громоздились горы тел, но его лицо было безмятежно. Он снова спас Империю.

Мехмед смотрел на отца с благоговением. Вот что значит быть Султаном. Не интриги, не карты, не книги. А вот это – стоять, когда все бегут. Верить, когда все отчаялись.

Юноша пришпорил коня, желая подъехать к отцу, разделить с ним миг этого великого триумфа.

Но путь ему преградил Халил-паша.

Визирь, который мгновение назад дрожал от страха, теперь снова сидел в седле прямо и гордо. С таким видом, будто это он лично срубил голову венгерскому королю.

– Не сейчас, Шехзаде, – холодно произнёс он. – Это победа вашего отца. Не ваша.

Эдирне. Неделю спустя.

Праздник не утихал уже три дня. Улицы были украшены дорогими коврами, на площадях всем желающим раздавали плов и шербет, а народ без умолку славил «Великого Гази» Мурада.

Никто не кричал: «Да здравствует Султан Мехмед!».

Имя юного правителя было забыто. Смыто кровью Варны.

В малом зале совета собрались только трое: Мурад, Халил-паша и Мехмед. Атмосфера была тяжёлой, как могильная плита. Победа принесла облегчение, но породила проблему, которую нужно было решить здесь и сейчас.

– Повелитель, – начал Халил, и его голос был сладок, как патока. – Аллах даровал вам величайшую победу. Враг разбит. Границы в безопасности. Народ ликует. Янычары готовы целовать следы вашего коня.

– Я знаю, Халил, – устало кивнул Мурад. – Но я дал слово. Я отрёкся. Трон принадлежит моему сыну. Я хочу вернуться в Манису. Я жажду покоя.

Мехмед вскинул голову. Робкая, хрупкая надежда шевельнулась в его груди. Отец не заберёт трон!

– Мой Султан, – голос Халила обрёл стальную твёрдость. – Мы не можем рисковать. Да, мы победили. Но Хуньяди жив. Европа залижет раны и вернётся с новой силой. Империи нужна сильная, опытная рука. Рука Гази, сокрушившего крестоносцев.

Визирь бросил короткий, уничтожающий взгляд на Мехмеда.

– Посмотрите на янычар. Они бунтуют при одной мысли, что ими снова будет командовать… ребёнок. Если вы уедете, завтра столица утонет в бунте. И этот бунт сожжёт и дворец, и вашего сына.

Это была ложь, искусно смешанная с правдой – самый опасный яд. Халил-паша давил на главный страх Мурада – страх перед новой смутой, чтобы убрать Мехмеда.

– Мальчик не готов, – продолжал визирь, вбивая гвозди в крышку гроба надежд шехзаде. – Он чуть не погубил нас своей горячностью. Ему нужно учиться. Взрослеть. Пусть едет в Манису. Пусть управляет санджаком, набирается ума. А вы… вы должны остаться. Ради Аллаха. Ради Государства.

Мурад молчал. Долго. Он смотрел на сына, и в его взгляде была мучительная борьба между желанием покоя и бременем долга. Между любовью к сыну и страхом за Империю.

Наконец, он принял решение.

– Халил прав, Мехмед, – тихо произнёс Султан.

Эти слова ударили больнее пощёчины.

– Ты ещё зелен, сын мой. Варна показала это. Твоё время не пришло. Ты вернёшься в Манису.

– Отец! – Мехмед вскочил, задыхаясь от обиды и несправедливости. – Я позвал тебя! Я был готов сражаться рядом!

– Ты звал, потому что не мог справиться сам! – голос Мурада стал жёстким, как удар кнута. – Султан не зовёт на помощь. Султан – это и есть помощь. Ты показал свою слабость, Мехмед. А трон не терпит слабости.

Мурад отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

– Собирайся. Завтра же уезжаешь.

Мехмед вышел из зала, шатаясь. Мир вокруг него рухнул.

В коридоре его ждал Заганос-паша, один из немногих, кто сохранил верность юному шехзаде. Высокий, широкоплечий воин с пронзительными глазами хищной птицы.

– Они забрали у тебя всё, мой бей? – тихо спросил Заганос, глядя на побелевшее, как мел, лицо мальчика.

– Они забрали трон, – прошептал Мехмед. – Они забрали армию. Они унизили меня перед всем миром. Халил смеялся, Заганос. Он смеялся глазами.

– Пусть смеётся, – Заганос положил тяжёлую, словно камень, руку на плечо принца. – Старые шакалы всегда смеются, когда молодой волк загнан в угол. Но они забывают одно… волки растут.

Мехмед поднял глаза. В них больше не было слёз. Там был холод. Ледяной, арктический холод, который сковал его сердце в непробиваемую броню.

– Я уеду в Манису, – голос его обрёл новую, звенящую силу. – Я буду учиться. Я прочту все их книги, я изучу их законы, их карты, их пушки. Я стану тем, кем они так боятся меня видеть.

Он медленно повернул голову в сторону покоев Великого Визиря.

– Халил думает, что победил. Он думает, что отправил меня в ссылку. Но он ошибся. Он отправил меня в школу. И когда я вернусь… я принесу с собой такую бурю, которая снесёт и его, и эти старые стены, и весь этот прогнивший мир.

На следующий день небольшой кортеж бывшего Султана Мехмеда II покинул Эдирне. Народ не провожал его. Народ праздновал победу Мурада.

И только один человек, одинокая фигура в простом одеянии, стоял на городской стене и смотрел вслед удаляющейся повозке. Акшемседдин, духовный наставник принца.

Он знал. Уезжает мальчик.

Но вернётся – Завоеватель.