Глава 3. Падение Орла: Последний поединок

Тишина в сердце бури

Вокруг них ревел ад. Крики умирающих, лязг стали, ржание обезумевших лошадей, победные кличи воинов Кайы и отчаянные вопли византийцев – все смешалось в один оглушительный, чудовищный гул.

Но здесь, на небольшом пятачке земли, усыпанном телами павших гвардейцев, наступила оглушительная тишина. Время словно замерло, сфокусировавшись на двух фигурах.

Осман, тяжело дыша, смотрел на своего врага. В этом человеке напротив он видел не просто полководца. Он видел квинтэссенцию всего, с чем боролся. Он видел надменность старого мира, который считал его народ лишь пылью под ногами.

Он видел жестокость, что проявилась в сожженных стойбищах и замученных пленниках в монастыре. Он видел тень «Руки», тайной организации, чья цель – хаос и страдания.

В его памяти всплыли лица погибших братьев, глаза спасенной девочки, полный надежды взгляд Бала. Эта битва была не за землю. Она была за право на жизнь, за право на будущее. Его гнев был холодным и чистым, как лед горной реки.

Филарет смотрел на Османа с не меньшей, а то и большей ненавистью. В этом молодом тюрке он видел не просто врага. Он видел живое воплощение своего краха.

Этот «варвар» разрушил все, что он строил годами. Он уничтожил его союзников, захватил его казну, раскрыл его тайны. Он был причиной его унижения.

В глазах Филарета не было страха. Страх остался в прошлом, вместе с надеждой. Теперь там была лишь выжженная пустыня, в которой росла только черная, ядовитая ненависть. Ему было нечего терять, а значит, он был опасен, как никогда.

Его доспехи, хоть и покрытые вмятинами и грязью, все еще хранили следы былого имперского величия, а в его руке был меч, выкованный лучшими мастерами Константинополя.

Они были идеальными врагами. Две стороны одной монеты. Два хищника, для которых в целом мире остался лишь один противник.

Танец стали и ненависти

Поединок начался без предупреждения. Филарет, издав яростный рев, направил своего боевого коня прямо на Османа. Это был удар таранной мощи, рассчитанный на то, чтобы смять, опрокинуть, сломать.

Осман не стал принимать удар в лоб. Он резко натянул поводья, заставив своего коня шарахнуться в сторону, и в тот момент, когда византиец проносился мимо, нанес короткий, режущий удар по ноге его коня.

Конь Филарета взвизгнул от боли и рухнул на землю, погребая под собой седока. Это был дерзкий, степной прием против рыцарской тактики. Осман тут же спешился, давая врагу возможность освободиться. Он хотел честного поединка, лицом к лицу.

Филарет, выпутавшись из-под туши коня, вскочил на ноги. Его лицо было багровым от ярости.

– Ты дерешься, как шакал, тюрок! – прорычал он.

– А ты умрешь, как загнанный в угол волк, византиец, – спокойно ответил Осман.

И они сошлись. Их клинки запели смертельную песню. Филарет был настоящей машиной для убийства. Его школа – это десятилетия тренировок в лучших военных академиях империи.

Каждый его удар был выверен, мощен и точен. Он вкладывал в них всю свою тяжесть, всю свою ярость, пытаясь пробить защиту Османа, сломать его клинок, иссушить его силы.

Осман же был подобен ветру. Он не стоял на месте, он двигался, кружил вокруг своего врага, уходя от самых опасных ударов. Его стиль был инстинктивным, природным.

Он использовал скорость, ловкость и непредсказуемость. Он не блокировал тяжелые удары Филарета, а отводил их в сторону, используя инерцию врага против него самого, и тут же наносил свои, короткие и быстрые, как укус змеи, контрудары.

Они топтали окровавленную землю, спотыкаясь о тела. Пыль и пот смешивались с кровью на их лицах.

– Где твои боги, варвар?! – кричал Филарет, нанося очередной мощный удар, от которого Осман едва увернулся.

– Они наблюдают за тем, как мой меч вершит их правосудие! – отвечал Осман.

В какой-то момент Филарету удалось провести свой коронный прием. Он сделал ложный выпад, а затем резко ударил не мечом, а тяжелым стальным щитом. Осман не ожидал этого. Удар пришелся ему в грудь, сбив дыхание и отбросив на землю. Его меч выпал из руки.

Филарет торжествующе взревел. Он занес свой меч над головой для последнего, смертельного удара. Казалось, все было кончено.

Последние слова и сломленный клинок

Но Осман не был бы Османом, если бы не был готов к такому повороту. В тот момент, когда клинок Филарета начал свое движение вниз, Осман, лежа на спине, выхватил из-за пояса свой короткий кинжал и что есть силы вонзил его снизу вверх в незащищенное доспехом бедро византийца.

Филарет взвыл от боли и ярости. Его удар сбился. Меч вонзился в землю в сантиметре от головы Османа. Нога подкосилась, и он, пошатнувшись, отступил на шаг, пытаясь вытащить кинжал.

Этого мгновения Осману хватило. Он вскочил на ноги, подобрал свой меч и одним прыжком оказался рядом с раненым врагом. Короткий, точный удар выбил меч из руки Филарета. «Орел» был обезоружен и повержен. Он рухнул на колени, зажимая рану.

Осман приставил острие своего меча к его горлу.

– Это конец, Филарет.

Византиец поднял на него глаза, полные не страха, а черной, всепоглощающей ненависти.

– Ты… думаешь, ты победил? – прохрипел он, и кровь пузырилась на его губах. – Ты убил меня… убил еще двоих… Но «Рука»… «Рука» бессмертна! На месте каждого отрубленного пальца вырастут два новых!

Он безумно рассмеялся.

– Ты ищешь ее главу? Длань? Ты никогда его не найдешь… Потому что он ближе, чем ты думаешь… Он всегда рядом… он среди тех… кому ты доверяешь…

Это были его последние слова. Осман, не желая больше слушать этот ядовитый шепот, прервал его страдания.

– За моих братьев. За мой народ, – сказал он тихо и нанес последний, милосердный удар.

Великий враг, византийский Орел, пал.

Рождение легенды

Вокруг воцарилась тишина. Солдаты обеих армий, застыв, смотрели на исход поединка. И когда они увидели, что их предводитель стоит, а великий Филарет лежит у его ног, по рядам воинов Кайы пронесся сначала робкий, а затем все нарастающий рев.

Бамсы, увидев это, издал свой знаменитый боевой клич, который подхватили сотни глоток. Это был рев триумфа. Победы.

Осман, шатаясь от усталости и потери крови, подошел к телу врага. Он поднял с земли личный штандарт Филарета – знамя с вышитым на нем золотым орлом. Он поднял его высоко над головой, чтобы видели все – и свои, и чужие. А затем, с оглушительным треском, переломил древко о свое колено.

Символ тирании был сломлен.

Он обвел взглядом поле битвы. Усеянное телами. Пропитанное кровью. Он не чувствовал радости победителя. Лишь тяжесть ответственности. Он одержал свою самую великую победу. Он разбил регулярную армию империи. Он убил ее полководца.

С этого дня он перестал быть просто предводителем пограничного племени. Он стал силой, с которой отныне будет считаться сам Константинополь. Легенда Османа-гази, воителя за веру, родилась здесь, в этой долине, пропитанной кровью и славой.

Он посмотрел на восток, туда, где за горами лежали новые земли, новые города, и понял, что эта победа – не конец. Это лишь начало. Начало долгого, кровавого пути к его великой мечте.

Вот и все. Главный антагонист, который терзал наших героев на протяжении двух книг, повержен. Это была долгая и кровавая охота, и она завершилась. Осман доказал свое право быть лидером не только силой, но и умом.

Глава 4. Цена победы: пепел, трофеи и яд подозрения

Поле тишины

Победные кличи стихли, сменившись стонами раненых и скорбным плачем тех, кто искал на поле своих близких. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в кроваво-багровые тона, словно само мироздание оплакивало павших.

Долина Волков, ставшая ареной триумфа, теперь превратилась в поле скорби, поле оглушительной тишины.

Осман медленно шел по полю битвы. Он снял шлем, и ветер трепал его темные, слипшиеся от пота и крови волосы. Он больше не был полководцем, ведущим армию. Он был отцом, пересчитывающим своих детей. Он проходил мимо тел византийских солдат, чужих, незнакомых, но все равно людей, у которых были семьи, мечты, жизни. Он видел их застывшие в предсмертной агонии лица и не чувствовал ненависти. Лишь тяжелую, глухую усталость.

Но по-настоящему сердце его сжималось, когда он видел павших воинов Кайы. Вот лежал молодой Алпагут, который всего два дня назад хвастался, что его невеста вышила ему новый пояс.

Осман наклонился и закрыл ему остекленевшие глаза. Вот лежал старый воин, помнивший еще Эртугрула-бея. Он погиб, защищая молодого товарища, его тело лежало поверх другого.

Он подошел к краю поля, где разбили временный лазарет. Картина здесь была еще страшнее. Десятки раненых. Лекари, включая людей Кёсе Михала, метались между ними, пытаясь остановить кровь, вправляя кости, выпаивая их горькими отварами.

Бамсы-бей, могучий гигант, сидел на корточках рядом с совсем юным воином, которому отрубили руку, и что-то тихо говорил ему, по-отечески похлопывая по здоровому плечу. Его собственное лицо было мокрым от слез, которые он не считал нужным скрывать.

Тургут, с лицом, превратившимся в суровую маску, молча выслушивал доклады о потерях. Каждая названная цифра была для него личным ударом.

К Осману подошел Акче Коджа. Он ничего не сказал, просто встал рядом.

– Великая победа, бейим, – наконец тихо произнес он.

– Великая цена, – так же тихо ответил Осман, не сводя глаз с лазарета.

– Одно без другого не бывает, – вздохнул старик. – Чем выше растет дерево, тем длиннее его тень. Твое древо сегодня выросло очень сильно, Осман. И тень его стала длиннее. Эта победа – не конец. Это лишь начало новой, большой войны. Ты показал Империи свою силу. Теперь она бросит на тебя все, что у нее есть.

Осман знал, что старик прав. Он чувствовал это каждой клеточкой своего уставшего тела. Радость победы улетучилась, оставив после себя лишь холодное понимание того, какой тяжелый груз он взвалил на свои плечи.

Ядовитые семена

Поздней ночью, в наспех разбитом командирском шатре, горел одинокий светильник. Осман собрал свой самый ближний круг. Тех, кто был с ним с самого начала. Тургут, Бамсы, Аксунгар, Акче Коджа. Их лица были измождены, доспехи сняты, но напряжение в шатре можно было резать ножом.

Осман обвел их тяжелым взглядом. Он доверял этим людям больше, чем самому себе. Они были его братьями, его опорой, его силой. И то, что он собирался им сказать, могло отравить эту веру, разрушить их братство. Но он не мог молчать.

– Перед смертью Филарет говорил со мной, – начал он, и его голос звучал глухо. – Он смеялся мне в лицо. Он сказал, что «Рука» бессмертна. Что на месте отрубленных пальцев вырастут новые.

Он сделал паузу, собираясь с духом.

– А потом он сказал, что я никогда не найду их главу, Длань. Потому что… – Осман с трудом выговорил эти слова, – …потому что он среди тех, кому я доверяю.

В шатре воцарилась мертвая тишина. Было слышно лишь, как потрескивает фитиль светильника.

Первым взорвался Бамсы. Он вскочил на ноги, опрокинув скамью.

– Ложь! – прорычал он, его лицо налилось кровью. – Это предсмертный бред змеи, которая хотела укусить тебя в последний раз! Он хочет, чтобы мы перегрызлись между собой, как псы! Среди нас нет предателей! Я за каждого из присутствующих отдам свою жизнь, и знаю, что каждый из них отдаст жизнь за меня и за тебя, бейим!

– Успокойся, Бамсы, – остановил его Тургут. Его лицо было спокойным, но в глазах застыл холод. Он смотрел не на Османа, а куда-то в пустоту, перебирая в уме все события последних месяцев. – Может, и ложь. А может, и нет. Мы сражаемся с врагом, чье главное оружие – предательство и обман. Было бы глупо думать, что они не попытались бы заслать своего человека в наше сердце.

– Тургут прав, – подал голос Акче Коджа. – Мы не должны поддаваться яду подозрений. Это именно то, чего хотел добиться Филарет. Разрушить наше единство изнутри. Но и закрывать на это глаза – значит проявить слабость.

Аксунгар все это время молчал. Он сидел неподвижно, и его лицо со шрамами было непроницаемо. Но его единственный глаз внимательно, почти незаметно, изучал каждого из присутствующих. Он не сомневался в их верности, но его работа – сомневаться во всем. Филарет мог солгать. А мог и сказать правду. И если это правда, то предатель сейчас сидит в этом шатре. Или очень близко к нему.

Осман посмотрел на лица своих братьев. На гневное и честное лицо Бамсы. На хмурое и рассудительное лицо Тургута. На мудрое и спокойное лицо Акче Коджи. На непроницаемое лицо Аксунгара.

И впервые в жизни в его сердце закрался холодный, липкий червь сомнения. Кому он может доверять? Полностью? Безраздельно? Он ненавидел это чувство. Оно было страшнее любой вражеской армии.

Раздел трофеев и новый закон

На следующее утро Осман принял решение, которое должно было укрепить его пошатнувшуюся веру в своих людей и показать всем, что он строит нечто новое.

Перед шатром собрали все захваченные трофеи. Горы оружия, доспехов, сотни коней, повозки с провиантом и, конечно, личная казна византийских командиров.

Осман созвал на совет не только своих беев, но и Кёсе Михала с Самсой Чавушем.

– Мы одержали великую победу, – сказал он, обращаясь к ним. – И каждый, кто проливал свою кровь в этой долине, заслуживает награды.

Самса Чавуш хитро прищурился, ожидая, что сейчас начнется торг, как это было принято у пиратов и наемников.

Но Осман продолжил.

– По старому обычаю, вождь забирает себе львиную долю. Но я хочу установить новый закон. Закон справедливости, который станет основой нашего государства.

Он обвел всех властным взглядом.

– Пятая часть всей добычи – оружия, золота, коней – отныне будет поступать в общую казну, в Бейт-аль-Мал. Из этих средств мы будем платить жалованье постоянному войску, строить новые посты и помогать нуждающимся.

– Еще одна часть, – продолжал он, и его голос потеплел, – будет выделена семьям погибших и тем воинам, кто из-за ран больше не сможет держать в руках оружие. Мы никогда не забудем тех, кто пожертвовал собой ради нашей победы.

– Все остальное, – заключил он, – будет по справедливости разделено между всеми воинами, что участвовали в битве! Мой воин Кайы, воин текфура Михала, воин капитана Самсы – каждый получит свою долю! Всадник получит вдвое больше пешего, но никто не будет обделен!

Кёсе Михал смотрел на Османа с восхищением. Он видел перед собой не просто удачливого военачальника, а настоящего государственного мужа.

Самса Чавуш, который поначалу отнесся к этому скептически, вдруг громко расхохотался.