Сотня отборных воинов Кайы двигалась под покровом безлунной анатолийской ночи почти бесшумно, словно призраки. Лишь едва слышный шелест кожаных сапог по высохшей траве да приглушенное побрякивание амуниции нарушали тишину этого глухого часа.
Осман ехал впереди, рядом с Конуром, чьи глаза, казалось, видели в темноте не хуже филина. Позади них, неотступно, следовал Акче Коджа, старый kurt (курт – волк), чье чутье на опасность не раз спасало племя. Каждый воин в отряде был лично отобран Османом – это были лучшие из лучших, те, чья верность не знала сомнений, а рука не дрожала перед лицом врага.
Путь – yol (йол) – к старому караван-сараю, где, по сведениям разведчиков, встречались византийские текфуры, был неблизким и пролегал через пересеченную местность, изобилующую оврагами и густыми зарослями дикого терновника.
Осман чувствовал, как напряжение витает в воздухе, густое и почти осязаемое. Это была его первая по-настоящему самостоятельная военная операция такого масштаба, его первое серьезное испытание как вождя. Ответственность давила на плечи, но одновременно и пьянила, заставляя кровь быстрее бежать по жилам.
Он снова и снова прокручивал в голове слова отца: «В бою побеждает не тот, у кого меч длиннее, а тот, у кого akıl (акыл – ум, разум) острее и воля крепче». Он должен был доказать, что достоин быть преемником Эртугрула Гази.
– Осталось недолго, beyim (беим – мой господин), – прошептал Конур, указывая подбородком вперед, где на фоне чуть посветлевшего предрассветного неба начали проступать смутные очертания каких-то строений. – Вон та темная масса – это и есть развалины старого караван-сарая. Dikkatli olalım (диккатли олалым – будем осторожны), это место давно пользуется дурной славой.
Осман кивнул, давая знак отряду замедлить ход. Сердце учащенно билось в груди. Он чувствовал себя охотником, выслеживающим опасного зверя. Но кто в этой игре был охотником, а кто – добычей, еще предстояло выяснить.
Тени старого караван-сарая: Застывшее время и зловещие знаки
Развалины караван-сарая производили гнетущее впечатление. Некогда величественное строение, дававшее приют усталым путникам и богатым караванам, теперь представляло собой печальное зрелище: обрушившиеся стены, заросшие бурьяном и плющом, пустые глазницы окон, сквозь которые завывал ночной ветер, разнося тихий, почти жалобный ses (сэс – звук, голос).
Воздух был тяжелым, пахло сыростью, тленом и чем-то еще, неуловимо тревожным. Осман спешился, знаком приказав остальным сделать то же самое и рассредоточиться, используя руины как прикрытие.
– Аксунгар, ты с десятком воинов обойди строение с юга, – тихо отдал он распоряжение. – Конур, ты с таким же отрядом – с севера. Осмотрите все углы, все закоулки. Ищите любые следы: свежие кострища, отпечатки ног, брошенные вещи. Но главное – никакой gürültü (гюрюльтю – шум)! Если там кто-то есть, мы должны застать их врасплох. Я с остальными войду через главный двор.
Акче Коджа, подошедший к Осману, с тревогой посмотрел на него.
– Будь предельно осторожен, Осман-бей. Мое сердце чует недоброе. Это место… оно словно mezarlık (мезарлык – кладбище) забытых душ.
Осман лишь молча стиснул зубы. Страха он не испытывал, но какое-то леденящее предчувствие коснулось и его души. Он обнажил свой короткий, но острый как бритва ятаган, и первым шагнул в зияющий провал бывших ворот.
Внутренний двор караван-сарая был темен и пуст. Лишь лунный свет, пробивавшийся сквозь дыры в обвалившейся крыше, выхватывал из мрака отдельные участки, создавая причудливую игру теней. В центре двора виднелись остатки каменного колодца, а по периметру – темные входы в бывшие кельи и склады. Тишина была почти абсолютной, давящей.
Внезапно один из воинов, осматривавший ближайшую келью, издал приглушенный возглас. Осман мгновенно оказался рядом. В пыли на полу виднелся четкий отпечаток подкованного сапога – несомненно, византийского образца. И он был свежим, очень свежим.
Рядом валялся обрывок пергамента с несколькими греческими буквами. Сердце Османа екнуло. Kanıt (каныт – доказательство, улика)! Они были здесь, и совсем недавно.
– Они знали, что мы придем, – голос Акче Коджи за спиной Османа прозвучал глухо, как удар грома. – Это tuzak (тузак – ловушка)!
Не успел Осман обернуться, как со всех сторон, с вершин полуразрушенных стен, из темных провалов окон и дверей, раздался пронзительный свист, а затем – град стрел. Несколько воинов Кайы вскрикнули и упали.
Одновременно с этим из всех укрытий, словно тени, отделившиеся от мрака, на них ринулись византийские солдаты, закованные в доспехи, с мечами и копьями наперевес. Их было намного больше, чем сотня Османа. В разы больше!
– Saldırın! (Салдырын! – Атакуйте! В атаку!) – яростно взревел Осман, отбивая мечом направленный ему в грудь удар копья. Завязалась отчаянная, кровавая схватка. В тесном пространстве двора, среди руин, воины Кайы, застигнутые врасплох, дрались с яростью обреченных.
Звон стали, крики раненых, боевые кличи – все смешалось в этом адском котле. Осман сражался как лев, его ятаган мелькал, описывая смертоносные круги, но враги лезли со всех сторон, их численное превосходство было подавляющим.
Конур и Аксунгар со своими десятками, услышав шум боя, попытались пробиться на помощь основным силам, но и они были атакованы превосходящими силами противника, которые, очевидно, поджидали их на заранее подготовленных позициях.
Мышеловка захлопнулась. Текфур Константин из Биледжика оказался куда хитрее и дальновиднее, чем предполагал Осман. Он не просто провел встречу, он подготовил западню, очевидно, рассчитывая, что молодой и горячий вождь Кайы сунется сюда в поисках доказательств. И он не ошибся. Это был ders (дерс – урок), жестокий урок для Османа.
Кровь заливала глаза Осману. Рядом с ним упал, сраженный копьем, один из его телохранителей. Акче Коджа, несмотря на возраст, отбивался от двух византийцев, его старый меч пел яростную песню. Но силы были слишком неравны. Один за другим воины Кайы падали, раненые или убитые. Двор караван-сарая превращался в настоящее поле kıyım (кыйым – резня, бойня).
Осман понял, что дальнейшее сопротивление бессмысленно – это приведет лишь к полному уничтожению его отряда. Нужно было спасать тех, кто еще жив, вырываться из этого ада любой ценой.
– Акче-ага! Конур! Аксунгар! – его голос перекрыл шум битвы. – Прорываемся к южной стене! За мной! Hemen! (Хемен! – Немедленно! Быстро!)
Собрав вокруг себя остатки отряда, не больше трех десятков воинов, Осман возглавил отчаянную попытку прорыва. Византийцы, не ожидавшие такой дерзости, на мгновение дрогнули. Этот короткий миг замешательства позволил воинам Кайы прорубить себе дорогу сквозь строй врагов. Но цена этого прорыва была ужасной. Многие пали, пытаясь прикрыть отход товарищей.
Когда они наконец вырвались за пределы караван-сарая, оставив позади крики победителей и стоны умирающих друзей, Осман почувствовал, как ледяные тиски сжали его сердце. Он оглянулся. Акче Коджа был рядом, тяжело дыша, с окровавленной рукой. Конур тоже был здесь, но его брата, Аксунгара, нигде не было видно.
– Аксунгар… где Аксунгар? – выдохнул Осман, страшась ответа.
Конур с трудом поднял на него полные боли глаза.
– Он… он прикрывал наш отход у ворот. Я видел, как его окружили… Esir (эсир – пленник)… или хуже…
Осман остановился, глядя на занимавшуюся на востоке зарю. Первая заря его самостоятельного правления была окрашена в багровые цвета крови и горечи поражения. Его первая ошибка как вождя стоила слишком дорого. Но в его глазах, помимо боли и ярости, уже зарождалось новое, холодное пламя.
Пламя мести и твердой решимости. Этот урок он запомнит на всю жизнь. И византийцы, празднующие сейчас свою zafer (зафер – победа), еще не знали, какого волка они разбудили этой ночью.
Возвращение в печали: Скорбь и ярость
Рассвет едва занимался, окрашивая небо в стыдливо-розовые тона, когда остатки отряда Османа показались у границ стойбища Кайы. Их было чуть больше двух десятков – изможденных, раненых, с почерневшими от горя и усталости лицами.
Вместо сотни гордых воинов, уходивших в ночь с надеждой, возвращалась горстка людей, познавших горечь поражения и предательства. Первыми их заметили дозорные, и тревожная весть, как степной пожар, мгновенно облетела всю oba (оба – кочевой лагерь).
Женщины, дети, старики высыпали из шатров, их лица исказились от ужаса и дурных предчувствий. Плач и причитания наполнили утренний воздух. Осман, с лицом темнее грозовой тучи, спешился у своего шатра. Кровь на его одежде уже засохла, превратившись в бурые пятна – кровь врагов и, увы, его собственных yiğitler (йигитлер – храбрецы, молодцы).
Акче Коджа, опираясь на копье, тяжело дышал, его перевязанная рука безвольно висела. Конур, брат Аксунгара, окаменел лицом, в его глазах застыла такая боль, что смотреть на него было невыносимо.
– Где остальные? – выкрикнула из толпы пожилая женщина, мать одного из не вернувшихся воинов. – Где мой сын, Осман-бей?
Осман поднял тяжелый взгляд. Каждое слово давалось ему с трудом.
– Они пали как герои, защищая свою землю и своих братьев. Их имена навеки останутся в нашей памяти. Мы отомстим за каждого! Это мое söz (сёз – слово, обещание)!
Но слова плохо утешали убитых горем матерей и жен. Осман это понимал. Он видел их слезы, их отчаяние, и это рвало ему сердце на части. Он подвел их. Он, их молодой вождь, повел лучших воинов в ловушку. Эта мысль жгла его огнем.
Когда первые волны горя немного улеглись, Осман собрал в своем шатре Акче Коджу, Конура и нескольких уцелевших старших воинов. Воздух был тяжелым от невысказанных вопросов и подозрений.
– Это была хорошо спланированная hile (хиле – хитрость, уловка), – глухо произнес Акче Коджа, качая головой. – Текфур Биледжика знал, куда мы пойдем. Он ждал нас. Но откуда?
Осман сжал кулаки.
– Наши разведчики, Конур и Аксунгар, были единственными, кто знал точное место их первой встречи. И я отдал приказ о вылазке только вам, самым доверенным. Значит… значит, кто-то из наших передал весть византийцам? Hain (хаин – предатель) среди нас?
Эта мысль была чудовищной. Предательство в племени Кайы, где верность вождю и братьям по оружию ценилась превыше всего? Конур вскинул голову, его глаза сверкнули.
– Мой брат Аксунгар не предатель! Он остался там, прикрывая наш отход! Я видел! – Голос его сорвался. – Если он жив, он в плену у этих kafirler (кяфирлер – неверные)!
– Я не сомневаюсь в верности Аксунгара, Конур, – твердо сказал Осман. – И в твоей тоже. И в верности тех, кто пал. Но как тогда враги узнали о наших планах? Возможно, у текфура есть шпионы в окрестных селах? Или кто-то из наших воинов проболтался по неосторожности перед походом? Мы должны это выяснить. Любой şüphe (шюпхе – сомнение, подозрение) должно быть развеяно.
Он понимал, что подозрения, посеянные в сердцах воинов, могут разъесть единство племени изнутри, как червь – здоровое дерево. А единство сейчас было нужно им как воздух.
На следующий день, после того как погибших с честью предали земле, Осман собрал всех оставшихся мужчин племени. Он стоял перед ними – молодой, да, потерпевший поражение, да, но не сломленный. Его голос звучал твердо и уверенно, вселяя искру надежды в отчаявшиеся сердца.
– Братья! Воины Кайы! Мы потерпели удар. Болезненный, жестокий. Мы потеряли лучших из нас. Враг празднует победу. Но я спрашиваю вас – сломлены ли мы? Покорились ли мы düşman (душман – враг)?
– Hayır! (Хаир! – Нет!) – раздался сперва неуверенный, а затем все более мощный ответ толпы.
– Враг думает, что мы раздавлены, что мы будем сидеть в своих шатрах и оплакивать потери. Они ждут, что мы запросим пощады! – Осман обвел взглядом лица воинов. – Но они не знают духа Кайы! Мы упали, но мы поднимемся!
Мы стали слабее числом, но сильнее волей! Каждый павший брат будет отомщен сторицей! Каждая слеза наших матерей и жен обернется потоками слез для наших врагов! Наш bayrak (байрак – знамя) снова будет гордо реять над этой землей!
Его слова, простые, идущие от сердца, нашли отклик. В глазах воинов вместо отчаяния начала загораться ярость. Праведная ярость, способная свернуть горы. Осман видел это и понимал – он не один. Его народ с ним.
– Мы должны спасти Аксунгара, если он жив! – крикнул Конур, и его поддержали десятки голосов.
Осман поднял руку, призывая к тишине.
– Мы не оставим ни одного нашего брата в беде! Но действовать нужно с умом, а не только с отвагой. Мы уже заплатили слишком высокую bedel (бедель – цена, плата) за поспешность.
Вечером того же дня Осман снова сидел в своем шатре с Акче Коджой и Конуром. Перед ними на расстеленном ковре лежала грубо начерченная карта окрестностей Биледжика и Ярхисара.
– Текфур Константин будет ждать нашей прямой атаки на Биледжик, – размышлял Осман. – Он будет уверен, что мы, ослепленные жаждой мести, бросимся на его стены. И он снова подготовит нам tuzak (тузак – ловушка).
– Значит, мы должны ударить там, где он не ждет, – проговорил Акче Коджа. – Но где это место? И как это поможет Аксунгару? Если он в Биледжике, любая атака на другое место может ускорить его kader (кадер – судьба, участь).
Конур сжал кулаки. Мысль о брате не давала ему покоя.
– Мы должны узнать, где он! И жив ли он! Может, подкупить кого-то из слуг в крепости? Послать лазутчика?
Осман задумчиво посмотрел на карту. Его палец остановился на точке между Биледжиком и Ярхисаром – там, где проходил важный торговый путь, который контролировали оба текфура, получая с него немалый gelir (гелир – доход).
– Они сильны, когда они вместе или когда прячутся за стенами своих крепостей. Но они не всесильны. У них тоже есть слабые места. И Аксунгар… он слишком хороший разведчик, чтобы попасться просто так. Если он жив, он будет искать способ дать нам знать о себе.
Внезапно в шатер быстро вошел один из молодых воинов, только что вернувшийся из дозора.
– Beyim (беим – мой господин)! Недалеко от нашего стойбища, у переправы через реку, замечен небольшой отряд. Не византийцы. Похоже на людей Кёсе Михала, текфура Ярхисара. Они не нападают, стоят и чего-то ждут. И у них… у них белый flama (флама – флажок, вымпел) на копье.
Осман, Акче Коджа и Конур переглянулись. Люди Кёсе Михала? Текфура, который колебался, вступать ли в союз против Кайы? С белым флагом? Что это могло означать? Новое предательство? Или… неожиданный луч надежды.
О проекте
О подписке
Другие проекты