В Пьемонте, как и во всей остальной Европе, в армии все еще чувствовалось дыхание недавних наполеоновских войн, что непосредственным образом сказывалось на учебном процессе. Командиры-ветераны в лице офицеров и унтер-офицеров самым жестким образом доводили до своих подчиненных азы армейской службы. Эти обстоятельства имели тягостные последствия для свободолюбивого характера Камилло. Практически сразу он проявил себя как недисциплинированный курсант. В первые же дни, получая приказы, молодой человек начал проявлять всяческое неудовольствие, за что не единожды подвергался аресту «за наглые ответы»^[14] и «высокомерие перед учителем»^[15].

Камилло также был не согласен с регулярным посещением церковных служб. В отличие от своего старшего брата, он не перенял от матери благоговейного и беспрекословного преклонения перед церковью, что проявилось и во время обучения в военной академии. Религия, по его мнению, не могла быть формальной обязанностью, а должна была исходить из внутренних потребностей человека^[16]. Все это не могло не сказаться на его взаимоотношениях с товарищами и командирами.

Однако не стоит думать, что новый курсант имел только негативный образ в глазах руководства академии. Камилло мог с легкостью изучить понравившийся ему предмет или тему учебного курса (например, алгебру, геометрию, механику), восхищая своих преподавателей. Он не чурался физических упражнений, в частности фехтования (притом что Кавур уже носил очки из-за близорукости), и с удовольствием участвовал в полевых занятиях, когда учащихся на несколько недель в год отправляли на маневры. Обладая лидерскими качествами, он мог спокойно объединить товарищей и повести их за собой. Это не осталось незамеченным командирами.

В 1820–1821 годах по некоторым европейским странам прокатились революции. Волнения коснулись и Пьемонта. В январе 1821 года гарнизон Алессандрии потребовал от короля Виктора Эммануила I избавиться от «пагубного влияния Австрии»^[17]. Либеральные слои населения поддержали военных. В стране была провозглашена конституция. Король отрекся от престола в пользу младшего брата, Карла Феликса, герцога Модены. Новый король не был склонен идти на какие-либо реформы и уступки либералам, а также резонно опасался могущественной Австрийской империи. Чувство неприятия реформ пересилило, через несколько недель по его просьбе Австрия вмешалась в события. Имперские войска вступили в Пьемонт. 10 апреля австрийцы были уже в Турине. Начались репрессии, тысячи восставших были арестованы, многие скрылись за границей.

Эти события имели свои последствия и для курсантов академии. Среди них нашлись те, кто открыто поддержал восставших и выступил против австрийского вмешательства. Кавура среди них не было. Однако в феврале 1822 года он был признан «виновным в серьезном преступлении – непослушании» и приговорен к хлебу и воде на трое суток, а в августе того же года в «хранении книг без разрешения своего начальства». Но, как полагает Хердер, книги, о которых идет речь, скорее всего, были просто два романа из отцовского дома^[18].

Несмотря на проблемы, возникавшие в стенах академии, Микеле Кавур, пользуясь своими связями при дворе Савойского дома, смог добиться, чтобы в июле 1824 года его сына приняли в корпус пажей потенциального наследника королевского трона, принца Савойского-Кариньянского Карла Альберта. Для многих семейств Пьемонта устроить своего отпрыска в корпус королевских пажей было заветной мечтой, поскольку это открывало путь их чадам к блестящей карьере при августейшем дворе. Кроме того, пажи получали дополнительную стипендию.

Однако это влекло за собой обязанность участвовать в торжественных и протокольных мероприятиях королевского семейства. Для Камилло такая перспектива точно не была заманчивой, он воспринимал службу при дворе не как высокое доверие и почесть, а как унизительное и неприятное занятие, о чем и высказывался в открытую. Свою красную униформу пажа он просто назвал «ливреей рака», а самого себя «лакеем»^[19]. Его возмутительные слова дошли до принца Карла Альберта, и по его распоряжению заносчивый молодой человек, к величайшему огорчению его родителей, был отставлен от службы при королевском дворе.

Независимый характер Камилло, его неуступчивость, опрометчивые поступки раздражали Микеле Кавура, и он потребовал, чтобы сын порвал отношения с Северино Кассио, который слыл якобинцем и смутьяном. Тот подчинился, но продолжал всячески упорствовать, что заставило отца даже пригрозить отправить того «умирать от голода в Америку»^[20]. Эта неприятная история запала в душу Камилло. Через некоторое время он извинился перед Северино и возобновил с ним отношения. Несмотря на размолвку с отцом и наказания в академии, Камилло продолжал гнуть свою линию. 15 марта 1826 года он был отстранен от занятий по верховой езде за «крайнюю небрежность», а на следующий день помещен под арест за открытое и демонстративное неповиновение. Арест продолжался две недели, а по выходе – 19 апреля – снова подвергнут аресту за высокомерный ответ командиру.

Тем не менее все это не помешало Камилло показать блестящие результаты в ходе выпускных экзаменов весной – летом 1826 года. «Он получил, – как утверждает Хердер, – максимальные оценки по всем предметам, которые в основном касались применения инженерных навыков в военных целях, включая дифференциальное исчисление, гражданское строительство, историю и даже elocuzione^[21], что подразумевало литературу. По результатам экзаменационной сессии он занял второе место в академии, уступая только некоему маркизу Скати, кто, в отличие от Кавура, оставался почтительным пажом Карла Альберта»^[22].

Камилло ди Кавур стал младшим лейтенантом корпуса королевских военных инженеров. Но его поведение не осталось незамеченным: принц Карл Альберт ходатайствовал перед королем Карлом Феликсом, чтобы не присваивать молодому человеку офицерского звания и уволить его из армии. В дело вмешался непосредственный командир Кавура и пригрозил также уволиться со службы, если назначение не состоится. В конечном итоге король отклонил прошение принца. Последствием всей описанной истории стало осознание семьей Кавура того неприятного факта, что их отпрыск не сможет сделать карьеру при королевском дворе, а будет вечно скитаться по дальним гарнизонам Пьемонта вдали от столицы.

Может быть, поэтому нет ничего удивительного в том, что Камилло сразу же постигла «скоротечная тяжелая» болезнь и он бо́льшую часть 1827 и 1828 годов провел в родительском особняке в Турине. К этому времени у него дома уже прочно обосновались родственники со стороны матери, что делало повседневную жизнь весьма нескучной. Наличие большого количества образованных людей из разных стран со своими убеждениями и привычками становилось источником постоянных дискуссий, которые порой продолжались ночи напролет. В этот период Камилло начал активно интересоваться историческими, философскими, политическими и экономическими трудами, а также приступил к изучению английского языка. К тому же домашние разговоры и взгляды старших людей с богатым жизненным опытом делали пребывание в Турине небесполезным и для интеллектуального развития юноши.

Семья Кавуров придерживалась традиционных взглядов и считала, что основой государства является аристократия, а экономическим базисом – сельское хозяйство. На вершине государственной иерархии должен находиться просвещенный монарх с неограниченной властью. Селлоны придерживались более продвинутых взглядов – от республиканизма времен Французской революции и Наполеона I до просвещенного монархизма, ограниченного в правах, наподобие французской Конституционной хартии 1814 года.

Самые смелые мысли излагал Жан-Жак де Селлон, который полностью стоял на платформе республиканского строя и всячески отметал идею милитаризма. Он неоднократно указывал племяннику, что «инженеры могли бы сдержать войну, и цитировал Карно^[23], который утверждал, что другие рода войск являются разрушителями, а “мощные сооружения” (возведенные инженерами) – оборонительные средства»^[24]. Несомненно, общение с дядей-пацифистом и другими родственниками оказало соответствующее влияние на мировоззрение и образ мысли начинающего офицера. В этих условиях, как утверждает Тейер^[25], «он быстро повзрослел. Жизнь молодого человека, у которого много свободного времени, денег, социальное положение и большое личное обаяние – плохой набор средств для выстраивания карьеры»^[26].

Скорее всего, Камилло, который любил ни в чем себе не отказывать и жить в свое удовольствие, чувствовал это. Например, в письме Жан-Жаку де Селлону от 4 апреля 1828 года он писал, что его адресат «совершенно прав. Страсть к азартным играм ужасна и может навредить молодому человеку больше, чем что-либо иное. Я знаю это, поскольку немного играл, но не отдавался этому с безумием, и заметил, что азартные игры притягивают и вызывают у нас нервное возбуждение, наносящее вред нашим обычным занятиям и душевному спокойствию… Если бы я был в Женеве, где общественное поведение так достойно похвалы и где встречаются всесторонне просвещенные и образованные люди, с которыми можно обсудить серьезные темы и получить знания, то там бы Вы увидели меня за частыми беседами, и я получал бы удовольствие от них. Но в Турине… где вы встречаетесь только с теми, кто говорит лишь о театре и городской скандальной хронике, я не знаю ничего скучнее, чем наши вечеринки… Мне кажется, что лучше всего держаться в стороне от всего этого, насколько это возможно»^[27].

Через два месяца, 16 июня 1828 года, племянник вновь написал дяде: «Если бы я оказался в других обстоятельствах, то поверил бы, что через некоторое время смог, не изменяя своим убеждениям, быть полезным, работая в правительственных учреждениях, отказался бы от кропотливого изучения математики и страстно посвятил бы себя другим видам деятельности. Но я не могу и не должен обольщаться, поэтому, если не хочу растратить свои способности, дарованные мне Всевышним, должен серьезно заняться точными науками, которые, я полагаю, можно использовать и применять в любое время и в любом месте»^[28]. Судя по всему, Жан-Жак де Селлон всячески наставлял племянника на путь истинный и пользовался у него большим авторитетом. Характер писем свидетельствует о доверительных отношениях, сложившихся между ними.

К чести Камилло, его слова об опасностях, подстерегающих в жизни, не разошлись с делом. Он нашел силы отказаться от праздного и бесцельного существования, привычного для молодых людей его круга. Непрестанный труд стал характерной чертой молодого человека, и в дальнейшем многие отмечали эту особенность. Хотя путь к этой трансформации был не простой, а окружавшая общественно-политическая и социальная обстановка этому явно не способствовала.

Камилло ди Кавур в двадцать лет. Неизвестный художник, XIX век

* * *

Двадцатые годы XIX века в Европе были «золотым» периодом реставрации и расцвета старых монархических режимов. Время буквально повернулось вспять. Штормы и бури предыдущих десятилетий отошли в прошлое; аристократия, дворянство, религия, союзы и общины феодальных времен вновь почувствовали свою силу. Великие лозунги «Liberté, Égalité, Fraternité»^[29] были осмеяны и опорочены. Личное, индивидуальное уступило место общественным интересам. Казалось, что традиции, существовавшие до 1789 года, прочно вернулись и сменили все то, что принесла с собой революция. Более того, умиротворение и порядки, которые насаждали и пропагандировали великие державы, подписавшие Венский договор 1815 года, укоренились в жизни государственных и общественных систем многих европейских государств. Особенно это ощущалось в Сардинском королевстве и в Италии в целом.

Столетиями жизнь как бы проходила в раз и навсегда предначертанных рамках. Конечно, были времена самоуправляемых государств, республик и городов (особенно на севере полуострова), взлета великих культурных достижений и преобразований, получивших название Возрождения, реформ просвещенных монархов в XVII–XVIII столетиях и т. д. Однако эти достижения не могли изменить в корне парадигму отношений: человек – общество, крестьянин – помещик, аристократ – верховный правитель (король, герцог, князь и т. д.), народ – государство. Часто Апеннинский полуостров становился ареной игры чужеземных государств и правителей. Итальянские земли делились и управлялись не только собственной аристократией и церковью, но и иностранными монархами и их ставленниками.

Ворвавшаяся в конце XVIII века огненным смерчем революция из Франции стала одним из переломных моментов в истории Италии. Она повлекла за собой огромные изменения в общественной и индивидуальной жизни. Французы принесли с собой дух раскрепощения личности, ее инициативы, утвердили гражданский кодекс, ликвидировали остатки личной крепостной зависимости крестьян и упразднили помещичью юрисдикцию, осуществили распродажу части церковной и помещичьей земли, а также реформу городского управления, устранили институт средневековых цехов, упростили и унифицировали торговлю по всему полуострову, придерживались политики религиозной терпимости и проч. Эти преобразования с воодушевлением были приняты нарождавшейся буржуазией, либеральными кругами и частью землевладельцев. Хотя весьма неочевидное отношение к реформам и политике французов было у основной части населения – крестьянства. Однако и тут был достаточно большой процент тех, кто принял эти изменения.

При этом не стоит забывать и негативные последствия французского владычества на Апеннинах. Местное население постоянно выплачивало денежные средства Франции и поставляло рекрутов во французские войска, которые участвовали в непрерывных войнах. Правительство Наполеона I стремилось превратить Италию в поставщика сырья и рынок сбыта французских товаров. Например, ввоз ткани, кожи и других товаров разрешался только из Франции. Пошлина на ввоз французских товаров в Италию в 1808 году была уменьшена вдвое. Вывоз шелка-сырца допускался также только во Францию и был освобожден от пошлины, тогда как импорт во Францию итальянских шелковых тканей облагался сбором до 50 % стоимости^[30]. Все это привело к тому, что экспорт из Франции в Италию намного превысил сбыт местных товаров во Францию. Отрицательно сказалось на внешних торговых связях и экономике Италии в целом действие континентальной блокады. За время оккупации Италии французы не гнушались применять грубое насилие, занимались грабежом и вывозом культурных ценностей, преследовали религиозные чувства верующих и устраивали гонения на церковь и ее институты.

Итогом такой неоднозначной политики стало формирование и нарастание антифранцузских настроений, которые со временем превратились в национальное движение по всему полуострову. Не случайно, что именно в это время появились карбонарии^[31], боровшиеся с оккупантами. Впоследствии это движение станет неотъемлемой составляющей процесса формирования итальянского национального самосознания. Бо́льшая часть населения Италии поддержала Французскую революцию и последовавшие изменения. Раскол в Италии оказался свершившимся фактом и преследовал общество еще много лет.

Вместе с тем следует обратить особое внимание на несколько обстоятельств, а именно: нигде влияние французов не было столь сильным в Европе, как в Италии (за исключением территорий, непосредственно примыкавших к Франции – Бельгия, малые рейнские государства); последнее по времени крушение власти французов и их ставленников на континенте также произошло именно на Апеннинах в 1814–1815 годах. Все эти факты были отвергнуты, и государства – победители Наполеона I своими решениями на Венском конгрессе вновь вернули Италию в донаполеоновскую эпоху.

В несомненном выигрыше оказалась Австрийская империя. Этой державе были возвращены земли, отторгнутые во время наполеоновских войн, были присоединены Ломбардия и владения бывшей Венецианской республики (в апреле 1815 года образовалось Ломбардо-Венецианское королевство), а также Зальцбург, Триест, Далмация, Иллирия и некоторые другие территории.

В очередной раз Италия была раздроблена на ряд государств, куда вернулись старые монархические династии. В Сардинском королевстве (Пьемонте), к которому присоединились территории бывшей Генуэзской республики, Савойя и Ницца, была восстановлена Савойская династия. По сути, Пьемонт становился буферным государством между Австрией и Францией. Великие герцогства Тосканское, Моденское и Пармское перешли во владение различных представителей дома Габсбургов: эрцгерцог Фердинанд, эрцгерцог Франц д'Эсте и Мария Луиза (дочь австрийского императора Франца I, бывшая супруга Наполеона I). Появились небольшие аристократические государства – Лукка, Масса и Каррара, ставшие позднее, в 1817 и 1829 годах, частью вышеназванных герцогств. В Риме была восстановлена светская власть папы, которому возвратили его прежние владения (Папское государство). В Неаполитанском королевстве утвердилась на троне династия испанских Бурбонов, а государство преобразовалось в Королевство обеих Сицилий. Из всех государств, появившихся на карте Италии, реальной независимостью обладали только Пьемонт и Королевство обеих Сицилий. Для многих жителей полуострова именно Сардинское королевство, с точки зрения династических корней, воплощало в себе дух истиной Италии.

Австрия превратилась в доминирующую силу на Апеннинах. В Италии ничего существенного не могло произойти без одобрения Вены. Любое неповиновение каралось преследованиями, вводом войск и сменой местных властителей. Один из основных творцов послевоенного мира, министр иностранных дел (позднее – канцлер) Австрийской империи Клеменс фон Меттерних, полагал, что итальянские земли не должны генерировать национальные и революционные идеи, а также становиться объектом притязания других держав. Под этим он подразумевал, прежде всего, Францию. Политическая система должна была функционировать на сугубо консервативных началах. Более того, Австрия не хотела даже обсуждать проблемы Италии. «Италии не существует», – констатировал Меттерних. А главная венская газета удалила раздел об Италии, обращаясь только к событиям в отдельных ее государствах^[32]