Часть первая. 9/1

Кредо

«Воистину, жизнь тяжела и опасна;

воистину, взыскующий счастья не обретет его;

слабый – обречен страдать;

жаждущий любви разочаруется;

скаредный – не насытится;

стремящийся к миру – получит войну;

воистину, правда существует лишь для храбреца,

радость – для того, кому не страшно одиночество;

жизнь – для того, кто не боится смерти».

Джойс Кэри.

9. Жизнь девятая. Франция, времена Людовика XIV. Мужчина

Франсуа Лякре Дабуа являл собой восхитительный образец великосветского утонченного вельможи. Он проживал со своей семьей при дворе Короля-Солнце и имел в распоряжении внушительную химико-исследовательскую лабораторию. Нраву Франсуа Лякре никогда не была присуща догма, если не считать таковой дух религиозности и почтительности, мягко отражаемый всеми лицами уважаемого семейства. С легким румянцем на восковых щеках и вечно поддернутой верхней губой, создающей впечатление улыбающегося манекена, он непременно находился в потоке упорядоченного движения. В его действиях сверкала военная четкость и определенность. Свобода во взглядах прекрасно уживалась в нем со всяким отсутствием мнительности и двусмысленности. Тонкие сухие длинные пальцы первоначально создавали обманчивое впечатление эмоциональной возбудимости, свойственной братии искусства, но, понаблюдав обстоятельнее, становилось ясно – никакого намека на дрожь и импульсивность у их владельца не было и в помине. Высокий рост в метр девяносто два, узкое овальное лицо и широкие плечи так же едва вязались друг с другом; однако на фоне общей асимметрии, при детальном изучении, получалась вполне органичная субстанция. А уж когда Франсуа что-то творил или экспериментировал в своей лаборатории, то уж не сомневайтесь – он был в своей тарелке. Одержимости не было, ибо рука всегда твердо держала реторту, а непредсказуемые химические казусы никогда не отражались изумлением на его безмятежных линиях лица. Призвание? О, да! Это было призвание!

С самого раннего детства я восхищенно разглядывал лабораторию моего отца Франсуа Лякре Дюбуа. Меня переполняло чувство восторга от изобилия кипящих в ней процессов и явлений. И что весьма необычно – оно не притуплялось день ото дня, как это бывает с чем-то преходящим. Ореол таинственности и волшебства манил к отцу и его лаборатории словно магнитом и до позднего вечера я оставался с ним. А когда приходила пора спать, я тайком вылезал из постели и подглядывал за его опытами. К пятнадцати годам я знал химию на уровне молодого профессора, а в чем-то и лучше. Как-то раз, когда отцу пришлось уехать на три дня в соседнюю провинцию, я самостоятельно принялся штурмовать неугомонную алхимическую дилемму. Почти двое суток прошло в упорном сражении с реактивами и реакциями. Итогом второй рабочей ночи явились красные воспаленные глаза и возбужденная психика. Это и привело к плачевной ошибке, в результате которой приключился роковой взрыв. Я упал на пол, утянув за собой дюжину склянок. В голове мерцало одно – ЛИЦО, ЛИЦО, ЛИЦО. На месте правой щеки я нащупал влажное обожженное мясо. Страшнейшая боль с паническим воем ворвалась в сознание. Что делать? Яйцо! Я в пять секунд добежал до кухни, разбил яйцо и пропитал им носовой платок. Скрипя зубами, приложил ткань к лицу. Так я просидел три часа. Еле переносимая дерготня и дикая боль пошли на убыль. Рассвело, пришла мать и попросила показать лицо. Как только я убрал платок, она вскрикнула «Mon Dieu¹» и упала в обморок. Я расстегнул верхние пуговицы ее платья и плеснул воды. Придя в себя, она начала плакать и причитать. Пришла пора самому оценить свой новый вид. Несмотря на слабость освещения, в зеркале отчетливо проявился зловещий урод с выворотным на изнанку ликом.

Два долгих месяца я прозябал в глубокой депрессии. Короткие нервные сны порой приносили картины из беззаботной жизни, где я лучился радостью и удовольствием. Тем тяжелее было возвращаться в ненавистные реалии к унизительному отчаянию. В то время, когда я всерьез стал задумываться о самоубийстве, отец отвез меня в частный дом убогих богатеев, оплатив содержание за пару вводных дней.

По обе стороны от моей комнаты располагались еще две. Одну занимал сам хозяин дома инвалидов мсье Сантеру, а во второй проживала вдова Круажьон. Комнаты, надо сказать, были основательно продуманы и своим наполнением вызывали увесистый терапевтический отклик. Интерьер опустим, ибо тут особого блеска ума не требовалось. А вот истории пребывания предыдущих постояльцев с первых дней и до выписки, их биографии, дневники, периоды опустошенного дна и воодушевленных подъемов…

Мсье Сантеру сказался весьма любезным и уделил мне целиком первый день пребывания в Доме «И». Мсье Сантеру родился в богатейшей семье судовладельца. Родители предвкушали появление на свет чудесного малыша, завидного жениха и покорителя женских сердец знатных кровей. Однако от безоблачной жизни ребенка и его создателей оградили досадные физические недоимки – отсутствие носа и полового органа. Вряд ли возможно описать все муки и страдания человека, не познав это изнутри, не побывав в его шкуре. Кому-то по нутру принять все как есть, а кому-то нет. В двадцать лет мсье Сантеру остался сиротой. Смирившись со своими недугами, он легко пережил смерть родителей, оставивших ему пожизненное состояние. Не то чтобы он их не любил или преследовал меркантильные цели, нет. Он узрел совсем иной смысл в ударах судьбы и общепризнанных ценностях. Мсье Сантеру очень многое мне поведал в нашей беседе. О своей кличке «sanglier²» и о девчонках, шарахающихся от него как от чумы. О сверстниках, чьей жестокости не нашлось названия; о безмерности одиночества, обернувшегося светом понимания и доброты; о слезах благодарности к своей судьбе, вытеснивших ненависть и проклятие к миру; и еще о разных предметах и явлениях, каждое из которых достойно того чтобы жить в радости и упокоении. Мы говорили до тех пор, пока рассвет не забрезжил в дружелюбном ночном воздухе, а на столе не опустела третья бутылка чудесного вина прошлого столетия. Напоследок он сказал мне вот что:

– Мой милый мальчик, ты даже и не представляешь, какой шикарный подарок преподнесла тебе судьба, превратив твое лицо в маску ужаса. Здесь кроется причудливый божий промысел, распознав который ты обретешь счастье бытия. А пока он неведом тебе, посмотри на моих постояльцев, поговори с ними. Вот увидишь, это будет большая польза. Иди, спи, мой милый мальчик. Настает великое время – долой белые флаги! В огонь их! В огонь! Bonne nuit mon cher ami³.

– Bonne nuit, мсье Сантеру.

Я разделся донага и забрался в постель. Пуховые перины приняли меня в свои объятья, заботливо и успокаивающе соприкасаясь с телом. Почему раньше мне не приходило в голову спать без пижамы? Какая прелесть! Я сладко потянулся, и свернувшись калачиком отдался на волю сновидения.

Сон как обычно стался странным, но необычным в своей странности. Будто бы король объявил во Дворе жестокую игровую бойню своим подданным. Я видел себя со стороны очень решительным и энергичным. Понятно было, что я еще держусь в игре, только благодаря своей наглой решимости взгляда. И тут король подошел ко мне, тому мне, который наблюдал за собой и за всей картиной игры и сказал: «Ты будешь бороться со мной!». Таким образом, меня стало уже двое. И я ясно знал, что тот я, за которым я наблюдал, был явно сильнее и агрессивнее меня-наблюдающего и что он уж точно что-нибудь придумал бы. И тут осенило. Со всего размаха я отвесил королю sur la museau⁴ и произвел силовой захват напомаженной шеи. Пудра с лица и шеи короля осыпалась на мои манжеты и залетела в нос. Я со страстью и размахом чихнул, усилив в неконтролируемом спазме и без того суровую плечевую удавку и велел приказать страже отступить и бросить оружие боя. Наконец-то! Победа! Но было непонятно, что со всем этим делать дальше – то ли бежать без оглядки, то ли всех поубивать… Выход нашелся сам – я пробудился.

Разносящийся отовсюду звон посуды и галдеж заполнили большую часть пространства моего ума. Таковым естественным способом, как я узнал впоследствие, призывали к утренней трапезе. По привычке, ощупав сморщенную кожу на лице, я не впал, как бывало раньше в уныние и это воодушевляло. Новое чувство похожее на умиленное созидательное смирение овладело мной. Я вспомнил слова мсье Сантеру: «Мой милый мальчик, твой жуткий обожженный вид – это не кара, это плата за вход в новую жизнь истинных открытий». Ах да, мне же привиделся проказный сон. Я …король… еще один я… король стал моим заложником… Ха-ха-ха, я въехал ему sur la face⁵! Ой-ля-ля…

В дверь постучали.

– Войдите!

– Бонжур! Молодой месье желает, чтобы завтрак принесли сюда или же он позавтракает в общем зале?

– А где завтракает мсье Сантеру?

– О-о-о, мсье всегда это делает в общей столовой.

– Много ли там желающих?

– Все постояльцы нашего Дома, за исключением мадам Круажьон, она сегодня предпочитает завтракать у себя, хотя порой и не завтракает вовсе…

Сказав это, гарсон развел ладони, скорчив двусмысленную физиономию с недоуменно поднятыми бровями. Он при этом улыбнулся, обнажив редкие длинные зубы и красные мясистые десны над ними.

– Когда выходить к завтраку?

– Самое время. Вам прислать лакея?

– Мерси, я предпочитаю одеваться сам.

С периода унизительного преображения мне стало неприятно видеть жалость на лицах прислуги, и я отказался от помощи. Столовая разместилась в южной части второго этажа, где-то прямо под моей комнатой. Едва я взошел туда, как приметил мсье Сантеру. Он стоял в центре богатого на своды помещения и своим чарующим баритоном стелил маринадные выдержанные словеса сидящим по обе стороны празднично-будничного стола постояльцам. Стол был в форме разомкнутого кольца. Те, что сидели во внутренней его части, развернулись в пол оборота к мсье Сантеру и, как и все внешние с улыбкой внимали его сладким речам. Мсье Сантеру стоял спиной ко входу. Увидев устремленные на меня взгляды, он обернулся и со свойственной ему простотой и обаятельностью представил остальной публике и усадил возле себя по левую руку. Почетное место справа пустовало. Я догадался, чья честь могла его седлать.

– Тебе еще доведется познакомиться с мадам Круажьон, – подмигивая, сообщил хозяин Дома, – всему свое время. Приятного аппетита!

Удивительно пышное и восхитительное настроение завладело всей моей сущностью. Неторопливо смакуя завтрак, я методично разглядывал окружение. Оно оказалось сборищем freaks⁶ различной степени тяжести. Практически каждый ловил мой взгляд и отвечал гостеприимной улыбкой с легким наклоном головы. Ничего более потрясающего и парадоксального мне не приходилось видеть в жизни. А самое главное – я был своим