Нострадамус – поэт

 
Поэт всегда прав,
Ибо видит выше горизонта,
И будущее – его царство.
 

Жан Ферра

Всякий раз, когда речь заходит о Нострадамусе, авторы – как скептики, так и адепты – повторяют, что предсказания провансальского астролога «туманны». Однако при этом они упускают из виду, что пророчества Нострадамуса – это прежде всего стихи^[11]. А поэзия, как известно, редко бывает четкой. Если же учесть, что французский язык в XVI в. был еще очень и очень далек от свой нынешней полноты и вразумительности, а пророческий жанр по своему определению не может быть ясным, то пресловутая «туманность» Нострадамуса находит вполне объективное объяснение.

Кроме того, во многих случаях причиной «непонятности» катренов служит как плохое знакомство читателя (или очередного толкователя) с синтаксисом и лексикой среднефранцузского языка, на котором написаны «Пророчества», так и значительные искажения текста в позднейших изданиях, которыми пользуются толкователи. Вместо того чтобы подойти к тому или иному катрену как к единому целому, они разламывают их на полустроки, а зачастую и на отдельные слова. Между тем четверостишие у Нострадамуса часто целостно синтаксически и представляет собой одно сложноподчиненное или сложносочиненное предложение:

 
7-27
На постое в Васто большая кавалерия,
[Испытывая] задержку возимого имущества близ Феррары,
В Турине внезапно совершит такой грабеж,
Что их заложника водворят в крепость.
9-48
Большой город у морского Океана,
Окруженный топями в снежном хрустале,
Во время зимнего солнцестояния и весной
Будет испытан страшным ветром.
 

Чаще же всего катрен у Нострадамуса – сложносочиненное предложение:

 
7-32
У Монтереале родится от банка
[Тот,] кто будет тиранить ставки и счета,
Поднимет войско миланского рынка,
Выкачивая золото и людей из Фавенции [и] Флоренции.
8-99
Силой трех земных царей
Святой престол будет перенесен в другое место,
Где Субстанция телесного духа
Будет восстановлена и принята как истинное вместилище.
5-94
Перенесет в Великую Германию
Брабант и Фландрию, Гент, Брюгге и Булонь
Ложное перемирие; великий герцог Армении
Будет штурмовать Вену и Кельн.
 

Или же он представляет собой две-три фразы без синтаксической связи между ними:

 
5-73
Божья Церковь подвергнется преследованиям,
И священные храмы будут разграблены.
Мать завернет голого ребенка в рубашку.
Арабы вступят в союз с поляками.
5-81
Королевская птица над городом Солнца
Семью месяцами ранее явит ночное знамение.
Восточная стена обрушится, гром, молния.
Ровно [через] семь дней враг [будет] у ворот.
 

Следует отметить, однако, что, часто пренебрегая классическими канонами поэзии, Нострадамус тем не менее остается верным ее основополагающим законам – строгому следованию метрике и рифме. (Те катрены, где количество слогов отличается от ожидаемого и нарушена рифма, явно повреждены.) То же, по-видимому, относится и к цезуре (паузе) в строках. Прочтение строки с учетом цезуры часто помогает восстановить ее смысл, особенно с учетом того, что акценты и особенно знаки препинания в изданиях «Пророчеств» расставлялись наборщиками хаотически:

 
1-23
Liepard laisse au ciel extend son oeil…
 

Если прочитать эту строку вслух с соблюдением цезуры:

 
Liepard / laisse (цезура) au ciel / extend son œil… –
 

то становится очевидно, что laisse («покидает, оставляет») следует читать как laissé («утомленный»).

 
В катрене 3-57 –
Sept foys changer verrés gent Britannique
Taintz en sang en deux cent nonante an:
Franche non point par apui Germanique.
Aries doute son pole Bastarnan, –
 

традиционная путаница в трактовках вызвана тем, что неясно, как понимать первую половину третьей строки. Однако чтение вслух не оставляет сомнений: franche non point (нисколько не свободный) здесь – именно британский народ, действующий par apui Germanique (благодаря германской поддержке):

 
Увидят, как семь раз меняется британский народ,
Крашенный кровью, на двести девяностом году, –
Вовсе не свободный, но благодаря германской поддержке.
Овен боится своей широты в Бастарнии.
 

Таким образом, правила поэзии помогают переводить пророчества Нострадамуса.

В целом как поэту Нострадамусу было тесно в рамках классического стиха. Он часто пренебрегал некоторыми поэтическими правилами, и в то же время нередко им «командовала» строфа, и он сокращал строку в угоду размеру, подбирал неадекватные синонимы и проч. Язык Нострадамуса перегружен латинизмами, оксюморонами (противоречащими себе определениями вроде «близко-далеко», «рано-поздно»), варваризмами (словами, заимствованными из иностранных языков), словесными играми, парадоксами, прозвищами и топонимами, которые нелегко идентифицировать. В то же время язык его нельзя назвать тяжеловесным; он не распластывает читателя под тяжесть архаизмов и иногда даже вызывает восхищение удачно найденными образами и яркими картинами, уместившимися в четырех строках:

 
1-67
Великий голод, приближение которого я чувствую,
Будет часто отступать, затем станет всемирным,
Таким великими и долгим, что будут отрывать
Корни от деревьев и младенца от соска.
 
 
10-97
Триремы полны пленников всех возрастов.
Время, доброе для зла, сладкое для горечи.
Добыча слишком рано поторопится к варварам,
Алчно глядящим, как жалуется перо на ветру.
 

Однако «Пророчества» Нострадамуса не принадлежат к классике поэзии. Виной этому и их специфическая тематика, и общее несоответствие поэтической традиции XVI в.; экспрессивный и сжатый до «телеграфности» стиль Нострадамуса мог быть органично воспринят в XX в., но не в эпохи Возрождения, Просвещения и классицизма:

 
2-66
С большими опасностями пленник сбежит,
Чуть позже великий – фортуна изменила –
Схвачен во дворце народом.
Согласно доброму знамению, город осажден.
 
 
9-29
Когда тот, кто никому не уступал место,
Пожелает оставить занятое – не занятое место,
Огонь на корабле, по болотам, [горящая] нефть в Шарлье.
Будут отбиты [Сен-]Кантен, Кале.
 

Более того, строки многих катренов похожи скорее на заголовки сенсационных новостей, вынесенные на первые полосы современных газет:

 
1-10
Змеи впущены в железную клетку,
Где томятся семеро королевских пажей,
Старики и отцы выйдут из глубины ада,
Умрут после того, как увидят смерть и крики своих плодов.
 
 
9-31
Землетрясение в Мортаре,
Остов [церкви] Св. Георгия наполовину ушел в землю.
Мир уснул, проснется война.
В храме на Пасху разверзнутся пропасти, –
 

или же на драматические любовные истории:

 
6-59
Дама, в исступлении от ярости адюльтера,
Будет заклинать своего принца не говорить [о нем никому].
Но вскоре о позоре узнают,
Так что 17 будут подвергнуты мукам.
 
 
10-35
Младший королевич, пылающий горячим влечением,
Чтобы овладеть двоюродной сестрой,
В женской одежде по дороге в храм Артемиды
Будет убит незнакомцем из Мена.
 

Стихи Нострадамуса в значительной степени обнаруживают следование новым принципам поэзии, провозглашенным участниками группы «Плеяда». Эта группа была создана в 1548 г. учениками Жана Дора Пьером Ронсаром и Жоашеном дю Белле. Свою цель поэты видели в обновлении французского поэтического языка и создании национальной поэтической школы. Согласно дю Белле и Ронсару, язык принадлежит к числу искусств, а высшей формой языка является поэзия. Для «Плеяды» было характерно активное словотворчество, обращение к латыни и греческому как к источнику материала для совершенствования французского языка. Очевидно, Нострадамусу также была близка идея активного словотворчества как средства развития родного языка. Многие слова, использованные им в «Пророчествах», в других источниках XVI в. не зафиксированы.

Кроме того, Пьер Ронсар писал, что для первого мудреца поэзия была не чем иным, как аллегорической теологией^[12]. В древние времена поэзия ходила рука об руку с пророчеством, облекая в поэтическую форму скупые и запутанные оракулы, изрекаемые пророками. Поэт – посредник между высшими силами и народом, и его ремесло имеет государственное значение. Его нельзя подкупить, его нельзя подвергать гонениям за созданное, ибо, как учит Платон, поэт – это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка; а пока у человека есть этот дар, он не способен творить и пророчествовать («Ион», 534 b).

Исступление, «творческий энтузиазм», утрата связи между логикой и полетом фантазии как необходимое условие для творчества в античной Греции действительно считалось обязательным условием как пророчества, так и стихосложения.

Кроме мысли о неподсудности поэта мирским властям, «Плеяда» настаивала на расширении традиционной тематики поэзии, выходе ее за привычные рамки любовной лирики и воспевания красот природы.

Примечательно, что и Пьер Ронсар, и Жан Дора были в первых рядах почитателей Нострадамуса: пророк-стихотворец в их глазах представал «недостающим звеном», живым подтверждением их теории о божественной сущности поэзии. Другой участник «Плеяды», канцлер Мишель Лопиталь, отнесся к Нострадамусу негативно; однако здесь им двигали политические, а не поэтические соображения. Жан Дора, например, по свидетельству современников, занимался толкованием «Пророчеств»:

Все ученые люди немало почитают пророчества упомянутого Нострадамуса, и среди них я назову господина Дора, королевского поэта, столь почитаемого своим веком и настолько удачливого толмача или толкователя этих катренов, или пророчеств упомянутого Нострадамуса, что он кажется гением упомянутого автора, как бы подпророком, какового греки называли Гипофитом^[13] ‹…› [он] говорил, что они были продиктованы написавшему их Мишелю Нотрдаму ангелом^[14].

Именно Дора направил Нострадамусу своего ученика Жана-Эме де Шевиньи, которого пророк принял на работу в качестве секратаря по рекомендации поэта. Учеником Дора был и родственник де Шевиньи, Жан де Шавиньи, автор первой книги с толкованиями предсказаний Нострадамуса^[15].

Ронсар же, по-видимому, лично встречался с Нострадамусом. Широкую известность обрела апология пророка, помещенная «королем французских поэтов» в 1560 г. в «Элегии Гийому Дезотелю». Обращаясь к Франции, поэт говорит:

 
И столь же ты глуха к пророкам, что Господь
Избрал меж чад своих и коим кровь и плоть
Дал в сем краю, чтоб здесь твою беду пророчить
Грядущую, но ты спешишь их опорочить.
Да, может быть, смогла миров Господних высь
Чрез Нострадамуса с пророчеством срастись,
Иль мужем демон злой иль добрый дух владеет,
Иль от природы он душой взмывать умеет,
Засим среди небес сей смертный муж парит,
Пророчества свои нам сверху говорит,
Иль мрачный ум его, томясь глухой тоскою,
От жидкостей густых стал сочинять такое:
Но он таков, как есть: что ни тверди мы, все ж
Неясные слова, что в нас вселяют дрожь,
Как встарь у эллинов оракул, многократно,
Предсказывали нам весь ход судьбы превратной.
И я б не верил им, коль Неба, что дает
Нам зло или добро, я в них не видел ход^[16].
 

Гораздо менее известны строки Ронсара, написанные в 1567 г., уже после смерти Нострадамуса, в разгар Религиозных войн во Франции, где поэт говорит о наследии пророка как о том, чем не следует увлекаться, пока душа молода и не отягощена печалями. Обращаясь к де Вердену, королевскому секретарю и советнику, Ронсар наставляет его:

 
Будь веселым, здоровым и радостным,
Ни завистливым, ни озабоченным
Материями, которые гложут душу.
Беги ото всех скорбей
И не беспокойся о несчастьях,
Предсказанных Нострадамом^[17].
 

При своей жизни Нострадамус очень часто становился героем стихотворений. Канцлер Мишель де л’Опиталь, сопровождавший принцессу Маргариту (сестру покойного Генриха II, по условиям мира Като-Камбрези вышедшую замуж за герцога Савойского) во время ее поездки в Ниццу (в ходе которой она встречалась с Нострадамусом), писал в 1560 г. в своем поэтическом отчете об этом путешествии:

 
Вдали замаячили крыши каменистого Салона.
Здесь Нострадамус, сообщая двусмысленные оракулы, лжет вопрошающим его людям,
Со своими изречениями он уже царит в умах суверенов и знати (какое безумие!).
Это ясновидение – не от Бога,
Ибо смертным не дозволено предвидеть грядущие события^[18].
 

Автору этих строк удалось также найти стихотворение «Французская песнь на взятие Гиня и Кале», написанное в 1558 г. и посвященное отбитию герцогом Гизом у англичан Кале и других крепостей. Анонимный поэт возмущается тем фактом, что Нострадамус удачно предсказывал только губительные для Франции события (например, поражение под Сен-Кантеном), в то время как успехи французского оружия его не интересовали. В своем праведном гневе автор именует пророка «Монстрадабусом» (франц. monstre d’abus – «чудовище кощунства») и обвиняет его в… сотрудничестве с «бургундцами» (в данном контексте – с испанцами):