Контора господина Менделя размещалась в непримечательном двухэтажном доме на Арбате, зажатом между фруктовой лавкой и «Товариществом Сельдь». Запах у товарищества был соответствующий. А в сочетании с терпкой сладостью подгнивших фруктов и вовсе непереносимый.
Алексей зажал нос и взбежал на крыльцо. Дверь конторы оказалась закрыта. Ну разумеется, педантичные люди и рабочий день заканчивают вовремя. Алексея охватила досада. Он с силой треснул кулаком по медной табличке «Нотариусъ С. Б. Мендель».
– Не стоит портить имущество, молодой человек, за это полагается штраф, – раздался скрипучий голос у него за спиной.
Алексей обернулся. За ним стоял господин Мендель, крошечный, сухой и абсолютно лысый старичок в невзрачном костюме и пенсне. Должно быть, он возвращался с вечернего моциона.
– Позвольте мне пройти.
Алексей посторонился. Мендель отпер дверь и, готовясь войти, бросил через плечо:
– Если вы по делу, зайдите завтра.
Ну конечно, осенило Алексея, квартира нотариуса прямо над конторой!
– Скучно, должно быть, сидеть одному? – заметил он.
Мендель замер, изумлённый неприличным вопросом.
– О чём вы? – проскрипел он.
– Свет в окнах не горит, стало быть, вы живёте один и наверняка скучаете.
– Ещё достаточно светло, чтобы зажигать свет, – Мендель отвернулся, показывая, что разговор окончен.
– Хотите, сыграем в карты?
Алексей и сам не понял, как у него это выскочило, должно быть, фраза матери про карточного шулера сыграла свою роль. Однако движение у двери остановилось, и старческие глаза выжидательно уставились на него.
В конце третьей партии Алексей в отчаянии сбросил карты:
– Всё, сдаюсь!
Выиграть у Менделя было невозможно. Он помнил все ходы, карты свои и соперника и, казалось, мог не только повторить прошлую игру, но и предсказать следующую.
Они сидели в крошечной гостиной. Мендель жил один в трёх комнатах наверху, спускаясь для приёма посетителей на первый этаж. Одна из комнат была нежилой, проходя по коридору, Алексей насчитал на её двери восемь разномастных замков. Вероятно, там хранились документы.
Старичок снял пенсне и откинулся на спинку кресла. Он выглядел довольным, раскраснелся и даже позволил себе слегка ослабить узел галстука.
– Ну что же, молодой человек, теперь спрашивайте. Ведь вы пришли не просто так.
Мендель протянул руку к буфету – гостиная была так мала, что можно не вставать, – и налил себе рюмочку настойки. Повернувшись в другую сторону, он дотянулся до граммофона и поставил иглу на пластинку. Заиграл тягучий старинный романс. Алексею выпить предложено не было.
Мендель закрыл глаза, принюхался к рюмке, отхлебнул, совершенно не стесняясь, побулькал во рту и изрёк:
– Чудесная настоечка. Смородиновая, сам ставлю. Ну, что же вы молчите?
Алексей спросил прямо:
– Вы душеприказчик Дмитрия Аполлоновича Малиновского?
– Разумеется, кто ж ещё.
– Господин Малиновский перед смертью приглашал вас к себе для изменения завещания?
Мендель весомо ответил:
– Да.
– И в чью же пользу должны были быть изменения?
Мендель поставил рюмку только для того, чтобы развести руками:
– Это мне неизвестно. Дмитрий Аполлонович скончался раньше, чем сообщил мне.
– М-м-м… Кто-то, кроме госпожи Малиновской, был упомянут в завещании?
Мендель захохотал.
– Молодой человек, вы задаёте вопросы, ответы на которые известны всему городу. Завещание обнародовано два дня назад, наследница – супруга покойного, да лакею старому пенсия назначена. Небольшая! – Мендель со значением поднял палец. – Я бы всё-таки советовал вам учиться ловчее спрашивать, коли вы желаете узнать что-то не столь очевидное.
Алексей почувствовал, как краска заливает его лицо.
– Последний вопрос. К вам приходил газетчик, рыжий такой?
Мендель кивнул.
– Что он сделал, чтобы вы рассказали ему про завещание?
– О! Он пытался меня напоить! Что примечательно, моей же настойкой. (Мендель подхватил рюмку и продемонстрировал её Алексею.) А в результате сделал то же, что и вы: провёл со мной вечер. И сам не понял этого. Шустрый этот ваш друг, но бестолочь. Вы же… Словом, ваш способ мне нравится больше. Приходите играть ещё, я приглашаю.
Алексей, обиженный, что его расследование не принесло успеха, буркнул в ответ:
– С вами невозможно играть, вы отвратительный партнёр! Всё время выигрываете.
Мендель зарделся, будто услышал лучший в жизни комплимент. И тихо сказал:
– А вы сыграйте со мной в шахматы. В них я полный профан.
В шахматах Алексею действительно повезло чуть больше. Возможно, потому, что подвыпивший и убаюканный музыкой нотариус почти засыпал между ходами. Во всяком случае, надежда на выигрыш у Алексея была ровно до того момента, пока он не осознал, что ситуация патовая и он не может больше двинуть ни одной фигурой, которых у него осталось вдвое больше, чем у противника. Мендель не без удовольствия наблюдал, как Алексей мучается, пытаясь найти ещё один вариант хода.
– Вот что я вам скажу, мой друг, – вздохнул Мендель, – не для того я годами зарабатывал репутацию, чтобы с вами здесь сплетничать. Вся Москва в курсе, что Мендель всё знает, а поговорить с ним не о чем. Люди думают, что я заполняю обычные формуляры. И не догадываются, что мне вся жизнь их видна. Я скажу так: у Малиновских в бумагах всегда было чинно и ровно, как на погосте. А после смерти сына Дмитрий Аполлонович меня к себе три раза вызывал, да только в завещании ни строчки не поправил, метался. Вот и думайте.
– Что ж я могу тут подумать? – растерянно пробормотал Алексей.
Мендель нахмурился, глядя на Алексея, как учитель на нерадивого ученика.
– В завещании кого упоминают?
– Наследников.
– А наследники кто?
– Ну… родные и близкие покойному.
– И кто же был таким родным и близким Дмитрию Аполлоновичу, что он после смерти единственного сына хотел включить его в завещание, да не посмел?
Алексей открыл рот, чтобы ответить… и закрыл.
– Не знаю.
– Тогда ищите, молодой человек, – раздражённо буркнул вдруг проснувшийся Мендель и щёлкнул пальцем по пешке Алексея так, что она упала, – ищите. Я и так вам много сказал.
Алексей вдруг понял, что его выпроваживают. Вскочил, скомканно попрощался и поспешил уйти. Было ощущение, что Мендель ему, как скворчонку, пытался положить в раскрытый рот червяка. Да только он его не проглотил.
К дому Малиновских Алексей подошёл почти в полночь. Не самое лучшее время для визитов. Но что-то подсказывало ему, что Глафира Степановна не спит, и Алексей решительно постучал.
Однако внутрь его не пустили. Пожилой лакей Иван, завидев Алексея, сделал специальное лицо «мы с вами не знакомы», процедил сквозь зубы:
– Никого пущать не велено, – и захлопнул дверь.
Алексей рассердился. Что же это происходит? Он проворно сбежал с крыльца и двинулся к задней двери. Благодаря одному поддельному вологжанину он вчера успел ознакомиться с устройством дома. Алексей беспрепятственно вошёл через чёрный ход. Лакей ему не повстречался. Видимо, не ожидал подобной прыти от приличного господина.
Глафира Степановна нашлась на кухне. По всей видимости, хозяйка опять столовалась у слуг. Кухарка, завидев Алексея, испуганно вскочила, пискнула и исчезла за дверью.
Алексей зачастил, надеясь, что успеет высказаться раньше, чем его с позором выставят вон:
– Глафира Степановна, прошу простить моё вторжение, однако это недоразумение не может быть оставлено без внимания…
Он осёкся. Хозяйка улыбалась и выглядела так, будто у неё праздник. Была наряжена, даже напудрена слегка. На столе блюда, приличествующие праздничному ужину. Продолжая улыбаться, Глафира Степановна отпила… шампанского. А Алексей внезапно понял, чего испугалась кухарка: рядом с её местом тоже стоял бокал. Непривычно, должно быть, ей угощаться французским шампанским[11] в компании хозяйки.
Алексей осторожно спросил:
– Всё ли в порядке, Глафира Степановна? Как вы спали сегодня?
Хозяйка ответила со всей душевностью:
– Спасибо, Алексей Фёдорович. Оказывается, это невероятное наслаждение, просто спать. Хорошо, что вы зашли. Присоединитесь к моему ужину?
Алексей кивнул. Почему бы не позавтракать, раз приглашают. Из-за его спины материализовался Иван и с непроницаемым лицом принялся расставлять приборы на столе.
– Глафира Степановна, я…
Но хозяйка, помахав в воздухе вилкой, остановила его:
– Я знаю, что вы хотите сказать. Право, не стоит. Полиция прибыла с самого утра. Признаюсь, им пришлось изрядно ждать, пока я высплюсь. – Глафира Степановна неприлично хихикнула, и Алексей с изумлением осознал, что она пьяна. – Но, Алексей Фёдорович, это было забавно. Они утверждали, что я убила мужа, и жаждали признания. Глупцы. Кому вы проболтались, признавайтесь?
Алексей помрачнел. Объяснения с пьяной вдовой в его планы не входили. Поэтому он ответил крайне сухо:
– Уверяю вас, я не болтал. Вчера нас подслушал… один человек. Он убежал. Я пытался догнать, и…
– И? – с любопытством спросила Глафира Степановна. – Как же? Догнали?
– Нет, – зачем-то солгал Алексей и увидел, как дёрнулась бровь у Ивана, который, конечно же, вчера за всем проследил.
– Как жа-а-аль, – протянула хозяйка.
Манерничать ей совсем не шло. Алексей избегал смотреть на Глафиру Степановну и мялся, не зная, с чего начать. Он надеялся, что этим визитом принесёт извинения и наконец передаст прощальное письмо Михаила, но ситуация вновь выглядела неподходящей. Потеряв аппетит, он механически двигал кусочки еды по тарелке.
Когда он поднял глаза, Глафира Степановна сидела, сложив руки на коленях, совершенно прямая, как положено светской даме, и смотрела на него устало и абсолютно трезво. Возбуждение стекло с неё, и проступила прежняя тоска.
– Не бойтесь, Алексей Фёдорович, я в абсолютном разуме. Просто я сегодня… не обессудьте, немножко счастлива.
Она улыбнулась краешками губ. Алексей так удивился этим словам, что, не успев подумать, бухнул:
– Почему?
Глафира Степановна поднялась из-за стола, в задумчивости сделала несколько шагов. Внимательно глянула на Ивана, и тот, верно растолковав намёк, вышел. Только после этого Глафира Степановна ответила:
– Потому что его больше нет. А я есть. Понимаете?
Алексей честно сказал:
– Нет.
Глафира Степановна усмехнулась:
– Мой муж, Дмитрий Аполлонович, был красив. Очень. И интересен. Его все любили. Да как любили, кружили возле него, как бабочки. И женщины, и мужчины. И он любил, пока человек в новинку, потом начинал скучать. Вы думаете, он хотел на мне жениться? Не-ет. Родители принудили. Он был тогда влюблён в Вельскую. Впрочем, в неё влюблялись все. Каждый молодой человек в этом городе. Так по очереди и стрелялись, дураки… Она тогда была не Вельской, конечно. Это потом, когда замуж вышла. Тогда была юной Анечкой, дочерью полковника Белозерского. В свете говорили о том, какой красивой парой они будут. Но только Дмитрий женился на мне!
Малиновская захохотала, подкрепляя фальшивое веселье шампанским. Алексей крепче сжал вилку.
– Знаете ли вы эту даму, Алексей Фёдорович? Наверняка слышали, как она поёт. Кто бы мог предположить, что Аня Белозерская станет певичкой.
Алексею стало не по себе. Анна Юрьевна Вельская была известной певицей, газеты величали её «королевой романса». Его друг, Михаил Малиновский, был влюблён в исполнение Вельской и при малейшей возможности заводил пластинки на полковом граммофоне. Михаил утверждал, что от густого и нежного голоса Вельской у него пропадает страх и появляется вера, что после войны их ждёт большая интересная жизнь. Алексей посмеивался тогда над увлечением друга. Но когда Михаил написал прощальное письмо на почтовой карточке[12] с изображением Вельской, Алексею показалось, что тот отдаёт родителям самое ценное. И сейчас эта карточка лежит у Алексея в кармане. Какое злое, чудовищное совпадение!
Глафира Степановна продолжала, совершенно не замечая смятения Алексея:
– Я была счастлива тогда. Мне казалось, что я победила. Глупышка, я не знала, что такие, как она, ничего никогда не отдают. Она… вы знаете, мне кажется, она играет людьми. Все, кто попадается ей на пути, становятся пешками. Кто поинтереснее – может стать фигурой покрупнее. Мне кажется, Дмитрий был ладьёй. А я пешка. Что самое удивительное, все хотят быть фигурками рядом с ней. Никто не сопротивляется. Много лет я теряюсь в догадках почему…
Глафира Степановна устало села.
– Вы знаете, Алексей Фёдорович, я долго его любила. Уже и Мишенька родился… Я всё думала – как можно любить мужа больше, чем дитя? А вот так. Всё ждала, надеялась на что-то. А он всё это время был с нею. Я думала, что он изменяет мне, долго думала. Пока не поняла, что он меня не видит. Изменяют ведь любимым, верно? А если нет любви, то и измены как будто нет. Знаете, люди даже свою тень замечают, иногда улыбаются ей, приветствуют в шутку. А Дмитрий… – она наклонилась к Алексею и заговорщицки шепнула: – он вздрагивал, когда я входила. Будто забывал, кто я и зачем в его доме. Я не была даже тенью, разве это неудивительно? Он меня стёр. Она победила.
Глафира Степановна своей рукою налила полный фужер шампанского и выпила, будто это была вода. И продолжила злым, но трезвым голосом:
– В полиции всё спрашивали, наследую ли я Дмитрию Аполлоновичу. Разумеется, наследую. Это даже смешно. У него же ничего не было, отец его был разорён. Всё, чем он блистал, этот дом, картины, выезд, – она повела рукой, показывая вокруг, – моё приданое. Я наследую свои деньги. Такой вот поворот судьбы.
– Зачем вы сказали, что убили его?
Глафира Степановна посуровела, и Алексей увидел женщину, которая много лет вела дела семьи, пока муж «блистал» в свете.
– Дмитрий после смерти Мишеньки был сам не свой, бросался в крайности. В тот вечер мы с ним поспорили, очередной раз. Он вспылил, он хотел… впрочем, не важно. Коньяк мой выпил, это вы знаете. Всё так быстро… Он мучил меня, забрал мою жизнь и даже не заметил этого. И умер вместо меня. Что же это выходит? Он и смерть мою забрал?
Глафира Степановна невесело усмехнулась. Алексей торопливо уточнил:
– Что значит «умер вместо меня»?
Глафира Степановна некоторое время молча смотрела на него, будто удивлялась его недогадливости:
– Вы так и не поняли? Дмитрий выпил отравленный коньяк. Никто, кроме меня, в этом доме коньяка не пил. Так что отравить хотели меня.
– Но, – Алексей смутился, – в бутылке, которая стояла в вашей комнате, яда не было.
Глафира кивнула:
– Разумеется. Я подменила её.
– Но зачем?
– Милый Алексей Фёдорович, а как же слухи? Неужели я должна допустить, чтобы в свете обсуждали, что Дмитрий Малиновский был ошибочно отравлен своей любовницей? Я уверена, что Вельская хотела меня отравить.
Алексей онемел. Пытаясь собраться с мыслями, он пробормотал:
– Но ведь полиция считает, что Дмитрий Аполлонович скончался от сердечного приступа.
Глафира Степановна кивнула:
– Всё правильно. Мне по средствам заставить их так считать.
Алексей совсем растерялся.
– Но зачем вы всё это говорите мне?
Глафира Степановна наклонилась ближе к Алексею и попросила:
– Расскажите, что вы сделали с коньяком, который взяли у меня в комнате?
Алексей покраснел. Выходит, Глафира Степановна не спала и всё видела. Осторожно подбирая слова, он проговорил:
– Вчера вы сказали, что длительно принимали коньяк, но больше не можете. И вели вы себя так… будто боялись отравления. Это было заметно. В моей квартире есть лаборатория, я провёл анализ коньяка на известные яды… Прошу прощения, если моя пытливость оказалась неуместна…
– Зачем вам лаборатория в квартире?
– Кроме хирургии я изучаю фармацевтику. Составляю лекарства, пытаюсь создать чуть более совершенные формулы, чем есть сейчас.
О проекте
О подписке
Другие проекты