3. Зима

Когда они, мама и сын, всё закончили, снова пошёл снег и откуда-то из-за дальних деревьев повеяло сырым холодом. В Лесу стало утомительно светло. В глаза попадало много лучистого света, отражённого от белизны заснеженных пространств. А вокруг в прозрачном воздухе поплыли минуты хрупкой и загадочной тишины. Большой Лес притих, привыкая к своему новому белому покрывалу.

– Мам, а почему приходят морозы?

– Так всегда было, сынок. Такая погода. Вот со снегом ты можешь делать всё, что хочешь, а с погодой – нет.

– А есть кто-то, кто может что-то сделать с погодой?

– Наверное, есть. Но мы так не умеем.

И смышлёный медвежонок снова подумал то, что он всегда думал, когда мама так отвечала ему. Про медведей, которые могут уснуть сегодня утром, а проснуться вчера вечером… Ему было обидно, что от какой-то непонятной погоды можно умереть.

– Мама, а потом обязательно все умирают? – спросил вдруг на минуту остановившийся медвежонок. И мама, снова задумавшись о чём-то своём, ответила:

– Да…

– А мы?

– Мы тоже умрём.

– Это неправда! Скажи, что ты шутишь…

Они стояли друг напротив друга: мать и её быстро взрослевший сын. Старые, умудрённые жизненным опытом глаза смотрели в ещё совсем детские, распахнутые настежь глазки, в которых вдруг появились слёзы. И медвежонок заплакал так безутешно и жалостно, как никогда ещё в своей жизни не плакал. Казалось, что его горячие слёзы могли бы растопить самые холодные льды на свете и уровень воды во всех морях поднялся бы.

Мама-медведица сжалилась над ним и стала уверять, что пошутила. Он успокоился почти сразу:

– Конечно, пошутила. Я же знал! Знал… Сначала мы будем старенькие, а потом снова станем молоденькими. Да?

– Да, мой милый, – сказала мама и отвернулась, чтобы самой не заплакать. – Давай опробуем берлогу: ты ложись вот сюда. Я положила тебе побольше сухой травы, мха и мягких веточек, чтобы спалось хорошо… Попробуй, мягко?

– Да, тут хорошо можно будет поспать, – ответил медвежонок. А про себя подумал: «Может быть, даже так хорошо, что уснёшь сегодня утром, а проснёшься вчера вечером».

– Вот и ложись, поспи! Ты же устал сегодня. А я закрою вход большими еловыми ветками.

Медвежонок быстро залез в свою маленькую берлогу, прилёг и сразу почувствовал, что очень хочет спать. Наверное, действительно, устал. Его уже забирала к себе теплота и тьма бесконечно долгой зимней ночи.

– Мам, а у меня сейчас какой период – ранняя молодость или позднее детство?

– Для меня ты всегда мой ребёнок.

«Ладно, я с этим потом сам разберусь», – подумал медвежонок и вздохнул, запоминая тепло маминых лап, обнимавших его на прощанье. Уже засыпая, он слышал, как мама говорила ему:

– Ты держись, сынок, я очень люблю тебя и всегда буду рядом, совсем недалеко. Тебе нужно хорошо выспаться. Возможно, будет трудно, но ты держись…

Медвежонок не знал, за что именно нужно держаться, но понял, что без этого никак не обойтись. Раньше он держался только за животик от смеха, когда мама рассказывала что-нибудь очень смешное.

– Я пойду посмотрю, как там твои братик и сестрёнка, а то они, наверное, уже заждались.

– А ты меня разбудишь, когда я высплюсь?

– Конечно, милый.

Мама ещё раз посмотрела, хорошо ли она укрыла своего сына ветками, вздохнула и сказала:

– Ну, сынок, прощай!..

Из-под веток в ответ она отчётливо услышала:

– Прощаю!

И хотя медвежонок обычно путал слова «прощайте» и «простите», на этот раз он, наверное, ответил правильно…

Большой Лес, который всё видел и слышал, успокаивал себя ласковым, но скучным ветром, который словно гладил его по макушкам деревьев невидимой рукой ещё целую долгую ночь и целый короткий почти зимний день, но Лес всё никак не мог успокоиться и местами выгибал деревья даже без ветра. Он чувствовал, что где-то здесь, в самой его чаще, среди множества необязательных жизней в который уже раз сошлись беззаветность позднего детства и холодная пустота безжалостного пространства дикой природы.

Медвежонок уснул и не слышал, как мама, часто оглядываясь, медленно побрела на своих больных ногах, старательно запутывая следы, которые могли привести к берлоге её любимого сына. Потом она ушла в лесные чертоги по едва заметной тропинке, в лесу, которая привела её к старой берлоге, где уже с нетерпением ждали возвращения своей мамы два других её повзрослевших детёныша. Мальчик и девочка, два маленьких и всё ещё таких беззащитных лесных существа. Когда она наконец пришла, дети сразу бросились к ней. Она обняла их большими добрыми лапами с обломанными когтями и сказала:

– Ему там будет хорошо! Не переживайте, дети. Он уже спит, наверное. Нам тоже спать пора!.. Я очень устала, у меня всё болит, давайте ложиться. А там уж не успеете оглянуться, как наступит лето…

При этих словах маленькая девочка-медведица вдруг стала как-то странно и смешно вертеться:

– Ну вот, я оглядываюсь, оглядываюсь, оглядываюсь, а лета всё нету! Может, ещё раз оглянуться, а мам?

Мать-медведица посмотрела на неё и с грустью подумала, какая она наивная, и как ей трудно будет жить, когда она проснётся весной, и потом, когда будет пробираться в свой взрослый, никем не рассказанный и неописанный мир. «Как проснёмся весной, я всех детей сразу же поведу к Деду, он защитит, он поможет…» – с надеждой подумала она. Матерям тоже нужно на кого-то надеяться. Иногда так хочется, чтобы тебе самой помогли осилить все проблемы и жизненные трудности. А вот брат маленькой девочки-медведицы, уже засыпая, прижался к тёплому и очень пушистому боку мамы и почему-то сказал:

– Я так расстроен, так расстроен, что даже не могу ни о чём думать!

– А я вот люблю ни о чем не думать, – ответила ему маленькая медведица, которая тоже прижалась к матери и тихонько засопела во сне.

Когда дети уснули, мама-медведица долго ворочалась и не могла уснуть по-настоящему, по-зимнему. Она чувствовала: за далью этого зимнего дня будет ещё одна даль, а потом ещё и ещё… Целая зима таких дней.

Потом снова пошёл снег и укрыл своим белым покрывалом уютную берлогу. И все остальные берлоги в лесу тоже заснули. И хотя медведица молчала, Лес всё-таки услышал её безмолвную просьбу, её самую большую просьбу, обращённую непонятно к кому: – Помоги пережить эту зиму! Помоги детям!.. Помоги!.. Помоги!..

4. Звери

Удивительно, но звери, которые жили в Большом Лесу, не знали, что они звери. До поры до времени. Нет, ну, действительно, откуда им было знать, что кто-то может считать их зверями. Ведь так живут… Или выживают. Среди людей тоже бывает непросто выжить. И звери жили так всегда. Иногда приходилось поступать по-звериному и буквально съедать друг друга. Но, как говорится, не они такие – жизнь такая.

Некоторые, конечно, смутно догадывались. О чём? Да обо всём…

Медведи и волки дольше всех не хотели понимать, что они звери – похоже, виной тому был их зверский аппетит и природное направление мыслей. А когда всё-таки узнали, то сначала не поверили, потому что считали себя совершенно обыкновенными существами, родители или родственники которых когда-то давно поселились в лесу, и ничего особо зверского они за собой не замечали. А один взрослый медведь, который потом долго сопротивлялся и не хотел, чтобы ему присвоили имя Дор, не на шутку обиделся и даже немного расстроился, когда о том, что он всё-таки зверь, ему напрямую в приступе ненужной откровенности заявил местный лесник, которого все в лесу уже давно уважительно называли Дедом. С этого всё и началось.

Деду даже пришлось тогда этого Дора успокаивать:

– Нет, ну ты пойми, дорогой, в том, что вы все звери, вины нет никакой… Это просто, вы, наверное, когда-то раньше, очень давно, озверели от плохой, очень тёмной и голодной жизни… Ну, так получилось, понимаешь? И даже не вы сами, а предки ваши озверели.

– Ну ты, Дед, наших родителей-то не обижай! А то сам знаешь что… – прорычал в ответ будущий Дор и совершенно не в шутку встал в позу, которая обычно предшествовала нападению медведя на жертву.

– Да нет, ты просто не понял! Это действительно очень далёкие предки. Предки, которые ещё и людей-то никаких не знали тогда. Поэтому и жили эти ваши предки в своих дремучих кустах как-то совсем не по-людски. От этого, наверное, очень сильно и зверствовали…

Некоторые звери в Большом Лесу так и не смогли до конца поверить в то, что они на самом деле звери, втайне понимая, насколько обидным может быть такое определение.

– Ну, дед, мы же ничего такого не делаем! – тоже долго возмущался Вертлявый Лис, которому Дед позже присвоит имя Сандр, но он сохранит и своё прозвище Вертлявый Лис.

– Мы просто живём тут в лесу и…

– Так ведь и ты, Дед, тоже живёшь в лесу, – недобро сверкнув глазами перебил его самый старый и хитрый из волков, который потом даст своё согласие носить имя Тон. – Можно сказать, ты сам в нашем коллективе почти как в семье. Мы давно тебя знаем. Ты нас не обижаешь, а мы тебя. Ну, бывает, конечно, всякое, но это не со зла, а потому что мы всего и всех боимся. А тут вдруг оказывается, что ты человек, а мы почему-то звери. Прям так уж и звери? И вообще, мы не понимаем, почему это у тебя, как ты говоришь, например, спереди на голове лицо, а у нас вообще – морды?.. Да, и с каких это пор у нас вместо ртов появилась пасть?

– Ну я ж вам и говорю: с тех самых, когда начали зверствовать.

– Да не зверствуем мы, Дед! Это всё получается просто от нервов. – поддержал Тона вожак его стаи с будущим именем Димир Первый, – характер у нас далеко не сахар, это верно, только это всё почему? Да потому, что жизнь у нас такая нервная. А нервничаем мы, сам знаешь почему, потому что не знаем, когда в следующий раз сможем поесть. И когда нервничаем, то у нас сразу аппетит просыпается. Поэтому мы почти всегда хотим есть.

На старом кабане, который захочет впоследствии носить имя Сим, жёсткая шерсть тоже встала дыбом в знак протеста и от возмущения дикими словами Деда, и он решил незамедлительно найти оправдание своей якобы зверской жизни:

– Ты пойми, Дед, мы просыпаемся от мысли, что кушать хочется, днём живём – кушать хочется, спать ложимся – опять кушать хочется, ночью живём – кушать хочется, утром встаём – снова кушать хочется. Но, как говорится, и нам ничто человеческое не чуждо! Мы вот детей своих любим, например… Очень даже! Да!

Дед безо всякой боязни смотрел в эти большие говорящие рты, в эти влажные пасти, наполненные рядами острых зубов, на эти клыки, которые давно привыкли рвать живую плоть, и ответил не без доли ехидства:

– Ладно, ладно! Согласен. И есть поедом своих соседей мы тоже любим!

Вздыбленная шерсть на кабане разом осела, а сам он отошёл в сторону, немного повизгивая и облизывая клыки своим маленьким свинячьим языком.

– Мы и поспать любим на природе, – решила встрять в разговор до этого всё время молчавшая рысь, которая не без удовольствия через некоторое время возьмёт себе имя Татьяна.

– Ну да, только спите вы очень тревожным сном, боясь, чтобы кто-то с голодным ртом и большими зубами не пришёл вас будить, укусив за бок и совсем не вежливо предложив стать его завтраком.

Звери переглянулись своими хищными глазами и кто-то сказал:

– Ну так заведено в природе, Дед! Мы привыкли…

– Так заведено у зверей, а у человека – нет.

– Но мы же ничего такого необычного не делаем, такова наша жизнь лесная!

– И саму природу мы тоже любим, ты же знаешь, Дед, – загудели другие звери, издавая высокие гортанные звуки на общем языке.

– Не может быть, чтобы ты сам никогда не зверствовал, – решил съехидничать Вертлявый Лис, у которого через некоторое время появится имя Сандр. Он пришёл к Деду вместе со своей молодой женой, у которой потом появится большое лисье потомство.

– Да, когда-то может, и было, но сейчас, когда я хочу, чтобы мы с вами были вместе и жили дружно, никто не должен больше зверствовать, и я, как человек, обещаю вам…

– Что ты нам можешь обещать, Дед, когда мы даже не понимаем, как ты здесь появился и почему можешь разговаривать с нами на одном языке? – перебил его медведь, который до этого тихо сидел, прислонившись спиной к большому дереву, и внимательно слушал. – Ведь никто чужой и никто из других лесов не знает, что мы уже давно все можем разговаривать на двух языках: на нашем собственном и на общем.

– Ну я, это… как-то так получилось, – немного засмущался Дед, – что я подружился с одним из ваших волков.

– Это с каким? С тем хромым придурком, что ли, которого наши отцы давно выгнали из стаи за то, что не хотел больше ходить на охоту вместе с нами и перестал слушаться вожака? – вспомнили самые старые волки.

– Не знаю, кого он там перестал слушаться, а вот со мной он быстро нашёл общий язык, – ответил Дед.

– Оно и видно! Он когда из стаи уходил, обозвал всех «тварями». И ты теперь нас всех «зверями» хочешь называть! – загалдела уже вся волчья стая, а за ними и другие звери. Но тут неожиданно всех остановил тот самый медведь, который подпирал собой большое дерево. Он встал на задние лапы и поднял вверх передние, а потом зарычал так грозно, что все звери замерли в испуге, увидев, какой он большой, этот медведь. Другие медведи тоже встали на задние лапы и хотели уже сорваться с места, чтобы рвать друг друга и всех, кто им попадётся в когтистые лапы.

Дед необыкновенно быстро среагировал на внезапно возникшую ситуацию. Он выстрелил вверх из ружья и успел заскочить в свой дом, сложенный из толстых брёвен, сказав в сердцах:

– Звери вы и есть звери… А ещё – твари! Но вы у меня всё равно станете когда-нибудь как люди!..