Глава 11

Сознание возвращалось к разведчику вместе со страшной болью в голове. Вокруг царила тьма. Такое уже было в жизни Шубина, когда он очнулся после ранения в госпитале. Вот и сейчас он решил, что находится в госпитале, а темно просто потому, что сейчас ночь. Но в следующую секунду он осознал, что лежит не на больничной койке, а на чем-то жестком – кажется, на бетонном полу. И что руки его связаны за спиной. Это могло означать только одно: он попал в плен.

Промелькнула мысль: все ли он успел передать в штаб фронта? Поняли ли там самое главное? Затем Шубин вспомнил своего напарника Сергея Дозорова, погибшего во время взрыва грузовика, начиненного снарядами. «Легкая смерть была у Сереги, – подумал он. – Мне другая предназначена. Мне, как видно, придется помучиться, прежде чем умереть».

В этот момент скрипнула дверь, и в камеру, где находился разведчик, хлынул поток света. Затем Шубин увидел начищенные сапоги немца, подошедшего вплотную к Глебу.

– Ну что, очнулся? – спросил немец. Говорил он доверительно, почти ласково. – Вижу, очнулся. Не хочешь говорить? Или делаешь вид, что не понимаешь немецкий? Это ты напрасно. Есть десятки людей, которые видели и слышали, как ты болтал по-нашему, выдавая себя за дорожного инспектора. Знаешь, проще всего было бы тебя расстрелять или поставить на плацу – и сжечь из огнемета. Но у господина майора Лернера есть к тебе вопросы. Так что ты еще некоторое время будешь жить. Все, хватит валяться! Вставай, пошли!

Тюремщик наклонился, схватил Шубина за воротник и вздернул, словно котенка. Положение было унизительное, и Шубин не стал его продлять. Он сам поднялся и направился к двери.

Они прошли по коридорам тюрьмы, и Шубина ввели в кабинет. За столом сидел немец лет сорока, одетый в черный мундир гестапо. Понятно, что это был тот самый майор Лернер, о котором говорил охранник. Теперь, оглянувшись, Шубин разглядел и самого охранника. Тот тоже был в гестаповском мундире с белой повязкой на рукаве, на которой красовалась черная свастика.

– Хорошо, Фридрих, ты можешь идти, – сказал майор. – Не бойся, я с ним справлюсь. Он, конечно, парень отчаянный, но я имел дело и не с такими отчаянными. И со всеми отлично справлялся.

– Слушаюсь, господин майор! – ответил охранник и вышел.

А майор обратился к Шубину:

– Садитесь, господин разведчик. Разговор нам предстоит долгий, чего же стоять? И не надо притворяться непонимающим – вы все прекрасно понимаете. И еще учтите – это не вежливое предложение, а приказ. А мои приказы здесь все исполняют. Не сядете сами – я заставлю это сделать. Ну?

Противиться из-за пустяка было глупо, и Шубин, шагнув к столу, сел. А майор достал стоявший у его ног вещмешок Шубина и водрузил его на стол. Не спеша стал извлекать из вещмешка один за другим предметы, которые там лежали. Достал гранату – последнюю, оставшуюся у Шубина, два автоматных диска и несколько обойм к ТТ, а затем и сам пистолет. Рядом лег на стол немецкий «вальтер», потом фонарик, компас, походная аптечка с бинтами и запасом йода… А затем майор стал доставать документы. На столе перед ним оказались удостоверения майора Генриха Тальберга и полковника Рихарда Мюллера, рядового Эрнста Бауэра и ефрейтора Людвига Кауфмана. Разложив перед собой эти документы, немец покачал головой.

– Кем ты только не успел побывать, а? Даже полковником танковых войск! И всех этих людей ты, конечно, убил…

– Нет, не всех, – ответил Шубин.

Он в первый раз за время пребывания в плену открыл рот. Молчать дальше не было смысла. Немцы все равно знали, что он говорит по-немецки, знали, что он советский разведчик. И если Глеб надеялся вырваться из плена, вернуться к своим (а он, несмотря ни на что, продолжал на это надеяться), то ему предстоял длительный психологический поединок с этим гестаповцем. Почему бы не начать этот поединок с чистой правды? Ведь он действительно убивал не всех немцев, с которыми сталкивался.

И майор Лернер с ним охотно согласился:

– Это правда. Вы оставили в живых водителя, хотя вполне могли его убить. Какое благородство! Может быть, в таком случае, благородный господин разведчик, вы назовете нам свое имя? А то я даже не знаю, как вас называть…

– Меня зовут Павел, – ответил Шубин. – Павел Зайцев.

– Надо же, какая мирная фамилия! И какое же у вас звание, господин Зайцев?

– Я лейтенант, – ответил разведчик.

Однако Лернер покачал головой:

– А вот это вранье. Никакой ты не лейтенант. Чтобы изображать полковника, надо иметь звание никак не ниже капитана. Ты не Зайцев и не лейтенант. Я думаю, у тебя чин не ниже капитана. Я угадал?

И гестаповец впился глазами в лицо Шубина. Разведчик молчал. Нет, он не станет называть врагу свое настоящее имя и звание. С какой стати? Такая откровенность была равносильна капитуляции. Поэтому Шубин изобразил на лице полнейшее равнодушие. Он делал вид, будто не слышал вопроса или не понял его.

Но немец был хорошим психологом. Он улыбнулся и с удовлетворенным видом и произнес:

– Да, я вижу, что угадал. Ты капитан, ты профессиональный разведчик, и ты прибыл сюда с заданием… Скажи, с каким заданием ты сюда прибыл? Только постарайся в этот раз не врать. Потому что на этот раз я не склонен прощать вранье. Если ты мне опять соврешь, я отрежу тебе палец на руке. Какой именно палец, я пока не знаю – потом решу. Какой захочу, такой и отрежу. Знаешь, потеря какого пальца для человека страшней всего?

Шубин молчал, и гестаповец сам ответил на свой вопрос:

– Самый большой урон своему врагу ты наносишь, когда отрезаешь ему большой палец. Если он правша – надо отрезать ему большой палец на правой руке. Лишившись этого пальца, твой враг больше никогда не сможет взять в руки оружие – ни пистолет, ни нож. Да что там нож – он даже ложку взять не сможет, кусок хлеба не удержит! Пока я не начал работать в гестапо, я даже не догадывался, какую большую роль в жизни человека играет большой палец руки. Да я о многом тогда не догадывался… Можно сказать, только здесь, в тайной полиции фюрера, я стал понимать – как устроен человек, где его самые чувствительные, самые болезненные места.

Немец говорил с воодушевлением; его лицо разрумянилось, глаза горели. Шубин, видя перемену в поведении фашиста, понял, что имеет дело не просто с жестоким врагом, а с садистом, которому доставляет удовольствие мучить свои жертвы. И ему впервые стало страшно. Однако он продолжал молчать, и майор повторил свой вопрос:

– Так скажи, капитан, с каким заданием ты проник в наш тыл? Говори, русская свинья, не молчи! Или я выполню свою угрозу и отрежу тебе палец. Начну, пожалуй, с мизинца…

Надо было отвечать. Противостояние с немцем вступало в самый опасный, критический этап. Этап, где от каждого сказанного слова зависела жизнь и судьба Шубина.

– Хорошо, я скажу, – произнес он. – Да, у меня было определенное задание. Я должен был собирать сведения о немецкой армии и передавать их в свой штаб. А также мне было поручено устраивать диверсии на дорогах. А если получится, взорвать какой-нибудь немецкий склад.

Рот гестаповца растянулся в улыбке. Так могла бы улыбаться змея, если бы умела это делать.

– Какой содержательный ответ! – воскликнул он. – И какой правдивый! Тут каждое слово – правда. Вижу, ты ценишь свои пальцы. А еще больше ты, наверно, ценишь свои глаза, нос, уши и другие части тела. Да, капитан, я знаю, что ты сказал мне правду. Знаешь, почему я так решил? Во-первых, вот из-за этого предмета…

Немец снова сунул руку в мешок Шубина и достал оттуда последнее, что там еще оставалось, – рацию.

– Да, ты действительно получил задание собирать и передавать своим командирам информацию о нашей армии, – сказал гестаповец. – Для этого тебе была нужна эта современная рация. Правда, в ней полностью разряжена батарея, так что сейчас с ее помощью ничего передать нельзя. Но батарею можно и зарядить…

Гестаповец сделал многозначительную паузу, и тут Шубин понял, какую игру тот ведет. Понял, почему ему еще не отрезают пальцы, почему он вообще остался в живых. Майор Лернер собирался перевербовать разведчика, заставить его передавать в штаб Южного фронта фальшивые данные о немецкой армии. Вот в чем состоял его замысел!

Между тем немец продолжал:

– И насчет диверсий на дорогах в нашем тылу ты все верно сказал. Я проверил и установил, что в последние дни произошли по крайней мере две такие диверсии: одна на дороге между Морозовской и Волгодонском, а другая – к югу от Волгодонска. В обоих случаях были уничтожены грузовики, которые везли снаряды. Это ведь твоих рук дело?

– Да, – глухо, будто через силу ответил Шубин.

На самом деле он был рад, что гестаповец клюнул на его обман, поверил в «задание с диверсиями». На самом деле такого задания перед ним никто не ставил – снаряды в немецком грузовике взорвались в ходе боя. Но ему нужно было запутать противника, чтобы тот не знал, какое значение советское командование придает получению правдивой информации о противнике.

– Что ж, хорошо, что ты признаешься в этих диверсиях, – с довольным видом произнес гестаповец. – Я вижу, у нас намечается сотрудничество. Ведь намечается, капитан?

– Почему бы и нет, господин майор? – вопросом на вопрос ответил Шубин.

Он готов был вести тонкую и опасную игру. Лучше было вести эту опасную игру, чем отказаться отвечать на вопросы немца и принять мучительную смерть.

– Намечается, намечается! – повторил Лернер.

Он встал из-за стола и прошелся по своему маленькому кабинету.

– Батарея рации разряжена, – рассуждал он вслух. – Это значит, что ты не смог передать в центр те данные, что успел собрать возле Котельниково, когда успешно изображал нашего дорожного инспектора. Вот почему русские не смогли подготовиться к нашему наступлению и первый же натиск нашей четвертой танковой армии заставил вашу пятьдесят первую армию бежать. Все сходится! Теперь нам надо развить этот успех. А для этого провести кампанию по дезинформации русского командования. Надо разработать донесение, которое ты передашь в ваш штаб. Это я не могу сделать в одиночку, тут мне понадобится помощь военных. Думаю, к завтрашнему утру текст такого донесения будет готов. И ты его передашь. Ведь у тебя одного есть ключ к шифру этой рации. Ты ведь передашь нужное сообщение, правда, капитан?

Шубин выразил всем своим видом, будто в душе ведет сам с собою мучительную борьбу, даже покраснел от напряжения. А затем глухо произнес:

– Хорошо, я передам.