– Да вот Семен.

Подошел друг детства, Коробов.

– Здоров будь, Никола.

– И тебе не хворать, Сеня.

Друзья обнялись.

– Эх, не вовремя сломалась моя «ласточка», я бы в городе тебя встретил. Вторую машину взять нельзя было – под доярками она. Коровы терпеть не будут.

– Да, жаль, что опоздал. А может, это и к лучшему: отца мертвого не видел, останется в памяти живой.

– Вообще-то ты прав. Так лучше. Тут крика бабьего да причитаний было – хоть уши затыкай. И без того тошно.

– Ты проводишь меня до могилы?

– Конечно, провожу.

– Тогда подожди, я в дом схожу.

– Давай, я тут пока подожду. Водка-то у тебя есть?

– Есть бутылка, в городе останавливался у Марии Никаноровны, так она положила в чемодан.

– С собой возьми и стаканы из дому прихвати, выпьем с Иваном Ивановичем.

– Ладно.

Маханов зашел во двор, поднялся в дом. Обошел сени, вошел в большую комнату, от которой отходили две маленькие спаленки. В углу – русская печь, за ней – закрытая цветной занавеской лежанка, там любил после трудов праведных отдыхать отец, деревянный стол, стулья, табуреты, в красном углу икона с зажженной лампадкой, диван. Вся мебель сделана отцом.

Окна закрыты, на столе – старая фотография отца с матерью, перевязанная черной лентой.

Из кухни вышли родственницы.

– Коленька! Приехал?

– Приехал, тетя Анфиса, да вот опоздал.

– Что ж поделать, чай не из соседнего села, а из самой Москвы ехал.

С Анфисой вместе вышла девушка. Николай Иванович удивился:

– Галина?

– Я.

– Смотри-ка как подросла – прямо невеста!

Анфиса Петровна возразила:

– Рано еще невеститься, шестнадцать годов всего.

– Взрослая… Два года назад еще девчонкой была, с косичками бегала, а сейчас – девушка. И красивая – вся в тебя, тетя Анфиса.

Галина засмущалась, ушла обратно на кухню.

Маханов достал из чемодана две палки копченой колбасы, консервы, тушенку – все, что получил по спецпайку.

– На общий стол.

– Вот еще! Обойдутся, чем есть. И так наготовили всего, а деликатесы оставь, пригодятся.

– Ну, ваше дело. Я пошел на кладбище.

– Один?

– С Семеном.

– А… С дружком своим. Ох он и кручинился, что не может встретить тебя. Метался по деревне, председателю покоя не давал, все запчасти просил. А их нету, запчастей этих. Тетерин уже третий день, как в Олевск мотается. С утра тут был, попрощался с Иваном и уехал.

– Мы его с Фомичом по дороге не видели.

– Так он через Бодрое поехал. Тамошний председатель вроде как обещал подсобить с запчастями.

– Понятно. Орден-то отца сохранили?

– А то как же, у Степана он. Взял, чтобы не пропал ненароком.

Маханов снял пиджак, повесил на спинку стула, достал из него пачку «Казбека», спички, документы.

– Пошел я, теть Анфис, скоро приду.

– Да не спеши, Коль, успеешь, уж на поминки-то не опоздаешь, знаешь, как у нас бывает – до позднего вечера поминают.

– Знаю.

Он забрал бутылку водки, папиросы и стаканы, уложил все в холщовую сумку и вышел на улицу. Там увидел Рылова. Тот, как всегда мрачный, шел к дому.

– Приветствую, Николай Иванович.

– Здравствуй, дядя Мирон. Вы к двору идите, там все собираются.

– Да знаю я. Ты держись, Коль, все мы смертны.

И пошел дальше.

Маханов окликнул друга:

– Сеня!

Тот отделился от толпы мужиков:

– А я там тебя ждал.

– Пойдем. Как лучше пройти, чтобы людей меньше было?

– Э-э, Никола, в деревне такого места не найдешь.

– Ну, ладно.

Они пошли улицей. Встречались сельчане, здоровались, выражали соболезнования, оглядывали Николая, оценивали костюм, сорочку, туфли. Такое здесь не купишь, да и в районе тоже.

Обошли центральную улицу, вышли к кладбищу. Оно встретило друзей холодом и мрачностью. Среди высоких деревьев сгрудились могилы с крестами – с оградами и без. Маханов знал, где могила матери, но сразу не нашел. Друг подсказал. Деревня хоть и небольшая, но хоронили часто. И старых, и молодых, почивших от возраста и утонувших, и придавленных болезнями.

Они подошли к свежему холму. Крест, венок от колхоза, цветы – больше полевые.

– Ну, здравствуйте, дорогие мои, – дрогнувшим голосом сказал Николай. – Извини, батя, что не успел проститься. Не по своей вине.

Он стоял и смотрел на этот холмик. Нахлынули воспоминания. Вот он с отцом на рыбалке, первый раз в ночь, чтобы захватить утреннюю зарю. Вот мама играет с ним во дворе. Он строит дома из песка, они рассыпаются, а он, сопя, вновь возводит их…

От невеселых дум его оторвал друг:

– Коль! Давай помянем отца твоего и мать. Достойные были люди, доброй души.

– Вот именно, Сеня, что были. Какое это страшное слово.

– Все там в принципе будем, кто раньше, кто позже. Разливай.

Выпили, закурили. Семен затянулся папиросой, но тут же затушил, скрутил козью ножку:

– Оно привычней, Коль, папиросы не для меня.

– А скажи, Сеня, как умер отец?

Коробов осмотрелся – вокруг никого.

– Ты чего озираешься, Сень?

– А то. Странная это смерть.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Накануне вечером, это значит, в понедельник, я сам видел, как Иван Иванович забор красить собирался. Подошел, поздоровался, спросил про тебя. Пригласил зайти. Посидели на крыльце, поговорили. Он был здоровый, Никола, ни на что не жаловался. Сожалел, что ты никак не выберешь время приехать, соскучился. И даже самогону принес чекушку, по сто граммов выпили, грибочками прошлогодними закусили. Как стемнело, у него еще свет в комнате горел. А наутро – на́ тебе! Рылов народ поднял – Иван Иванович помер. Я, понятное дело, к дому, а там отец твой лежит. И поза какая-то… неестественная. Но крови, пригляделся, не было. И все одно, думаю, Никола, извини, конечно, помогли Ивану Ивановичу помереть.

– Кто?! – воскликнул ошарашенный Николай.

– А вот это загадка. Отец твой ни с кем не вздорил, не ругался, все к нему с уважением. Председатель всегда лошадь давал огород вспахать. Не было врагов у твоего отца, Никола. И – все равно…

– Что «все равно»? Убили, думаешь?

– Не знаю, что и сказать. Ну, не должен он был помереть той ночью.

– Но ведь, Фомич говорил, участкового вызывали.

– Э-э, Никола, а что участковый? Приехал, посмотрел, протокол написал, объявил, своей, мол, смертью помер, хороните. И уехал. Морга у нас тут нету, в район не возили, сразу взялись за подготовку похорон. Тут уже руководил дядька твой, Степан Иванович.

– Ты накануне детективы не читал?

– Чего? Книжки в смысле? Где бы их еще взять? В нашей библиотеке только тома Ленина и товарища Сталина стоят, да всякое такое – о построении светлого будущего. За этим парторг Кулько строго следит. Даже иногда людей собирает, чтобы вместе читать. А ты с чего про детективы-то спросил?

– А с того, Сеня, что некому было убивать отца. То, что он лежал на полу у печи, а не в спальне, ничего не значит. Прихватило сердце, хотел выйти, позвать людей, да не смог.

– Так-то оно так. Но ты послушай. В понедельник к нам электрики на машине заявились.

Маханов посмотрел на друга, налил сто граммов:

– Выпей!

Семен выпил, занюхал рукавом.

– Так о чем это я? А, да, в понедельник электрики приехали. В кои-то века, и заметь, не районные, а городские. Я по номерам понял.

– И что? По делу люди приехали.

– Да никаких дел-то у них тут и не было. Ни обрывов проводов, ни замечаний, подстанция тоже в порядке.

– Плановый технический осмотр.

– Ну да, прошлись по деревне, на «сопли» поглядели, столбы покачали – крепко ли стоят. Ну, и ехали бы восвояси. Так нет. Остановились у Мирона Рылова.

– У Рылова? – переспросил Николай.

– Да, один на столб в «когтях» залез, отсоединил провод, что к хате Рылова идет, чего-то там поковырял и обратно присоединил. Потом они до вечера у Рылова сидели.

– Пили?

– В том-то и дело, что нет. Оба трезвые вышли, и Рылов не пил. Он, когда выпьет, злой становится, как черт. А тут – ничего. У меня тогда машина сломалась, я ее на технический двор загнал и – до дому. И видал все. Трезвые они были. Электрики сели в машину и подались в сторону райцентра, Рылов домой пошел. А утром он же и нашел отца твоего. Вот ты мне скажи, почему дверь-то была открыта? На ночь все закрываются, это во двор к сортиру дверь открытой оставляют, а входную на засов. А тут все открыто, и Рылов – первый свидетель. Я потом прошелся по улице – черта с два чего снаружи увидишь – куст сирени из палисадника закрывает. А этот, глазастый, разглядел.

Маханов задумался. Семен сам налил себе еще сто граммов. Николай больше не стал.

– Ну и что скажешь? – спросил Коробов, обтирая губы.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Ну, зачем кому-то из города открыто, ставя под подозрения Рылова, убивать отца?

– А вот этого я не могу сказать – загадка. Может, с Рыловым поговорить?

– А смысл? Скажет, благодарить должны, что вовремя тело нашел, а то неизвестно, сколько пролежало бы оно в хате.

Коробов шмыгнул носом:

– Ты прав, отмажется.

– А чего ты так зол на Рылова, тебе-то он что сделал?

– Шкура он. Не наш человек.

– Ну, если во враги записывать всех, кто не нравится…

– Хочешь сказать, он – нормальный мужик?

– Не знаю.

– А зря. Ладно. Что хотел – сказал, а ты дальше сам решай.

– Чего решать, Сеня?

– Я бы на расследовании настоял. Ты же инженер из Москвы, можешь расшевелить райотдел милиции. Там следователь есть.

– Все, Сеня. Не до того мне, в город быстрее вернуться надо. Я ведь почти самовольно уехал.

– Но у тебя же уважительная причина.

– Для моего начальства это не повод покидать рабочее место.

– И что же это за место такое, что на похороны отца без разрешения уехать нельзя?

– Есть такое.

– А если твоего отца убили?

Маханов тряхнул головой:

– Не говори ерунды, Сеня!

– Ну, как знаешь, дело, как говорится, хозяйское, – пожал плечами Коробов.

Он допил водку.

– Хороша, не то что наш самогон! Хотя, с другой стороны, самогон из своего гонят, а чего на водочных заводах в питье добавляют, неизвестно.

– Чего там добавлять? Разбавил спирт водой, вот тебе и водка.

– Это так. Вопрос – какой спирт? Ну, да ладно. Окропи могилу, тут осталось немного.

Маханов взял бутылку:

– Пусть земля вам будет пухом.

– Не так, – поморщился Коробов, – упокой, господи, душу раба твоего новопреставленного и прости ему вся прегрешения его вольная и невольная и даруй ему Царствие небесное. – И перекрестился.

– Ты чего, Сеня, в Бога веришь?

– Как тебе сказать? И да, и нет.

– А откуда молитву знаешь?

– Я даже не знаю, молитва это или нет. Но вроде так надо говорить, а может, и не так. Ладно, что сказано, то сказано. Главное, если есть там, – он указал на небо, – Бог, пусть будет твоим родителям хорошо. Все, пойдем.

– Нет, ты ответь, откуда молитву эту знаешь?

– Да отстань ты, так на поминках старики говорят. А мы что делали? Поминали. А вообще, давай не касаться религиозных тем.

– Это правильно.

Маханов поклонился могиле:

– До свидания, мои родные, обещаю навещать вас… как выпадет время свободное.

Друзья двинулись между могил.

– А тут, – Семен указал на заросшую могилу без креста, – жена Рылова лежит.

– И что?

– А то, что она тоже странно померла. Пошла на реку полоскать белье и утопла. Как можно утонуть рядом с мостком, где глубина по колено?

– Всякое бывает. Стало женщине плохо, упала, захлебнулась.

– Или заставили упасть да притопили.

– Ну ты, Сеня, вообще… Во всем только злодейство видишь!

– Не во всем и не везде. А Рылов – злодей. Через год, как утопла жена, из райцентра девку молодую привез. А потом и она пропала. Говорит, не прижилась, уехала к себе.

– И что в этом странного?

– Уехала ли?

– Да ну тебя, идем домой.

Друзья вышли с кладбища и направились к Речной улице.

Проходя мимо хаты Рылова, Коробов проговорил:

– У этого упыря и хата не как у всех: двери крепкие, окна завешаны плотно, свет едва пробивается, и то, если близко подойдешь.

– Да, Сеня, если кто-то тебе не по душе, то это надолго.

– Навсегда. Тут ты прав.

– Машина-то твоя долго будет ремонтироваться?

– Председатель мотается по району, ищет запчасти. Как найдет – за полдня отремонтирую свой «ГАЗик». Может сегодня привезет, а что?

– Довез бы меня до города.

– А ты когда в Москву собрался?

– Думаю, завтра, крайний срок – послезавтра. Мне, главное, успеть в понедельник на работу.

– В воскресенье поедешь, успеешь. Отдохни маленько от жизни городской. У нас тут тихо. Если бы еще не этот Рылов. Он же, по идее, должен запчасти-то искать – все же агент по снабжению, а на него у председателя даже надежи нет.

– Чего он его тогда держит?

– А кто пойдет на эту собачью работу? Тетерин как-то мне предлагал, я наотрез отказался. Да и другие тоже.

– У вас здесь свои законы.

– Законы для всех одни, только относятся к ним везде по-разному. Нарушишь – в момент милиция заберет, а там – суд скорый, и поехал ты лес валить лет эдак на десять с поражением в правах. Времена-то какие!

– Без строгости нельзя.

– Строгость тоже может быть разной. Но – хорош об этом. Народ вон уже поминает вовсю.

Допоздна засиделись гости. Это тяготило Маханова, но он ничего не мог поделать. Так уж принято на деревне. Как только солнце скрылось за горизонтом, дядя начал провожать навязчивых гостей. К десяти часам вечера двор опустел. Бабы взялись за уборку.

Николай с Коробовым пошли на берег реки. Здесь было много лодок. Сели в одну.

– Как же это тягостно, – проговорил Маханов.

Семен улыбнулся:

– Это еще хорошо, что мужики не передрались и песни не пели. По весне хоронили деда Евсея, помнишь, сторожем был на зернохранилище?

– Помню. Вредный такой мужик.

– Нормальный по сравнению с Рыловым.

Маханов взглянул на друга:

– Сень, прекращай, а? Дался тебе этот Рылов.

– Так вот, когда хоронили деда Евсея, сначала все чин по чину было. Гроб на кладбище отнесли, опустили в могилу, пошли за стол. Евсей один жил, ну, организацию похорон взял на себя председатель колхоза, хотя секретарь парторганизации был против. Слышал я их разговор на эту тему. Председатель все же настоял. Собрали по хатам, кто, что мог дать, и начали поминать. А собрали немало, особенно самогона. В общем, где-то часа за три упились мужики. Кто-то, уж не помню сейчас кто, песню затянул. Его одернули: чего поешь, похороны же! А ему все одно, что похороны, что свадьба, самогону принял сверх меры, понесло. Тогда сосед, недолго думая, ему кулаком в морду сунул. Другой было заступился, и понеслось. Дрались, как прежде, на кулачных боях. Рубахи летели лоскутами окровавленными, носы разбиты, столы перевернуты, бабы визжат, а мужики дубасят без разбору всех, кто под руку попадет. В общем, дрались-дрались, устали. В себя чуток пришли. Стали разбираться, а чего, собственно бились? Точно никто и вспомнить не мог. Поставили столы на место и давай дальше пить. И так дотемна, пока бабы их не растащили по хатам. Знатные поминки вышли. А у тебя все тихо, как положено.

Маханов проговорил:

– Хорошо-то как дома.

– Да уж получше, чем в Москве твоей. Тут воля, свобода!

– А людей сажают.

– Где ныне не сажают? Но поменьше стали, как Берия к власти пришел.

– Кто знает, что дальше будет.

– Люди говорят – война будет.

– И ты так спокойно говоришь об этом? – удивился Николай.

– А чего? У нас намедни фильм крутили «Если завтра война», так наша армия, выходит, сильнее немецкой. А значит, погоним мы врага от границы аж до самого Берлина.

Маханов улыбнулся:

– И ты веришь?

– Чему же тогда верить, если не нашему кино? И там все по-настоящему показывали: танки, броневики, самолеты, орудия. Солдаты как на подбор.

– Ты же служил, Сеня?

– А то! Конечно, служил, что я недоделанный какой?

– Тогда скажи, много ты в части своей видел таких молодцов с винтовками, как в фильме?

– Были. Не все, конечно, но – были.

– Ладно. Чего спорить? Может, и пронесет. И не будет войны хотя бы до следующего года.

– А что в сорок втором изменится?

– Многое. Не задавай ненужных вопросов.

– Эх, Никола, испортила тебя Москва, работа твоя на режимном предприятии. Забирал бы жену и – сюда. Товарищ Тетерин должность бы тебе дал, дом есть. Живи и радуйся. Захотел на рыбалку – река рядом, а то и на Терев или на Припять с ночевкой съездить можно. Захотел на охоту – вон он лес заповедный вокруг. Тут у нас рай земной. Был я в Средней Азии, в командировку с офицером одним отправляли, когда служил. Вот где тоска. Ни лесов, ни полей – одни барханы. А жара? С ума сойти можно! А главное, ни днем, ни ночью от нее не укрыться. Местные в ватных халатах ходят, мы еще удивлялись, в такую жару и в халатах? А потом, как-то попробовал надеть его на голое тело и понял, почему узбеки носят халат – в нем не жарко. Не, я серьезно.

– Знаю.

– Откуда?

– Был в командировке, в Самарканде.

– А мы в Бухаре. Ладно, Коль, спать пора. Председатель так и не приехал. Достал ли запчасти? Черт его знает.

– Утро вечера мудренее.

– Согласен. Ну что, по домам?

– Да, по домам.

– Так ты решил, когда ехать?

– Завтра.

– Значит, не погостишь?

– Нет, в воскресенье поздно будет, в Москву попаду после обеда в понедельник, а надо к утру.

– Ну, дело твое. Я с утра зайду.

– Давай!

– Ну, пошли.

– Ты иди, Сеня, я посижу еще.

– Угу, полюбуйся природой, она даже ночью красивая. Искупайся, если хочешь, тут везде дно песчаное и глубина небольшая.

– Ты это мне рассказываешь?

Семен скрутил очередную козью ножку, прикурил и, дымя как паровоз, пошел по берегу.

Николай посидел немного, потом поднялся и направился к себе.

А из кустов, левее того моста, где сидели друзья, вышел мужик в темных брюках, заправленных в сапоги, и такой же рубахе, поверх которой была надета безрукавка. Он осмотрел берег, деревню, отвязал лодку, столкнул ее в воду и стал грести вверх по течению. Идя лицом к деревне, мужик внимательно смотрел за огородами. Только во дворе дома Махановых еще убирались бабы, в остальных люди устраивались на покой после насыщенного событиями дня.