Послушал я маму, посмотрел на неё, стара стала и совсем без сил. От болезней всяких, от одиночества иссохла вся, да помалела. Дом весь прохудился, крыша течёт, в окна дует. И душа моя взвыла, и готова была взорваться миной морской! Как вот оставить её одну, без присмотру, ещё на целых полгода, дождётся ли? А ещё мысли о Лизавете и ноги к ней бегут… На какие такие части разорвать эти пять суток?! Полночи мы с мамой проговорили, вспоминали все… А с первыми петухами я уже латал крышу, утеплял окна и двери, поправлял забор вокруг дома. А к обеду, взял у соседа коня, и прямиком к источнику, как раз в то время, когда Лизавета за водицей ходит. Лиза сидела на лавочке у источника и плакала, увидев меня, соскочила и побежала на встречу. Остановившись в шаге от меня, скрестив руки на груди, прижала ладошки ближе к шее, словно хотела отгородиться от всего света. Она, смотрела мне в глаза, снизу вверх, а из глаз по щекам, беспрерывно катились крупные слезинки.

– Лизонька, что случилось? Кто тебя обидел?!

Она бросилась ко мне, прижавшись щекой к тельняшке, обняв обеими руками с силой, от чего стало ясно, что я единственный человек, который может её защитить, но от чего, от кого? Не переставая рыдать, Лиза, сквозь слезы, сбивчиво, стала рассказывать,– Они…ночью…сильный стук в дверь, так же как и в прошлый раз, в Петрограде… Военные, с ружьями… НКВД, все перевернули вверх дном… искали что-то… А потом папу увели, в чем был… в тапочках и даже не разрешили ни чего с собой… ни еды, и ни каких вещей… Илья, что же это такое?! Ведь папа хороший, он добрый, он слова плохого никому в жизни ни сказал, за что такие унижения, и несправедливость такая?! И мама сразу слегла, тихо так, только и промолвила, что не увидимся мы больше с Данилой Ивановичем… Мама, правду говорит, Илья? Что делать теперь?! Ежели так, то как теперь быть?! Как жить дальше?

– Лизонька, родная, я съезжу в район, и все узнаю про Данилу Ивановича, прям сейчас и поеду. А ты ступай к маме, и только не плач, будь сильной, маме твоей тепереча, сила твоя нужна. Ступай и будь с ней, отвлеки её от мыслей плохих. Нужно жить Лизонька, жить надо, наперекор всему! И постараться стать счастливой…

– Как хорошо, что ты есть… Илейка, мне тебя Бог послал… ОН, все знал, ещё вчера…

В районном НКВД со мной и разговаривать никто не стал, а только посоветовали грубо, удалиться восвояси, пока рядом с «этим батюшкой» к стенке не поставили. Якорь им в дышло! Так что Сано, скоро уж сорок лет как с тех событий, а только до сих пор о Даниле Иваныче, ни каких вестей…

– Деда Илья, а что значит, к стенке?

– К стенке Сано… расстреляли, значит Данилу Иваныча, без суда и следствия, как врага народа…

– Какой же он враг?!– закричал я на все озеро. В моей маленькой голове не вмещалось все, о чем рассказал Илья. Всем своим существом, я хотел принимать жизнь, если она такая. Мы шли к берегу, лодка мягко скользила по тихой воде, а я молча плакал…

– Не шторми Сано, якорь тебе за ногу! Не мороси! Жизнь продолжается, и за счастье порой нужно бороться. Наша любовь с Лизоветой, это совсем не жертва обстоятельств, а чувство, которое может победить, любые обстоятельства. В тот день, мы признались друг дружке, что полюбили… Я чувствовал, что любовь ЭТА, больше жизни и, что не имею права оставлять Лизоньку и её маму в таком состоянии ещё на полгода. Пообещав Лизавете, что никогда больше ей не придётся плакать, попросив благословения на брак у Варвары Кузминишны, взял у соседа телегу, погрузил их не великий скарб и перевёз к маме. Однако, всем вместе будет легче пережить зиму и дождаться моего возвращения. А на следующий же день, мы с Елизаветой Даниловной расписались в нашем сельском совете… стали мужем и женой, значит. Так что Сано, ежели есть в этой жизни чаво терять, значит есть ради чаво жить…

Придавленный новыми, доселе неизвестными чувствами, мыслями и каким-то не понятным волнением в нутрии себя, я ввалился в хату, будто нахлобученный сверху тяжелющим мешком.

– Сано, как хорошо-то, что пришёл вовремя, что не разошлись мы! Ты пока умойся, да ужинать будем, а я покедова, сбегаю, ненадолго к соседке Раисе-то, по делу надо, – торопясь промолвила Авдотья Алексеевна. И бабушка ушла, а Сано все сидел неподвижно как пришибленный всем услышанным. А с чем-то, ну совсем не соглашаясь…

– Вечер добрый, соседка! Рая, я готовила ужин, да так меня что-то к тебе и направило. Дело како у тебя ко мне, Раиса?

– Авдотья Алексеевна! Как я рада, что ты зашла! Дело, да дело у меня к тебе, сама собиралась все зайти, да закрутилась. Думала все про тебя. Помоги! Поделись своим опытом, вашего мирного сосуществования с внуком! Ну, никакого терпения уж с нашим Колюшкой! «Зубы выставлят», стал обидчивый до крайности, ни чего ему не скажи, сразу в слезы и бежит куда подальше. Хорошо деревня, далеко не убежит. Но как бы с собой чего не сотворил! Да ведь и не маленький уж, во второй класс нынче! А твой – то, Сано-то, …ласковый какой, давеча, я прям прослезилась…нечаянно подслушала из-за забора, как он тебя малинкой да клубничкой называл, зацеловывая в обе щеки, а потом сказал, – сахарочек ты мой сладенький… вот тут я и не сдержалась, так и села между грядок…

– Рая, мы ведь все в заботах, а на остально, времени не хватат. Ведь в торопях, все, да на бегу. Да и работа, будь она не ладна, все не переделам ее ни как. Из-за неё проклетущей ни чего вокруг и не видим, одна ток мо спешка! Раздражат, что члены семьи не как не успевают за нами, вот и получают от нас «не любви», по полной. Все ж от нас…как мы к ним, то к нам и возвращатся! К примеру, скажи, как ты обращашься к детям, когда хошь, чтоб они выполнили каку-то работу?

– Обыкновенно, Дуня, а как-то я это делаю неправильно?

– Думаю, что неверно… Рая, это выглядит так:– Коля, я хочу тебя ЗАСТАВИТЬ сделать то-то и то-то… Само слово «заставлю» выражат у него протест, сопротивление, и не желание, чтоб его принуждали по мимо его воли. Отсюда и защита в виде, как ты говоришь «выставления зубов». Рая, а попросить, к примеру, ни как нельзя?

– Ой, Алексеевна, спасибо! Я и не замечала, что так говорю, неужели, правда так говорю?!

– И не только детям, сколько раз слыхала, как ты и мужу своему, Александру Кузьмичу так же молвила! Лааасковая, ты…

– Авдотья Алексеевна, а иной раз Коля-то упрется, – не буду делать, не умею, не понимаю, не хочу, вот, отговорки всякие мне! И что тогда, тоже заставлять не нужно, упрашивать его что ль?!

– Раисааа, а ты что ль в армии? «Не можешь – научим, не хочешь – давай по уставу»! Так что ль? Дети наши, пока что Слава Богу присяги не принимали!

– А как, Дуня? Или вот, те же школьные домашние задания, быват тупит, не понимат, я ему и так, и так, со всех сторон задачку разжую, а он в слезы, нервничат, – не пойду боле в школу, – кричит! Думаш у меня терпенье без конца?! В такой момент, самой взорваться хочется!

– Разговаривать с детьми нужно спокойно, криком тут не помочь, а только на равных, не обижать, не оскорблять. Дать понять, что каки-то дела по дому; учеба в школе, это их ответственность и не работа это вовсе, а их личное послушание перед Богом, родителями и самим собой, и за них это ни кто делать не будет. И сама, Раиса, не принимай близко к сердцу, отойди от этих дел, дай детям самостоятельность… Не ты ж двойку в школе получишь, это Колин будет позор…

Помню, только-только, мои-то уехали в Казахстан, Санушке три годика было. Переживал он шибко, скучал все, плакал да капризничал. Да и время так совпало, когда у детей включается; «хочу, не хочу», «буду, не буду». Вот я тогда намаялась с ним, жалела уж, что оставила его с собой. А с ним-то никакого сладу, ни работы, ни уйти от него куда, ни оставить одного. А чтоб уговорить его на что-то, так целая беда, иногда как ты говоришь – хоть в прорубь головой! И вот однажды, по каким-то срочным делам, с горем пополам, уж под вечер, вышли из дому, и только за калитку, а Санушко мой, опять заортачился,– не пойду,– и все тут! Я и уговорами, и угрозами, пыталась силой за руку, а он упёрся, плачет, и ни в какую! Тогда я, махнув рукой, бросила его у ворот и ушла, спрятавшись в заулок. А он, маленький, того пуще плачет, по сторонам в потёмках смотрит, меня ищет. И так мне стало стыдно за свою беспомощность, и така боль резанула по душе, словно полруки себе отрубила! Упала перед ним на колени, обняла в охапку, да оба так и ревели долго. В тот самый момент и дала себе зарок, что никогда больше так не поступлю! И жить, впредь, буду так терпеливо, так осторожно, чтобы для внука моего, каждый день был интересным, поучительным, а не так, как мне удобно…

Стала придумывать всяко – разно, с самого утра и весь день, все в виде игры: работать, одеваться, засыпать. А сколько мы с ним разговариваем, он же растёт! У него ж вопросов вагон и маленька тележка! Иной раз, на какой вопрос и не знаш, что и ответить, приходится два три дня подумать…

– Алексеевна, а что ж за игры то у вас с Саном?

– Ну, вот, к примеру, те же вещи, дети не любят прибирать, разбрасывают где попало, потом поутру найти не могут, где и что вчерась сняли. В то время была зима, вещей же зимних много. Я прибила на доску десять гвоздей и развесила на них по порядку всю одежу, от носок до варежек. Сану моему так понравилось, он и одеваться стал быстро и в удовольствие все, и снимат посля так же, только в обратном порядке. Очень трудно давалось ему одеть верхню одёжу. Оказыватся, если пальто, или фуфайку там, положить на пол, воротником к себе, взять за подмышки и махнуть им через голову, пальто прям само одеватся на плечи, а руки быстро ныряют в рукова! Так, Сано готов, по десять раз подряд это проделывать, как ему нравится! Да кажись он уж, всю деревенску детвору энтому обучил…

Не знаю Рая, что и посоветовать тебе? Только, за эти годы, что живём вдвоём с Санушком, вот что поняла – забывам мы, взрослея, как нам жилось в своём детстве. И как больно, бывало, когда своим не справедливым ором и подзатыльниками, родители словно гвозди вбивали в наши души! Со временем, гвозди то, можно вынуть, только дырки в душе от них остаются, да зарастают долго, а каки и всю жизнь сквозняком отдают… А ещё, Раиса, ты ж знашь, как сгинул на фронте мой Андрий, так и не любила я боле никого. Уж четверть века пронеслось, зачерствела и окаменела словно. А тут, давеча, сморило меня средь бела дня, ток мо и успела как до подушки. Прилегла, и вроде как засыпаю, а сквозь сон-то слышу, как Сано- то мой, одеялком меня прикрыват да в глазки меня целует. Вот Рая, сердце то моё, в этот миг, чуть от счастья и не разорвалось! Ведь тако быват, только от любви, а она или есть, аль её нет. Жизнь, как зеркало, как живёшь, то в нем и отражатся…

Только вроде, Алексеевна ушла к соседке, захлопнулась за ней дверь, как в неё постучали, – Добрый вечерочек! Сано, а дома ли Авдотья Алексеевна?

– Не, тётка Елена, ты подожди, коли не торопишься, она ненадолго, к соседям, скоро будет…

– Ну, ежели не на долго, не на долго ежели, дождуся значит, а ты чего угрюмый такой нынче, аль случилось чаво?

– Чаво, чаво… Да говорил вот, сегодня, про любовь все, то с Дуняшей, то вот с дедом Ильей. Разобраться хочу. А может, тётка Елена, ты растолкуешь, кака она любовь-то? – Елена слушала меня с окаменелым лицом, выпучив и так невероятно большущие на поллица глаза, а потом как захохочет на всю хату, я думал заслонка в печку вогнётся, и вдруг стихла, зашмыгав носом, стала вытирать кончиком платка, уголки глаз у переносицы.

– Не перестаю удивляться тебе Сано! Ну вот, не перестаю удивляться, и впрямь, ты какой-то, как не от мира сего! В твои-то годы и за любовь?!

– Да, че ты, теть Лен, завелась-то?! Ежели не знашь, так и скажи, я у кого другого поспрашаю!

– Не знашь, не знашь, это я-то не знашь?! Да я три разА замужем была, по боле всех баб в деревне, не знашь…– после короткой задумчивой паузы, вскинув на меня свои красивые глаза, тётка Елена продолжила:

– Ладно сынок, так уж и быть, расскажу тебе как счастье моё складывалось: – так вот, начну, однако издалека. Начало моей жизни было тута. А после уж, когда подросла переехала в большой поселок. После окончания школы, уехала от мамы в гости к тётке, к маминой сестре, да там и осталась… Ох, Сано, заволновал ты моё сердце воспоминаниями…

Да, была молода, работала в Рабкоопе, и решило начальство на повышение меня, по службе. А образования то для новой должности не хватало, вот и направили меня учиться, в Красноярск, в экономический, агааа…заочно. В одной группе со мной учились люди со всей страны, все ребята были интересные, многие постарше меня, и при высоких должностях. Мне тогда лишь, всего-то двадцать два года было, почитай сама молода в группе была. Да и девочек было мало, все больше парни, да многие уж и женатые, агааа.., такие наглые!

Дааа, молодость… я-то красииивая была, пикантная такая девушка, элегантная, милая и интересная, радовалась жизни да смеялась все, хохотушкааа… Я, не могууу! Да, а у меня всегда на лице улыбка была! Я и не замечала даже, это мне другие говорили, а я и не задумывалась, считала, что это естественно все, а чего грустить-то? – говорила и говорила тётка Елена, звонко окая и улыбаясь всем лицом…

– Любовь.., а не знала я про енто, Сано, тогда ничего, потому как не приходила она ко мне. Конечно, много чего о любви то вокруг, и кино, и книжки всякие, да и подруги, кто постарше, столько наговорят… Только вот, как мой дед говорил, он тоооолстый был, здоооровый, в пекарне ж работал, – все самому пробовать надо, – говорил. А как пробовать-то, коли даже влечения никакого?! В деревне ж росла, а у нас-то как? Да ты ж и сам знашь, все как одна семья, все про друг дружку на виду, ну вот прям никакого секрета и не утаить. Конечно, и влюблялись, и свадьбы в деревне играли. Но я, так и относилась к нашим деревенским парням, как к друзьям или братьям. Да и побаивались они меня как-то. Толи я шибко правильная была, толи из – за красоты моей казалась такой неприступной. Кругами то ходили, осторожно так, дааа, а мы ж девки-то, не любим, когда осторожно да не решительно…а многие так и говорили, мол «ты такая вся свойская, и в то же время вроде как неприступная…» Из соседних деревень, и приезжие ребята обращали на меня внимание, так некоторые и замуж звали, и хорошие и с образованием, только не могла я без любви-то! Все её ждала, любовь-то энту… Мамка-то моя, писала мне письма да ругалась, укоряла меня, – «вот останешься в девках-то, да без детев, стакан воды в старости не кому будет подать!» – А я-то че? А я ни че! Так в девках и поехала учиться. Да оно и к лучшему, вот кака учёба, если семья, детки маленьки, да хоть и на заочном?! А на учебе-то, яя нее моогууу!,– каждый раз после этих слов, тётка Елена заливалась звонким и протяжным смехом, глядя на её раскрасневшееся лицо от чутких воспоминаний и хорошего смеха, мне так же радостно улыбалось. На деревне её звали тёткой Еленой, но звание ТЁТКИ, ей, ну никак не подходило! Для её лет, выглядеть милой и привлекательной женщиной, при деревенской работе, да куче детей, ещё нужно ухитриться! Она была худенькой, не высокого роста, быстрая во всем! И конечно, она была красивой. Да, и всегда с улыбкой…

– Хочу отметить, Сано, ещё до учёбы, живя в деревне-то, можно сказать безвылазно, я ведь не обделена была вниманием-то. Все как-то, вокруг меня крутилось, всем была нужна, посоветоваться, какие-то секреты, все ко мне. А потому как я надёжная была, дальше-то меня всем секретам могила! Как-то могла всех организовать, на дело како великое, даааа, и все меня слушались. Командиршей-то и не была вроде, а так, добрым словом, улыбкой…

А как попала на учёбу, в Красноярск-то, вот такого внимания, как там, к собственной персоне, никогда боле не испытывала! Они все словно дикие, повлюблялись в меня скопом. Ага! И не только парни-то, а и девчёнки! Все хотели разгадать, в чем же секрет моего успеха?! Как мёдом намазано что ли, как вечер, все ко мне в комнату, в общежитии ж жили, ох весело былоооо, яя неее могууу! Им все было интересно, как я говорю, как окаю, и не стесняясь – звонко смеюсь. В любви мне признавались, ну просто штабелями! Самыми упорными были двое, дааа, и оба женатые… Первый, не буду называть их имён, первый, да и все тут! Ему- уж двадцать девять было. Как увидел меня впервые, так и лишился дара речи, ага, челюсть прям отвисла. Тогда такая присказка была –«глаз выпал», яя нее могууу! Решительный такой, красивый зараза! Подошёл, сел напротив, прям почти лицом к лицу, и ни слова не говоря, долго так смотрел, прям в глаза. Тогда мне показалось, что впервые в жизни я забыла, что такое вообще улыбаться, и, конечно же, он сразу мне понравился, дааа… красивый, куда деваться! И потом, я постоянно ловила себя на мысли, что мне не хватает его глаз, все хотелось, чтобы они смотрели только в мои. Да так и было на самом деле, пооостоянно, пока учились, все глаза друг дружке просмотрели! А на второй день уж, знакомства, он признался мне, что если я пойду за него, то он готов развестись с женой-то, дааа, достал паспорт и прям на моих глазах, штамп о регистрации брака, взял ручкой и перечеркнул! Яяя нее могууу! Вот, дурнооой…

А что дальше, что могло быть дальше-то?! Девочка ж я правильная, да и любовь к нему, слава Богу меня не обуяла, так, симпатия одна…

Он, конечно, был настойчивый, да и мне с ним было интересно, уууумный был. Все приглашал меня, на свидание-то. А я, что? Я – ходила! Все про звезды мне рассказывал, да стихи о любви читал, руки целовал, дааа, каждый пальчик, в отдельности…

После уж, на третьем или четвертом курсе, он таки развелся с женой-то. Нет, ни ради меня, конечно. Толи жена изменяла ему, пока он на учёбу ездил, а что, сессия-то два раза в год, да по два месяца, не знаю, врать не буду… только я ему так и не покорилась…

А потом уж, после учёбы, наверное, год уж прошёл, мы встретились с ним, случайно, в аэропорту. Он летел куда-то на север, в длительную командировку, на повышение, а я с группой на отдых, в Болгарию. Его провожала большая компания, они сидели в кафе, пили там, весело отдыхали, открытое такое кафе. А мы с подружкой шли мимо, и вот эти его глаза, вдруг встретились с моими. Мы тогда оба, просто – невзначай растерялись! Разговорились, то да се. Я-то, так, вообще без задней мысли, а он-то, про всех друзей своих забыл и ко мне, и все, обнял и не отпускат. Все что-то говорит, говорит мне на ухо, шепчет, что забыть меня не может, вообще, как любит меня сильно. «Поехали со мной», говорит…на север … Яяя не могууу!

Он врал конечно, да нет, не врал, он был просто таким человеком с широко раскрытыми руками, влюбчивым, готов был обнять весь мир и готов был взять в жены всех женщин планеты… Про таких говорят – перекати-поле, все в его жизни легко, радостно, всех готов осчастливить, легко встретил, легко расстался…

А потом, когда уж провожали его, он шел к самолету, а мы махали ручкой ему в окно, я смотрю, среди всех, девочка одна, голову опустила, слезы вытират. И я поняла, что это подруга его, и какая ж холера потащила нас сюда вообще! Я так тогда расстроилась…

А после, мы так больше и не виделись.., он написал мне несколько писем, а я так и не ответила – и тетка Елена на какое-то время задумалась.

– Ну а что же второй-то? Теть Лен, ты говорила, что, самыми настырными были двое?

– Второй, да, он тоже был постарше меня, вроде двадцать семь, и он обихаживал меня, но не так как другие, по-особенному, и тоже был женат. Красивая жена у него была, ничего не скажу, приезжала к нему однажды…