– Господи, мне ж домой, к мамке нужно, якорь мне по голове! Почему я здесь? Ведь что-то меня остановило?! – озираясь по сторонам, разговаривая сам с собой, стал задавать эти вопросы вслух. И в это самое время, из-за пригорка, по лесной тропинке, улыбаясь сама себе, с коромыслом через плечо, не шла, а словно лебёдушка «плыла» мягко ступая, очаровательная девушка. Ведра, на коромысле, плавно покачивались, и по ним скатывались струйки чистой и прозрачной воды. В один миг я словно окаменел. За время службы в морском флоте, неоднократно бывал в увольнении и в Кронштадте и Ленинграде, видывал достойных внимания девиц, но здесь, в деревне, в этакой глухомани… От неё струилось не поддельное достоинство, в каждой её линии изящество, что никак не соединялось с деревенским бытом и воспитанием. Это была, стройная, с еле заметной улыбкой и искорками в глазах красавица. На ней было нежно голубого цвета платье, которое струилось по её телу, ещё более подчёркивая стройность фигуры. На голове белая косынка, завязанная сзади на тонкой и длинной шее, из-под косынки выпали локоны, густых темно каштановых волос, шею обрамляли несколько ниток мелких бус бирюзового цвета. Без слов было понятно, что не из деревенских она, а словно ангел не земной…Так, стоя в оцепенении, где-то издалека до меня доходило, что она абсолютно не досягаема, как звёздочка на небе, вроде вот, светится, совсем рядом и кажется можно дотянуться рукой, а не взять… В это время, мимо меня проходил пожилой мужчина, вероятно от того же источника. Остановясь подле, вымолвил несколько слов, которыми протрезвил мой рассудок…

– Парень, так и будешь стоять? – спросил он, – с такими «героями» не победить нам мировой империлизьм! А, матросик, не робей! Она, однако, сейчас уйдёт, возможно, навсегда, и глупо будет с твоей стороны её не догнать, – так и сказал, якорь ему в ведро! И пошёл своей дорогой, поливая пыльную тропинку жаждущей влагой из переполненных вёдер. Я же, взглянув на эти полные воды ведра, про себя отметил, – О, к удаче! – вдохнув полной грудью, и как крейсер, в десяти бальный шторм, рассекая волны, с небывалым волнением ринулся за незнакомкой следом. Будто шагнув с этого пригорка в кромешную пропасть…

– Господи! Мамочка моя родная! Что же это со мной? Ноги, в один миг совсем ватными стали, не слушаются, и сердце то шепчет, – хороший то какой, Господи! В бескозырке и тельняшке! Словно с неба свалился, будто из прошлой жизни! И что ж теперь, я так и уйду?! Догонит ли? А коли, нет? Ну и пусть, я же сильная, пусть – не судьба, не моё знать то… – так думала Лиза, лишь мельком взглянув на моряка с надписью «БАЛТИКА» на бескозырке. Мельком, а будто знала его всю жизнь. Медленно удаляясь, все думала про себя, – неужели вот так бывает, ещё там, у источника, пять минут назад, я и знать не знала, что есть он за свете белом, а вот только взгляд один, и душа кричит, радуется, плачет и неловко сожалеет, что не может себе позволить – скинув коромысло с плеч, повернуться и побежать к нему на встречу, обнять нежно, и так кричать на весь мир: – КАК ЖЕ ДОЛГО, Я ТЕБЯ ЖДАЛА!…

– Простите девушка, я такой неловкий, я домой, на побывку, и через пять дней уж обратно и вот…у меня нет слов сказать вам, но, вы так прелестны! Глядючи на вас, от волнения дышать трудно, – вымолвил я, словно между нами существовали какие-то давние и только нам одним известные, отношения, – разрешите проводить вас? Позвольте?,– я снял с её плеча коромысло с вёдрами,– можно я попью?,– пил из ведра, а вместо воды, будто пил её взгляд, таких же чистых и нежных оттенков молодой весны глаз, словно омываясь этой святой водой из источника.

Смешной какой! Догнал… Проводить… Конечно же – ДА, можно!,– думала Лиза, теперь уж не стесняясь, пока ОН пил воду, разглядывая во все глаза, высокого, широкоплечего, в бескозырке на самой макушке, со смешным, кудрявым чубом на лбу,– а что же скажет папенька,– продолжала переживать,– вот совсем чужой человек и в дом привела? Но, я же уже взрослая! Да они будут рады, он же оттуда, он же наш. – Лиза смотрела на него, как он жадно пьёт воду, радуясь ему, радуясь своим, волнующим душу мыслям, вдруг прорвавшимся, словно копились внутри долго долго, и, улыбалась…

– Здесь за пригорком источник с замечательно вкусной водой. Отец мой не здоров, только её и пьёт, говорит, что вода эта святая.

– Спасибо за водицу, она и впрямь вкусная. Давай, подсоблю! Я, Илья…

Я, жил до флота в соседней деревне и про источник сей знаю, он и в правду святой, тут раньше и часовенка стояла и купели для омывания, только вот…порушено все…

Мы шли по деревне, мысли в голове путались, эмоции бросали то в жар, то в холод, от чего разговор не клеился.

– А тебя вот, не припомню, да и не похожа ты на наших, деревенских девчат…

– А я Елизавета. Мы не здешние. Смотрю у вас на бескозырке написано «БАЛТИКА», а мы, как раз там и жили, в Петрограде, папа профессор словесности, преподавал в духовной академии. А потом нас сюда, в Сибирь, как не благонадёжных… Отец, теперь учительствует в местной школе. Вы не представляете, как я соскучилась по всем всем, кто там остался! Как там наше море, Финский залив, как Петроград?

– Море штормит, залив волнуется, от чего иногда выходит из берегов, город укутан туманами и дождями, плачет и грустит о тебе…

– Спасибо Илюша!

– Только он теперь Ленинград.

– Да, разумеется. Ну вот, мы и пришли, это наш дом. Илья, вы не могли бы на минуту зайти к нам? Мои, будут чрезвычайно рады познакомиться с человеком из родных мест…

– Спасибо Лиза за приглашение! Конечно, зайду! С большим удовольствием!

«Наш ДОМ», сказала Лиза, но домом назвать развалившуюся хибару, язык не поворачивался. Это был старый, покосившийся, скорее всего когда-то заброшенный прежними хозяевами пятистеник. Ставни на двух окнах отвалились, на третьем висели в разные стороны, как уши у старого зайца. Порог весь прогнил, а крыша, казалось, вовсе вот-вот рухнет.

– Но в такой хате и жить-то опасно, неровен час развалится, и все на дно!

– Когда нас сюда привезли, два года назад, расселили в заброшенном амбаре, в котором когда-то хранилось зерно, благо было лето. А к осени, выделили сей дом. А мы, после амбара и этому рады, дай Бог не на долго. Надеемся, что сие «недоразумение» вскоре закончится и мы возвернемся в свою родную квартиру, в Петроград, что на Чёрной речке…

Дом состоял из кухни и одной комнаты. Кухня была светлой и просторной, пахло сыростью, вперемешку с запахом цветущей герани, и прохладой. Из комнаты слышались слова знакомого романса под гитару. Уже не молодой, но сильный мужской голос искусно переплетался с совсем казалось ещё молодым и звонким женским.

– Папенька, маменька, посмотрите, кого я вам привела!

Из комнаты вышли два улыбающихся, пожилых человека. Но увидев гостя, на их лицах вдруг появилось: недоумение, оцепенение и восхищение одновременно.

Лизавета подбежала к родителям, прихватила отца под ручку и представила их; – Мой папа, Данила Иванович и маменька Варвара Кузьминишна. Папа, мама, а это Илья, он из ПЕТРОГРАДА, домой на побывку, вот, водицу помог мне донести…

Они медленно подошли ко мне, рассматривая с ног до головы своими не верящими глазами. Затем, положив головы мне на грудь, обняли с двух сторон как самого дорогого и ожидаемого гостя, и тихо заплакали…

Затем мы обедали и обо всем разговаривали: шутили, смеялись, вспоминали. Я, что мог, рассказал: где служу, о любимых местах Ленинграда, посещаемые в дни увольнений, о его скверной погоде и о том, что всё-таки, хочу жить здесь, на Родине, в деревеньке в одну улицу, вокруг озера. При этом постоянно искушал себя, как бы вот не заметно для всех, лишний раз посмотреть и полюбоваться, как суетится Лизавета по кухне, помогая маме накрыть на стол, как достойно сидит за столом и какие красивые у неё руки…

– Каждый стремится к родному, к чему душа прикипела. Даже если это одна улица, вокруг озера, – продолжила разговор Варвара Кузминишна,– но мы привыкли к другим жизненным скоростям, к другим возможностям. Вот, к примеру, у Лизаньи хорошее образование, три языка знает: французский, испанский и английский. На фортепьяно играет, поёт хорошо, жаль только инструмент, там, дома остался…– и, она, на секунду задумалась…

– Здесь хорошо, мы не жалуемся, и люди добрые, и природа, но будто жизнь остановилась, и превратилась как в один нескончаемый день. Мы то, уж с Данилой Ивановичем отжили своё, много чего хорошего повидали. А вот вам молодым да красивым, крылья нужны, чтоб знания приумножить, да применить, где надо.

В разговоре, периодически возвращались к теме новой жизни; братоубийственной войне, коллективизации, страшного голода, который не жалея «косил» жителей и городов, и сел. Жестокой несправедливости новой власти, как к простому люду, так и к духовенству, к интеллигенции. Но каждый раз, кто ни – будь из нас, на полуслове тему обрывал, так как про все ЭТО, разговаривать было опасно. На какое-то время отвлекались, но раз за разом к этим разговорам опять возвращались. Данила Иваныч затронул самую больную в их семье историю: было у них, помимо Лизаветы ещё четыре старших сына, только в революцию, двое воевали за красных, а двое за белых, вот и погибли все, незнамо за что!.. Да как не знамо, каждый за свою Родину, каждый за свою Правду…

– Данила Иваныч, у меня к вам несколько духовных вопросов, можно?

– Извольте, только пойдёмте мил человек на свежий воздух, там для меня лавочку, сосед Петро смастерил, в тенёчке, под акацией. Мы присели на лавочку, солнышко уже немного перевалило за свой зенит и акация, действительно гасила жар его лучей.

– Данила Иваныч, мне двадцать два года, всю сознательну жизнь я прожил при Советах. Но, чем старше становлюсь, тем более явно вижу, всю несправедливость и жестокость этой власти. Скажите, кто в этом виноват, отчего так все вышло и как теперь бороться с этим ЗЛОМ?

– Во – первых, Илья, то, что Советская власть строит, их лозунги, идеи, может и не плохие, вот только люди, которые на верху, утеряли честь и достоинство. В наше время, честь определялась как благородство души и чистая совесть. А сейчас?! Но это только, во-первых. Каждый же из нас, очень уверенно может сказать, что все вокруг негодяи, которые во всем виноваты, только не я… Всегда ж мы ищем виновных, и в глобальных масштабах и тем более в личных бедах и неудачах. И мы страстно желаем, чтобы «эти виновники», понесли заслуженное наказание, что бы они страдали, как и мы страдаем, что бы они за все заплатили. Но и с другой стороны, у каждого, своя правда. Вернее, они думают точно так же, как и мы, у них просто своя правда, в которую они беззаветно верят. И пока мы ищем виновных, мы страдаем, потому как находим себя в роли жертвы. И пока мы не поймём, что наша душа, наше сердце, любовь, счастье, это только наша ответственность перед самим собой, и абсолютно никто не виноват в наших неудачах. Но, во все времена, к сожалению, было так; кто сильнее физически, кто у власти, у кого в руках оружие, всегда будут угнетать и побеждать. Что сейчас и происходит – диктатура пролетариата. Потому как, этот диктатор, без зазрения совести, убеждённо считает, что делает все правильно, и ни в коем случае, не считает себя, негодяем…

Вот скажи Илья, в чем смысл и цель революций?

– Построить новое, свободное Государство, в котором от каждого по труду и каждому по потребностям. Есть и дальнейшая цель нашей революции, в итоге – мировая революция…

– А вот и нет! Не будет, мил человек, никакой мировой революции! Все это утопия и прикрытие «красивыми» словами вседозволенности! Нет и не будет никогда равенства, свобод и всем поровну! Революции рисуют светлое будущее, но мил человек, не для всех! Разрушить настоящее, позабыть своё прошлое, сломать, растоптать – это легко! Когда-то, в самом начале революции, Лев Троцкий, агитировал о вечном, – «Мы, построим новый мир!»– говорил он, – «И в нашем новом мире БОГ, это не любовь! Чувства приходят и уходят, да и не каждому дано. Наш БОГ – справедливость» – кричал он, – «Социальная справедливость! И она, в душе у каждого! Поэтому, изменяя абсолютно все, мы рискуем абсолютно всем, и безжалостны в этом не только ко всем, но и к самим себе. Народ это видит и народ с нами». – А ведь, лукавство все это, Илья! У таких людей, превыше всего, власть над другими, да судья – револьвер в помощники, кого казнить, а кого миловать! И где он сейчас, этот товарищ Троцкий, этот душегубец? В газетах пишут, выслан, из страны, как неугодный новой власти… видимо, на самом верху слишком много желающих, на эту самую власть… А истинная смелость человека, Илья, в верности в самого себя, в родителей, в веру в Бога! Вот такие мы разные! Одни, ради своих идей, готовы рушить, уничтожать, предавать, перешагнуть через самое святое. Другие, сохранить, защитить, созидать, продолжить верить в истину – Бог везде, Бог любовь, и Он милосерден…

Расскажу одну притчу, в шестом столетии, – продолжал говорить Данила Иваныч, – в православной Византии произошёл переворот. К власти пришёл ужасный человек, садист и убийца. Было пролито реки крови. И вот один духовный человек взмолился: – «Как это так?! В нашем православном государстве правит изверг! Кровь льётся не повинная!..» Всю ночь молился, а к утру ему голос: «Искал худшего, но не нашёл». И тогда духовный человек обомлел. Он видел только внешнее, а все страсти живут в душах человеческих. – «Так как, со злом бороться, если среди нас – ОН, ИСКАЛ ХУДШЕГО! Для чего? Может очистить эти лживые и лицемерные души?». – А мы и не боремся, легче ж сказать: «все виноваты, все плохие, все негодяи, кроме меня»

Ну а во-вторых, в каждом отдельном случае, зло, или преступление или нет. Ну, к примеру – война, убийство на войне противника, за грех не считается. А считается, если ты не убил, а струсил, грех – предательство. В мирное время убийство – грех.

– Как же распознать?

– Ну вот, если мы во тьме и не можем найти дорогу, тычемся как слепые, и все в стену. И думаем: «если хоть немного прозреть, хоть где-то свет увидеть». Поэтому нужна молитва, по мере очищения души, ощущения смирения, Господь нам прольёт свет, будет открывать пути, как правильно поступить в той или иной ситуации.

– Вы говорите, Данила Иваныч, нужна молитва, я и сам знаю, как-то пытаюсь, но многого не понимаю, не хватает знаний, расскажите больше о молитве. Мы ж все духовное порушили, храмы разграбили. Духовенство, кого уж нет, и вас вот, сослали от великого дела. Признаться, и я в этом участвовал, под страхом смерти, по присяге, по приказу, но больший страх все же, был пред Господом Богом. Как теперь изменить все, как душу свою спасти? Как молиться за любимого и дорогого человека и что говорит духовный мир о любви?

– То, что мы знаем, это капля, а чего не знаем, океан… Я не вправе, Илья, осуждать вас и судить, потому как сам грешен. Не хватило сил стать мучеником ради Христа, за дела Господни. Жалко стало близких… как же они без меня? Да и здесь живут люди, которым я очень нужен… – и какое-то время Данила Иванович сидел в задумчивости, будто отсутствовал где-то далеко…

– А то, что у вас, Илья, такие вопросы возникают, это хорошо. Главная энергия на Земле, Илья – это любовь, во всех её Божественных проявлениях. Без конца могу повторять, что Любовь – это Бог. А Бог везде. И как бы зло не куражилось, добро всегда побеждает. Таков, один из основных законов жизни. А так-же, добро, одно из главных проявлений любви. Мы же, люди, приходим в этот мир, учиться любви, и по средствам её становиться чище, лучше, счастливее…– при этих словах, лицо Данилы Ивановича, словно вспыхивало, в глазах излучался блеск, и редкая улыбка (при таких жизненных обстоятельствах) дорисовывала небесную чистоту этого Божьего человека…

– А сила молитвы однозначно не в её количестве. Она обусловлена состоянием и степенью чистоты моей души. И главное при этом, покаяние, каяться и молиться. Когда я чувствую, что во время молитвы приходит покаяние, непристанно текут покаянные слезы, когда я полностью погружаюсь в это состояние, ощущаю самую, что ни на есть Милость Божию к самому себе. В этот самый момент, молитва как раз самая действенная!

– В этот момент душа и очищается?

– Да, можно сказать, омывается, слезами покаяния… И ещё, для души очень важно, когда я даю обет за родного, любимого или просто любого хорошего человека: хоть немного, пусть какое-то время воздержаться от сквернословия, от осуждения других, от зависти или от других каких либо пороков Это победа над страстями! Когда происходит торжество духа над плотью! Без понуждения себя, без борьбы над собой, чтоб не оторвать от себя что-то грешное, наша молитва будет пуста как не заряженный патрон… Этот подвиг называется – христианская аскеза. Когда ради любви, нужно отдать часть своей чистой души. Без жертвенности любовь не живёт. И сама ЛЮБОВЬ в жертвенности ради любимого человека, это твой духовный подвиг, при котором, так же, идёт очищение души. А для начала, старайся непристанно творить Иисусову молитву. Вот так…

На порог вышла Варвара Кузьминишна,– Милы мои, пойдёмте чаёвничать, самовар поспел.

Мы пили из красивых фарфоровых чашек травяной чай, с вареньем из лесной вишни. Лизавета, периодически брала мою кружку и подливала кипяточку из начищенного до зеркального блеска, огромного, медного самовара. При этом наши взгляды соединялись, от чего казалось, что кипяток из самовара напрямую начинает бежать по моим венам. И так мне было хорошо в этой семье, казалось, что не полдня, а знаю я их много, много лет, и уж давно люблю Лизавету и её родителей. И когда в тот день прощался с ними, уже не понимал, как же теперь буду жить без таких близких и родных мне людей…

– И что деда Илья, не уш-то так быват? Каки ж они не надёжные, если ты смог их всех сразу, так быстро полюбить? А потома то, как все? Ведь как-то все, коли ты с Лизаветой то Даниловной, вместе…

– Да как-то все… Якорь им в корму! Санушко, глянь, заболтались мы с тобой, солнце то скоро совсем сядет. Давай-ко, помогай мне, я буду подгребать, а ты сеть потихоньку подымай, да рыбешку тряси в лодку.

– Я-то потрясу, токмо у тебя деда одни руки заняты, ты давай Илья, рассказывай дале, жуть как интересно!

– Вообще Сано, жисть, очень интересная и весёлая, обязательно Сано, должна быть весёлая. А ещё она не предсказуемая, жисть то, иной раз так тебя заштормит, а то вдруг и полный штиль, а то начинат бросать из стороны в сторону, дааа… таки выделыват опять же с тобой выверты! Интересно жить, Сано, интересно, вот токмо одна закавыка, не главный ты в своей жизни, не дают ею распоряжаться, как ты хошь.

– Ет почему?! Кто не дает-то?

– А потому что, законы нынче, жизни нашей, убедительно принудительно ведут тебя по очень узкой дорожке, с которой ни шагу ни влево, ни в право, иначе, нечто прилетит по башке больно! Вот мы балакаем с тобой тут вроде как о любви, а уж лет по десять, лагерей, набалакали бы, если б жили в те времена!

– Деда Илья, не боись! Клянусь, никому не расскажу, только Кольке пузану, можно?

– Можно.., я своё уж, от боялся. Да и по-другому нынче, вроде как все… Хотя, любое Сано, молвленное тобою слово, отчёта требует, хотя бы для самого себя. Вот и приучены мы, быть глухими и больше молчать, как эти вот рыбы! Ведь, кажной раз возвращаясь в те времена, так мне хотелось с Лизаветой моей, куда ни будь, по далее от всех, на остров что ль, по средь океана, где б ни одной души…

Какое-то время дед Илья, молча, управлял лодкой, глядя, будто сквозь меня глубоко под воду. Крупные караси, застрявшие в сети, покорно замирали в моей ладони, пока я их не освобожу, и уж после начинали резвиться вместе с остальными на дне лодки.

– Деда, возвращайся давай, из задумчивости, мы ж не будем здеся ночевать! Да и не все ещё рассказал-то! Ты можешь думать вслух? Вона, последняя сеть осталась…

– Да что рассказывать-то, слезы одни. Ведь как было-то? Вот вроде, счастлив, летаешь где-то в мечтах своих, а тебя обязательно в эти моменты как из ушата холодной водой, то там то тут! От побывки тогда, оставалось мне пятеро суток дома побыть, да пятеро, на обратну дорогу оставил, чтоб уж наверняка вовремя на кораблик свой возвернуться. Распрощавшись в тот день с Лизоветой, бегом домой, к мамуле. Тут же не далеко, через лес да поле, и вот третья хата с краю. Всю дорогу бежал, а перед домом, сердце как остановилось. Время уж вечерело, вижу, окна светятся, стал медленно подходить, всей грудью вдыхая родные запахи до помутнения в голове. А в кухонном окошке, я увидел маму. Она как всегда в платочке, уперев щёчки в свои загрубевшие ладошки, задумчиво смотрела в окно на дорогу. Я подходил все ближе, а она, вроде, как и не видела меня вовсе. И, чтоб не напугать её, пошёл ещё медленнее, пока губами не упёрся в стекло. Этим поцелуем, она и очнулась, вернее, в обморок упала. Да.., откачивал её тогда. Она ведь думала, что привиделся я ей, сколько раз уж так бывало, потом уж сказывала, мерещился я ей неоднократно, а тут взял и поцеловал…

Связи ж, тогда никакой! И предупредить, что еду не мог. Раз в год, ежели письмо дойдёт, так хорошо…

Дом был пуст. Отца милиция забрала, колоски на полях собирал, что остались после уборки урожая, считалось воровство. А какое воровство?! Если зима, и все снегом засыпет! А старший брат ещё до моей службы уехал куда-то, на заработки, да так и след простыл…