Как рыба силясь говорить,
когда уже в лотке сидит —
и пузырятся жабры
у продавщицы от того,
что пенно внешне и тепло
в челябинском базаре,
так мимо их плывёт Миасс
в самом себе и мимо нас,
как Данте к черной Сарре.
Здесь где-то дочь моя живёт
свой тонкий обхватив живот,
свернувший к полой жажде,
в котором свил базар вокзал —
как бы мальки ещё он мал
с ЧЕГРЕСа до Свердловска
Идёт вдоль взвод почти мужчин,
чурек плетётся из корчмы,
с прохладною винтовкой
левей золы, южней берест,
он будет жарить из небес
комедии, из воска
он выплавит свой новый лес,
и земли встанут на дыбы
вдруг ощутив своей судьбы
горизонталь и плоскость.
И кости рыб сожмёт Миасс —
как часть игры – летит КАМАЗ
и ни о чём не просит.
А на руке моей щенок —
как тень в полудне он высок
и спрятан средь колосьев.
И в пустоте идёт Дебил-
Механик-Движитель светил
Чилябонского солнца.
ДЕБИЛ
Вот я, учитель этих пчёл,
несущих мёд из языков,
как мальвы и пастушки —
они растут в своей среде,
рыдают где-то в сентябре
и умирают просто,
так просто – как старик умрёт,
узнав себя наоборот,
с изнанки и снаружи
гуляя в наволочке он —
уже почти один озон,
а станет ещё уже.
И воздух мягок, будто пруд,
и взвешен, как в исподнем
одет, на мальву, что жуют
прыщавые пастушки,
что мчат ко мне на всех парах —
пристойны, сладки, жутки
Вот я – учитель языков
и ученик их – как коньков
оставленные слепки —
они всё смотрят на меня
и за руки пчёл теребят,
и лижут пальцы редко.
Свобода! – мне кричит старик.
Тут, понимая, что он влип,
он смотрит в гору робко
и всходит [как бы среди вань]
такой худой, что рвётся ткань
у мирового зданья
перехватив дыханья.
СТАРИК:
Я вышел из себя,
как тропы вслед за зверем,
и лесорубы, лес коля,
всё двигались за лесом,
по кругу двигался театр —
введенский с заболоцким
ругались, чайником шипя
в прозрачном отголоске,
и распугали пчёл – они —
шурша, как будто мальвы,
скрывались там, где плыл – как дым —
дебил и номинальный
придурошный, мой славный лес,
в челябинском Париже —
из всех возможных в мире мест
он выбирал, что ближе.
Он выбрал! Выбрал этих, кто
заштопал мир, как саван,
как продавщица дохлых рыб
с искусственным дыханьем.
Нам всем отчаянье дано —
как ложка или вилка,
и спит над миром это дно
и дырка его с крышкой.
Я вышел из себя и шёл
куда глаза, как нитки,
меня вели к скрипящей той
единственной калитке,
где явлен, как бушлат, мне был
отравленный в ночь киник,
и лаял мёд вовнутрь пчелой,
которую мне кинет.
МЁД:
Вот два дебила, солнце вот
пишу письмо наоборот,
куда нас ссылка заведёт,
и заведут детали.
Моя пчела всегда внутри,
но если идиотов – три,
то всё – хана печали
(не надо! – откачали).
О, как скрипел мой медогон,
в руке качая соты, он
до капли был
проявлен,
как бы часы, как часть весов
чьи чаши помню словно рот,
и тёмное молчанье —
у мальвы
утром ранним —
вот два дебила пьют чифир:
на индигарке спит один
второй встаёт как в восемь
с ответом что не просят.
О, как скрипел мой медогон,
недогнанный, идя в загон,
поскольку мчались лоси
как тройка через осень.
И грач молчал, и пел камыш,
дебил смотрел в пчелу, как мышь
и плакал сквозь ладони
с пчелою, что не тронет.
(11/01/14)
…но фрагментарна смерть – диагональ её
похожа на корсет для позвоночных
изображений хакеров – в кого
они рядились в матрице непрочной,
когда – войдя в ещё один фрагмент —
месили Гончарова, с киноплёнкой
шлифуя в лбах своих холодный пот
и утонув однажды вместе с фомкой
на середине, что не перейти —
но можно пересечь и выжечь хаты
и что скрипит под сумерки – не дверь? —
но тоже вполовину виновато…
что даже мамы, наблюдая нас,
не узнают в падении, конечно,
того – что пашет, изымая газ
их сыновей, плашмя бегущих в вечность,
без их советов в позвонки её
впаявших дочерей своих и тени —
почти умерших жён – что за стеклом
своих вагин летят почти беспечно,
И мне – как не поверить – мне тепло
от их голодной и смертельной фени,
чья тень маячит стриженным лобком,
хотя и вовсе это не по теме,
хотя диагональ её ворон, на наш
тыдымский, не-переводима,
и хакнутая матрица, как дом
не незаметна, а вообще – безвидна.
(14/01/14)
Жук-плывунец, свернув свой шар
подводный, шарит – как слепые
внутри своей потьмы – зажав
меж пальцев света половины.
В жаре из сумерек его
воды мохнатой и голодной
глазеем в свой оживший прах
и узнаём себя на плотной
костистой кожице его, в шаре
под ножкой отраженном,
где от лица осталось О
и алкоголь неизъясненный.
(22/05/14)
Пока имитирует смерть здесь жизнь —
точней, умиранье её – стена
ползет и движется вдоль и вниз,
будто бы свет в ней достигнул дна
и оттолкнулся шестой ногой
жук-плавунец – полежал и встал —
вышел, как смерть, из меня другой —
тот, что под кожей моей шуршал.
пока имитирует смерть стоп-кадр
и в насекомом гремит со мной,
с тёплыми банками, рот зажав
уже некрасивой своей рукой,
чтобы осокой из тьмы сосать,
в её комариное встав чело,
чтобы свет из неё собрать
хотя бы звериный, как чутьё.
Пока имитирует смерть метель,
детей в кроватях, мою жену,
я не могу оставаться здесь,
её оставляя совсем одну,
когда заигравшись со мною в жизнь
она идёт по моим следам —
хочется дать ей сухой воды,
ангелам дать по пустым губам.
(15/01/14)
Выуживая мелочи со дна —
гремит деталям, развёрнутыми вглубь,
где глубина – до извести темна
и содрана – как будто зрелый лук.
Рыбак с мальками ходит поперёк,
мигрирует по льду над головою —
как от земли оторванный клочок —
всплывает астмой поделённый вдвое,
вытаскивает сеть, как будто свет
упруг как местность – та, что безымянна,
поскольку есть и крутится предмет
ведомый, незначительный и главный.
(30/01/2014)
Свой голос задувая в шар
с той стороны, заградотряды
не выпустят меня сюда
из сна, из-за его ограды
достанут тёплый пулемёт,
трещотку вычурную галки,
летающей по краю сна,
не ослабляющего хватки
своей. Своим есть «выдох-вдох-
игра», в которой взрыв не в праве,
вспугнуть тебя, наивный бог,
поскольку стыд тебя поставил —
как дерево внутри своих
чащоб, надевших панцирь тёмный,
непроницаемый сюда,
как сон для верных и бездомных,
замёрзших изнутри, щенков —
и трёхголовые собаки,
целуют дерево легко,
переодетое в снов хаки.
Они на белой полосе
летят в шарах, на безголовых
погранцах, как бы тоже пыль —
что хоть толково, всё ж не ново.
И если вдуматься – их сон,
что задыхается без лёгких
своих хозяев или волн
от их, оставшихся на сопке,
плывёт, как в нём плывёт вода,
с плацентой после первой схватки —
у роженицы, что стыда
не стоит – дерева, собаки.
(17/01/14)
Во-первых – прежде чем произнести
на снег поношенный похожие слова —
внимательно сквозь ножницы гляди
в порезы сна – и пусть их будет два.
А в третьих – за проваленным лицом,
примерив узкой радужки цвета,
ты осыпаешься серебряным зрачком,
когда в тебя посмотрит, и когда
пропустит на изнанку, в первый сон,
и расстегнёт четыре этажа,
девица, санитарка, в домино
сложившись будто медная жара.
В четвёртых – отличаешь только треск
набухшего земного пузыря,
который – всхлипнув – выпустит наверх
пары и сны, в которых мошкара
почти с лицом, почти уже с моим
лицом – на холод прячется в залив,
который – сквозь порезы – головой
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке